Наталья Павлищева - Даниил Галицкий. Первый русский король
– Ну и как та забота, ласковая?
Глянув в лукавые глаза князя, дворский не удержался и сам, улыбнулся:
– Не без того…
– Ладно, поехали, хватит по Сараям да по чужим дворам мотаться, свой дом ждет не дождется!
Снег знатно хрустел под полозьями, лошадям пришлось туговато, пока выбрались на ровную дорогу и вытянули возки. Скоро дымы гостеприимной деревни скрылись из виду…
В Сарай Карпини прибыл по весне, когда Даниил Романович был уже дома. Арина провожала его со слезами, но с ним не поехала, узнав, что он монах и жениться не сможет, баба вздохнула:
– Не судьба, значит…
Конечно, не судьба, к чему Карпини Арина из переяславской деревни, у него миссия серьезней.
Монах, не чинясь, делал все, что от него потребовали, прошел меж огнями, стоял на коленях, пил кумыс, сидел, где укажут, высоко поднимал ноги, чтобы ненароком не наступить на порог, ждал, когда позволят сказать…
Батый был в хорошем настроении: в Сарай с дарами потянулись представители завоеванных народов, это был добрый знак. Если князья и такие вон, как этот, сами привезли дары, значит, их еще раз воевать не придется. До этого папы Иннокентия копыта коней Батыева войска и близко не дошли. Хан только отправил наглое требование признать его власть. Даже не ожидал того, что произошло, но папа испугался… Если посланника с миром сам шлет, то боится. Это хорошо, что на расстоянии боится. Хан даже глаза прикрыл на мгновение, чтобы не заметили их хищный блеск. Вот она, новая империя Батыя! Он, внук Потрясателя вселенной, оправдал надежду своего деда, улус Джучи расширился до огромных пределов. Если бы не смерть Угедея, он прошел бы тогда до самого последнего моря!
Батый лгал сам себе, тогда он уже устал, и войско требовало пополнения, потому воспользовался сообщением о смерти Великого хана и поспешил обратно в степь. Но он собирался вернуться и дойти до конца, увидеть край земли, чтобы Великая империя действительно протиралась от моря до моря! А задержка эта временная. Неужели этот глупый папа думает, что своими посулами и красивыми словами сможет остановить победное шествие монгольских воинов? Хотя пусть пока так думает, это даст возможность Батыю немного отдохнуть и собрать силы для последнего броска.
Но что делать с болтливым толстяком, который, не умолкая, пытается убедить хана в дружбе своего папы? Батый пока решил ничего не отвечать, пусть толстый служитель бога христиан поживет в ставке, ему полезно, пусть сам увидит, что у Батыя сила несметная.
Вечером он сам пришел к старому учителю Субедею, который уже почти и не вставал, но соображал пока хорошо. Только к женам и учителю Бату ходил сам, остальные приползали к нему на коленях. Бату уже набрал достаточно сил для этого. Выслушав слова приветствия и сказав в ответ свои, хан присел и долго сидел молча.
Субедей не торопил, пусть подумает сам, когда поймет, о чем хочет спросить, спросит. Так и было, рядом с молчавшим старым полководцем думалось особенно хорошо, позже для этого Батый станет уходить далеко в степь на курганы и смотреть вдаль или в небо, словно так советуясь с ушедшими на небо предками.
– Что делать с глупым послом?
– Он неглуп и очень хитер.
– Все равно глуп, если приехал ко мне без зова, я могу его уничтожить, как земляного червя, выползшего после дождя на солнце.
– Ты можешь уничтожить всех, хан, но зачем? Он приехал с поклоном и привез предложение дружбы, значит, его хозяин боится тебя.
– Что делать с этим болтливым червяком? Мне надоела его слащавая улыбка. Почему эти глупцы считают, что растягивать рот от уха до уха – значит выражать радость? Почему думают, что на их гнилые зубы нравится смотреть? – Губы хана дрогнули в презрительной усмешке. – Только настоящие монголы умеют радоваться молча, без суесловия и глупых гримас. Остальным это недоступно.
Субедей хорошо понимал раздражение хана. Действительно, приходившие, особенно с запада, почему-то всячески старались показывать лицом, что им приятно. Восточные больше говорили, за их многословием было трудно уловить смысл сказанного. И те и другие недостойны настоящего монгола, который, действительно, никогда не станет гримасничать или болтать. Если нужно, все скажет древняя мудрость, собранная в поговорках, а зря бить языком зубы значит попросту не уважать ни собеседника, ни самого себя. Достойный немногословен, то, что хан произнес столько фраз, говорило о его возбуждении.
– Отправь его в Каракорум, пусть болтает там. Его согнутая спина поможет ханам понять, как боятся тебя в твоем улусе.
А ведь верно, если монах поедет в Каракорум и не сгинет по дороге, то тем самым поможет и Батыю.
Но Субедей чувствовал, что это не все заботы, решить участь болтливого толстяка хан мог и безо всяких советов. Не о том были его мысли, ох, не о том! Снова помолчали, и снова Батый заговорил точно сам с собой.
– Урусский коназ Ярослав может быть счастлив. Он уехал, есть кому заменить. А меня?
Субедею не нужно было объяснять, он прекрасно понимал, о чем задумался его хан. У Ярослава два достойных сына, особенно старший. Искандер (Александр), несмотря на молодость, уже нагнал достаточно страха на тех, кто приходит на его земли с севера и запада, этот юный полководец достоин, чтобы его так звали! И следующий сын тоже силен, хотя не так хитер. Все, что слышал Батый о коназе Искандере, вызывало уважение.
И вдруг у Батыя из-под опущенных век блеснул какой-то придумкой взгляд:
– Пусть он подружится с Сартаком…
Сартак – старший сын самого Бату-хана – был его бедой. Нет, он не пил горькую, как дядя Угедей, не был трусом, но он и не был полководцем, не стремился быть багатуром. Батый создал свою Орду, мог увеличить ее просторы и еще далеко на запад, только зачем? Кто будет держать эти просторы после него? Кому достанется? Старший сын Сартак предпочитает тихие беседы в шатре бешеной скачке в седле, он мягок и спокоен, куда спокойней даже самого Батыя, а ведь Батыя не раз за глаза называли слишком мягкотелым. Сартак не только не удержит новую Орду, но и не выживет сам. Возможно, молодой сын коназа Ярослава станет хорошим другом и наставником Сартаку?
Субедей едва заметно кивнул:
– Ты хорошо придумал, хан. Это будет полезный друг царевичу. Зови его в Сарай, только не приказом, а приглашением. По приказу такие твердые не дружат…
К францисканскому монаху, который уже не первый день мучился животом из-за непривычной еды, прибыл гонец с повелением хана. Плано не было в шатре, в ставке запрещено испражняться, и он то и дело бегал подальше в степь. Не успевал прибежать и отлежаться, как приходилось отправляться вприпрыжку обратно. Над толстяком, целый день снующим за крайние юрты, уже откровенно смеялись, наконец его пожалел кто-то из татар и дал порошок:
– Запей это водой. И не пей кумыс два дня.
Плано хотел сказать, что не пьет кумыс вовсе, но снова почувствовал требовательные позывы и, подхватив полы халата, в котором расхаживал в Сарае, поспешил по нужным делам. Татарин покачал головой и протянул кожаный мешочек слуге:
– Скажи своему хозяину, чтобы по щепотке брал до еды, а потом не пил кумыса. Завтра он перестанет так бегать. Средство сохрани, пригодится…
Конечно, это могла быть отрава, но измученный монах все равно съел щепотку и запил водой.
Гонец не выразил своего неудовольствия из-за того, что пришлось ждать бегавшего туда-сюда Карпини, степняки вообще не показывали своих мыслей, он передал повеление хана, не моргнув глазом. Татарин презирал этого никчемного толстяка, неспособного жить, как нормальные люди…
Карпини с ужасом выслушал новость, но виду не подал. А что ему оставалось делать? Пытался отговориться из-за денег и подарков, ведь в Польше и на Руси ему дали довольно для Сарая, но не для Каракорума. Батый посмеялся и выделил ему один из обозов с русскими дарами, мол, пользуйся. Решив и эти проблемы, словоохотливый монах поспешил в далекую столицу Империи Потрясателя вселенной. Мешочек со средством он старательно припрятал, потому что помогло. Действительно могло пригодиться…
Даниилу очень хотелось, чтобы с ним в Холм приехал и Хитрован, где еще такого ловкого сыщешь? Но сам Хитрован помотал головой:
– Я, князь, к игумену вернуться должен, обещал. Мало ли кому еще в Орде пригожусь… Да и ты обещал меня к нему отправить.
Пришлось отпустить с почестью, хорошенько одарив. Хитрован усмехнулся:
– К чему мне, князь, злато и серебро? Я в обители жить буду. Да и за что?
– Не ты, так мы куда больше потратили бы. А тебе не нужно, там обители и отдашь.
Даниил еще с дороги отправил за братом Васильком, слишком много увидел и понял, чтобы смолчать. Нужен был совет.
В Холме он долго стоял на коленях перед образами, отмаливая вольные и невольные грехи, совершенные по пути и в самом Сарае. Накопилось немало…
Дома его ждала недобрая весть – не выдержав многих волнений (долго болела еще со времени бегства от татар и мук неизвестности), умерла княгиня Анна, измученное сердце не выдержало. Князь долго сидел подле могилы жены, рядышком стояли, сиротливо прижимаясь друг к дружке, дочери. Сыновья-погодки Лев, Роман и Шварн старались не показывать своего горя на людях, потому держались строго и степенно.
