Владимир Меженков - Проклятие Ирода Великого
Войско врага с такой поспешностью покинуло город, что оставило в нем огромные запасы продовольствия. Ирод приказал командирам разместить солдат в брошенных домах, а сам отправился в свою резиденцию. Дворец, некогда поражавший гостей своим великолепием, являл теперь жалкое зрелище. Мозаичные полы в крытом дворе были выломаны, а бассейн завален всякой рухлядью. Полы в атрии и мебель во всех комнатах частью сожжены, частью изрублены мечами и топорами. У мраморных скульптур были отбиты головы и конечности, некоторые превращены в осколки, разбросанные по всему дому, а у тех, что уцелели, были отбиты носы. Дубовые панели, некогда украшавшие стены, были ободраны, а оголившиеся стены разрисованы и исписаны скабрезностями. Самое же омерзительное состояло то, что весь дом был заполнен нечистотами, от которых исходила невыносимая вонь.
«Варвары, – думал Ирод, осматривая дом, и удивлялся самому себе: он не испытывал к тем, кто хозяйничал в его доме, ни ненависти, ни гнева. Он вспомнил, какое убогое зрелище явил собою Рим, в котором десятки лет, ушедшие на гражданскую войну, ничего не строилось. – Когда я покончу с Антигоном, первое, что сделаю, это отстрою заново все города Иудеи. Красота должна окружать людей с детства. Иначе они никогда не научатся ценить прекрасное».
При мысли об Антигоне Ирода снова охватила тоска. Где он скрывается, как найти его, чтобы поквитаться с ним разом за все страдания и разрушения, которые он принес стране, за смерть тысяч и тысяч людей, и прежде всего за смерть брата его Фасаила? Неужели Иудея так и будет все воевать и воевать, точно бы жители ее задались целью поскорей приблизить время, когда исполнится реченое Предвечным: «Города ваши сделаю пустынею, и опустошу святилища ваши, и не буду обонять приятного благоухания жертв ваших. Опустошу землю вашу, так что изумятся о ней враги ваши, поселившиеся на ней. А вас рассею между народами, и обнажу вслед вас меч, и будет земля ваша пуста и города ваши разрушены» [158].
Тоска, охватившая Ирода, сменилась усталостью. Все пережитое им за последние месяцы не прошло бесследно. И он, и войско его нуждались в отдыхе. В конце концов, подумал Ирод, они заслужили этот отдых. В сердцах людей, бесконечно занятых войной, поселяется злоба. А злоба в мирное время, не находя выхода, оборачивается против ближних. Этого нельзя допустить. Разве не затем сенат Рима объявил его царем, чтобы он принес Иудее мир и благоденствие?
На следующий день Ироду доставили письмо от матери. Прочитав его, Ирод решил, что письмо это продиктовал матери Сам Предвечный, чтобы он мог забыть на время о войне. Поручив командование войском Птолемею и наказав ему не ввязываться без крайней нужды ни в какие вооруженные стычки, чтобы дать возможность солдатам хотя бы на время забыть о войне, Ирод, ознакомившись с содержанием письма состарившейся Кипры, собрался в дорогу.
3«Мать твоя Кипра, – читал и перечитывал письмо матери Ирод, – шлет тебе благословение свое и пожелание здоровья. Теперь, после смерти отца и брата твоего Фасаила, ты остался в нашей семье за старшего. Понимаю, что тебе нелегко сейчас, да только кому в наше время легко? Иосиф пишет, что ты поручил ему вразумлять непокорных, дабы народ следовал указаниям не властителей-корыстолюбцев, коих развелось великое множество, а слушался наставлений одного лишь закона, который дан нам свыше и сокрыт в членах и сердцах наших. Еще незабвенный отец твой и мой муж Антипатр, да не иссякнет добрая память о нем, любил повторять, наставляя на путь истинный Гиркана: “Когда страна отступит от закона, тогда много в ней начальников; а при разумном и знающем муже она долговечна”. Не послушал его Гиркан, и вот результат: пока был жив отец твой и мой муж Антипатр, одолели они властолюбивого брата его Аристовула, а не стало отца твоего и моего мужа, поглумился над безвольным Гирканом нечестивый племянник его Антигон. Послушай же теперь меня ты, сын мой, которого я выносила в чреве моем и вскормила молоком из сосцов моих: постигнет и нашу семью горестная судьба Хасмонеев, если не станет слушаться наставлений старшего в нашем доме, коим остался теперь ты, человек, уважаемый даже в Риме. Сестра твоя Саломия уже взрослая, в прошлом месяце исполнилось ей шестнадцать лет, а не хочет она выходить замуж за человека ученого, хотя и увечного с детства, когда упал с лошади и повредил ногу свою. Вразуми сестру свою, объясни ей, что лучше увечье физическое, чем душевное. Ничего дурного не могу сказать о жене твоей Дорис: почитает она меня, как родную мать, слушается во всем и во всем помогает. А вот Мариамна, которая не сегодня – завтра родит второго ребенка, выказывает нрав Хасмонеев. Относится ко мне так, будто я не свекровь ей, а рабыня, которой помыкают. Но ведь и рабыню можно любить, как полюбил нашу рабыню-италийку младший брат твой Ферора. Перед людьми стыдно, глядя, как милуется с этой рабыней младший сын мой, как будто мало ему свободных женщин. И слышать не хочет ни о ком, кто одарит его счастьем, а меня внуками. Может, не следовало мне писать тебе про все мои горести, да только с кем же я могу поделиться, как не с тобой, на которого, как на старшего в нашей семье, мне только и остается уповать? Прости, если что не так написала. Писать письма я не приучена, а приказать материнскому сердцу молчать и дальше нет больше сил моих. Об одном прошу тебя, сын мой: если представится случай – приезжай, соскучилась я по тебе очень. Да и послушаться твоего совета мне, старой, будет полезно, а всем остальным в нашем доме необходимо, ибо мир в семье зиждется на исполнении приказаний старших».
Письмо это, по-женски бестолковое и по-женски же искреннее, взволновало Ирода. Кто этот увечный ученый, за которого мать сватает Саломию, и почему сестра не хочет выйти за него замуж? С какой радости-печали влюбился в рабыню Ферора и какие планы на будущее строит с нею? Молодчина Дорис, что слушается во всем свекровь. А какая шлея угодила под хвост Мариамне? Капризы ли это молодой женщины, находящейся на сносях, или тут что-то другое?
Ирода, прибывшего в Идумею с небольшим отрядом кавалеристов, встретили на этот раз не с той радостью, с какой встретили в Масаде. Ферора, знавший уже со слов матери, что она написала Ироду о его связи с рабыней-италийкой, демонстративно вышел встретить брата вместе со своей любовницей («Красивая», – отметил про себя Ирод, обнимая младшего брата). Куксилась и Саломия, держась подальше от калеки с приятным лицом, который прятался за спину Кипры, чтобы скрыть свое увечье, и виновато смотрел на Ирода. Мариамна нарочно выпятила и без того огромный свой живот, будто хотела показать Ироду, кому он теперь должен отдавать предпочтение в доме. Одна только Дорис, заметно похорошевшая после того, как сбросила с себя лишний вес, откровенно радовалась приезду Ирода. Бросилась ему на шею на виду у всех, как это сделала при освобождении Масады Мариамна, тесно прижалась к нему всем телом и шепнула на ухо: «Господь свидетель, как истосковалась моя плоть по твоим ласкам». Из-за плеча Дорис Ирод увидел, как потемнели большие синие глаза Мариамны, в которых ему почудилась не ревность, а злость. Одного этого взгляда Мариамны Ироду было достаточно, чтобы догадаться: разлад в семье начался из-за раскола среди женщин. И чтобы в семье снова воцарился мир, ему следует начать с примирения женщин.
Свою первую ночь Ирод провел с Дорис в благодарность за то, что та поддержала его мать. Дорис ничуть не изменилась за прошедшие годы: была все такой же лениво-грациозной, как на пиру в доме Секста, где пленила Ирода своим танцем, и такой же неподвижно-послушной, как в их первую ночь, когда Секст приказал евнуху приготовить для них постель. Ирод, сам истомившийся по женской плоти, жадно набросился на Дорис, а та, жарко дыша ему в лицо, была пленительно-расслабленной, возбуждая его своими сладострастными стонами. Наутро, за завтраком, Ирод насмешливо смотрел на Саломию, которая демонстративно отворачивалась от калеки, предназначенного матерью ей в мужья, и через стол громко переговаривался с ним, находя его все более и более интересным собеседником.
Этому калеке, которого, как и третьего брата Ирода, звали Иосифом, было на вид лет тридцать. Был он родом из вавилонских евреев и действительно оказался ученым. Несмотря на увечье, он объехал множество стран, зарабатывая на жизнь врачеванием, и параллельно изучал нравы и обычаи населявших эти страны народов. Эти поездки навели Иосифа на мысль углубленно заняться вопросами религии. Тогда он вернулся в Вавилон, где стал учеником Гиллеля [159], снискавшего славу глубокого знатока и толкователя Священного писания. Гиллель и посоветовал Иосифу отправиться в Иудею, где его любознательность и опыт врача могут найти полное удовлетворение.
– Итак, ты ученик Гиллеля? – спросил Ирод.
