Кейт Мэннинг - Мoя нечестивая жизнь
– Ваше имя? – спросила ее Грета.
– Сьюзен Эпплгейт.
Пока девушка ждала, Грета вручила ей нашу новую брошюру «Практические советы для новобрачных», сочинение доктора Жерара Десомье, он же Чарлз Г Джонс, мой муж. Чарли особенно гордился философией, которую он продвигал в брошюре. Он назвал ее «французский здравый смысл». И философия, и все прочие положения выражали сугубо мужскую точку зрения.
Хорошо известно, что у французов между рождениями детей обязательно проходит три-четыре года, а то и больше. Происходит это потому, что французы охотно используют «Средство Десомье» для предупреждения беременности, которое гарантирует тот же результат, что и при своевременном прерывании акта, до эякуляции. Но прием прерывания сопряжен с непреодолимыми сложностями: немногие мужчины способны контролировать себя в этом отношении. А потому «Средство Десомье» – наилучший путь разрешить деликатную ситуацию.
Полная инструкция по применению средства внутри каждой коробки. Цена за дюжину $1, по почте, доктор Жерар Десомье, Либерти-стрит, 148, Нью-Йорк. В Бостоне контора располагается на Чарлз-стрит, 7.
Сьюзен Эпплгейт читала, энергично растирая руки, после чего отбросила брошюру; на лице ее было написано крайнее отвращение. Грета уже решила, что пациентки мы лишились, – и уж лучше бы так и случилось. Вскоре девушка вошла в мой кабинет. По размеру и форме ее живота я определила, что она никак не меньше чем на восьмом месяце и ожидает мальчика. Личико у нее было бы прехорошенькое, если бы поочередно не подергивалась то левая щека, то правая, словно она кусала их изнутри. Ее явно что-то тревожило.
Личность, толкнувшая ее в беду, прозывалась Адольфус Эдвардс, и девушка знала его с детства, это был соседский мальчик. Отец Сьюзен был личным врачом этой семьи, а сама девушка, повзрослев, сделалась личной игрушкой юного Адольфуса. Он обещал жениться, но теперь нарушил свои клятвы, разбив бедной Сьюзен сердце. Адольфус был обручен, только не с ней, и как раз сейчас отправлялся на Антильские острова, сколачивать состояние на сахаре. Сьюзен осталась с проблемой, с каждым днем все более очевидной.
– Не могли бы вы мне сделать… операцию? – попросила она. Румянец смущения разлился по чудесной юной коже. – Или что вы мне посоветуете?
– Ваш ребенок родится совсем скоро, – сказала я мягко. – У вас большой срок, и вы сами об этом знаете.
– Но мне только сейчас удалось…
– Мисс Эпплгейт, срок ваш совершено очевидно перевалил за седьмой месяц. У вас нет выбора, остается только рожать.
– Я не могу! – вскричала она. – Прошу вас, сжальтесь, помогите мне.
– Если бы вы пришли раньше, думаю, я смогла бы что-нибудь сделать.
– Я собиралась сразу к вам прийти, но отец не позволил. Сказал: я знаю, что с тобой приключилось. Меня тошнило по утрам и кружилась голова, и он заметил.
– Ваш отец доктор?
– Доктор Сэмюэл Эпплгейт, президент медицинского факультета Колумбийского университета.
– Вот как? – слегка удивилась я, не увидев в этом никакого предупреждения свыше.
– Я просила его помочь мне, – рассказывала Сьюзен, – но он просто закричал, что моя жизнь не удалась, ударил меня, напрасно мама молила его сжалиться. Потом он запер меня и объявил, что есть только один выход – выйти за его старого друга, противного доктора Бенджамена, который признает ребенка. Ох, этот доктор Бенджамен такой гадкий.
Бедняжка Сьюзен. Она рассказала, что доктор Бенджамен – мерзкий старикашка с водянистыми глазами навыкате и живет в доме, провонявшем кошками. Он нагонял на нее тоску, руки у него были в бурых пятнах. Говорил он только о своих болезнях.
– Я сказала маме, что если она мне не поможет, то я сама решу проблему. Я била себя совком для мусора. Пила уксус! Прыгала с лестницы.
– Бедный ягненочек, – пробормотала я и не стала ей рассказывать ни про женщину, которая сломала себе шею, упав с лестницы, ни про другую женщину, которая запихала в себя щелок, ни еще про одну, что выпила перекись.
– У меня с собой пятьсот долларов, мне мама дала, чтобы я расплатилась, если вы мне поможете.
– На таком позднем сроке я могу только принять у вас ребенка.
– Я не могу родить! Я не выйду за этого доктора, но если у меня будет это… это… кому я буду нужна? Никому. Лучше я убью и себя, и…
Она не закончила, но не сказанное слово повисло в воздухе.
– Существует другая возможность, – заговорила я после продолжительного молчания, и бедная Сьюзен тотчас потянулась ко мне, с надеждой во взгляде. – Я могу вам помочь найти приют для малыша. Я знаю кормилицу, которая вырастит ваше дитя и будет ему вместо матери. И вы больше никогда его не увидите.
Не успела я выговорить эти слова, как ощутила, насколько они тяжелы и какую боль они ей причинили. Я еще ни одной пациентке не предлагала забрать у нее ребенка. Мне тотчас вспомнился мистер Брейс. Как он отправил нас в приют и умыл руки. Сейчас-то я понимала, что он выбрал наименьшее зло. Что он видел всю сложность и несправедливость жизни, как вижу теперь их я.
Признаюсь, мелькнула у меня и мысль, а не усыновить ли нам ее малыша.
– Мне лучше вообще не иметь детей, чем отдавать ребенка постороннему человеку, – всхлипнула она.
Но другого выхода у бедняжки не было. В конце концов мы в муках пришли к согласию, что ей придется отдать младенца. Я отвела Сьюзен наверх, в самую солнечную комнату, рассказала об условиях – стоимость комнаты, услуг акушерки, услуг кормилицы. И ни слова о том, как у меня самой забилось сердце, как я размечталась о малютке. Этой мыслью я даже с Чарли не поделилась. Но вдруг это наш шанс?
В палате Сьюзен провела немало дней и плакала почти не переставая. За завтраками, обедами и ужинами она держалась особняком, с другими пациентками в беседы не вступала, от газет и книг отказалась, даже Библию отвергла. Я попыталась увлечь ее поэзией Элизабет Браунинг, но Сьюзен осталась равнодушной. И одинокой. Хоть она и была из богатой семьи и напоминала фарфоровую статуэтку, ее несчастья были не менее тяжелы, чем несчастья какой-нибудь уборщицы из паба.
Пока Сьюзен ждала своего срока, я договорилась с кормилицей по имени Кэтрин Райдер, молодой женой лоточника, у которой я недавно приняла роды – прямо на рынке позади ее овощного лотка. Она родила девочку и назвала ее Энни в честь меня. Я отправилась на рынок и разыскала миссис Райдер. Моя юная тезка сидела в корзине с капустой и, увидев меня, разулыбалась и сунула мне клубень пастернака.
– Как у вас с молоком? – спросила я у миссис Райдер. – Кормите нормально?
– Да, мадам, – ответила она и подхватила на руки дочку. Я объяснила ей суть своего предложения: она примет к себе младенца Сьюзен Эпплгейт и выкормит за четыреста долларов.
– Четыреста долларов! – поразилась она. – Четыреста долларов? Такая куча денег!
Для нее эта сумма равнялась полугодовому заработку.
– Только вот что, миссис Райдер. Когда вы отнимете ребенка от груди, его, возможно, у вас заберут. Вы согласны?
Она ответила, что согласна – ясное дело. Все, что попросите.
В подробности я не вдавалась, но решила наконец поделиться с Чарли. Вскоре. При подходящем случае.
Кэтрин Райдер долго благодарила меня, целовала руку.
– Хорошо бы мальчика!
Да, это был мальчик.
– Я не хочу его видеть. – Бедная Сьюзен, и родив, продолжала заливаться слезами. – Не показывайте мне его.
Я сама едва осмеливалась смотреть на крошку из-за греховных своих желаний. Но уже через час Сьюзен изменила решение. Она хотела его подержать.
– О, пожалуйста, принесите моего сына, прошу вас, мадам.
Я принесла ребенка, она взяла его на руки, прижала к груди – вылитая Мадонна, в мокрых глазах восхищение и нежность. Просто сердце разрывалось, я ведь знала, что она его отдаст. Отбросив все свои прежние фантазии, я мечтала только об одном: чтобы Сьюзен оставила малыша.
– Вы по-прежнему хотите отдать его?
– Разрешите мне побыть с ним два дня. Пожалуйста. Всего два дня.
Я смотрела на маленького человечка у нее на руках, и сердце у меня было не на месте.
– Хорошо, – согласилась я, – пусть проведет пару дней с матерью.
И послала посудомойку к Кэтрин Райдер с сообщением, что раньше четверга приходить нужды нет. Но всем будет только хуже, если ребенок останется со Сьюзен на срок подольше.
Целую неделю Сьюзен Эпплгейт отказывалась разлучаться с сыном, которого назвали Дэйви. Она баюкала его, мурлыкала песенки. Она спала с ним. Она подносила его к окну и смотрела, как он щурится от солнечного света.
Разве я гнала ее? Разве я настаивала, чтобы она отдала ребенка? Разве я хотела дополнительную оплату за услуги? Нет.
