Эдвард Радзинский - Загадки истории (сборник)
И был еще один закон, тоже им открытый.
Казанова-старик хорошо знал людей: если рассказывать им о себе вещи низкие – только тогда они поверят и в высокие. Чтобы люди верили во все его фантастические любовные победы, он решает открыть им «преисподнюю любви», как назовет ее кто-то из исследователей… И он описывает свои бесконечные венерические болезни, мочу в ночном горшке, пот любовного труда – тайную физиологию любви.
Правда, он немного перестарался.
«Остановило меня в моих набегах лишь недомогание, каковым наградила меня одна красавица венгерка… было оно седьмым по счету», – так Казанова пишет о времени, когда ему было только двадцать пять лет. А впереди была еще целая «эротическая Илиада»!.. Нет, не создать бы ему эту книгу, не осилить, приближаясь к семидесяти годам, труда по двенадцать часов в сутки, требовавшего физической мощи и главное – памяти, если принять на веру такие сообщения…Все была игра, все была – литература!
Но, рассказывая о Победителе, литератор Казанова не забывал о морали, как не забывали о ней создатели Дон Жуана, отправляя своего героя в преисподнюю. Порок – пусть самый обольстительный – должен быть наказан! И оттого в конце первого акта книги и появилось то самое наказание героя – коварной шлюхой.
Итак, он был сочинен, молодой Казанова, как был сочинен молодой д'Артаньян.
Д'Артаньян побеждал на полях битв, и Казанова – на полях битв (в бессчетных постелях). Великие истории о Победителях!Но «тикали часы», и «весна сменяла одна другую». Закончился XVIII век. И те, кто отрубил голову королю в Париже, уже успели порубить головы и друг другу. И все это время в столице Франции сбрасывали статуи – сначала королей, потом революционеров, потом корсиканца, сменившего этих революционеров… А потом все статуи возвратили на место.
К двадцатым годам ХIХ века эта скучная карусель сменилась мифом. Мифом о Золотом Времени, об утерянном Галантном XVIII веке… Так что книга Казановы, начавшая печататься в 1822 году, поспела вовремя.
И Казанова шагнул в этот новый век, век рантье, в великолепии своих бессчетных любовных приключений, заставив печально вздыхать все будущие поколения женщин.Юный Казанова в книге старого Казановы сумел соблазнить сто двадцать две женщины. Старик Казанова своею книгой сумеет соблазнить их всех!
Несколько встреч с покойным господином Моцартом
Дневник барона Готфрида ван Свитена
Из письма ко мне пианиста К.
«Я никогда не верил, что Сальери отравил Моцарта. Люди искусства склонны к завышенной самооценке… Если попросить любого из нас чистосердечно ответить на вопрос: „Кто самый-самый?“ – почти каждый ответит: „Я!“
Сальери был такой же эгоцентрик, как все мы. Тем более что, в отличие от нас, он имел все основания считать себя первым. Его превосходство было закреплено уже в его титуле: Первый Капельмейстер империи… Его обожали – и публика, и двор. Его признала Европа. Его опера „Тарар“ шла при переполненных залах. А поставленный следом моцартовский „Дон Жуан“ – провалился. И т. д. Неужели этот самовлюбленный музыкант, да к тому же итальянец… и музыка тогда считалась профессией итальянцев… мог признать первым какого-то неудачника и к тому же немца – Моцарта?.. Да еще настолько позавидовать ему – что отравить? Слухи об отравлении были после смерти Моцарта. Но только безумец мог их связывать с Сальери! Недаром сын Моцарта после смерти отца стал учеником Сальери.
Вы скажете: „Но, говорят, через четверть века после смерти Моцарта сам Сальери признался священнику, что отравил Моцарта. После чего сошел с ума. И попытался перерезать себе горло“.
Если даже поверить в эти слухи, то все происходило совершенно наоборот: Сальери сначала сошел с ума, а потом уже объявил, что отравил Моцарта. Позвольте процитировать то, что писала тогда венская газета: „Нашему многоуважаемому Сальери никак не удается умереть. Его тело подвержено всем старческим слабостям. Разум покинул его. Говорят, даже в бреду больного воображения он винит себя в преждевременной смерти Моцарта. В этот вымысел не верит никто, кроме самого больного старика…“ Кстати, в разговорных тетрадях Бетховена записано обо всем этом: „Пустая болтовня“…
Но в биографии Моцарта был очень странный поворот. Некое стремительное, таинственное падение его карьеры. В 1785 году публика его обожает, и вдруг… все от него отворачиваются… Это был век коварных интриг. Вспомним сюжет „Свадьбы Фигаро“.
Так что вы поймете, что я почувствовал, когда нашел эту рукопись…»
Все началось в старой московской квартире. Было за полночь, когда старик К. – знаменитый пианист, друг Шостаковича и ученик Прокофьева – сел к роялю.
– Сейчас без четверти час, 5 декабря. Именно в это время 5 декабря 1791 года в Вене умер Моцарт. Я всегда отмечаю эту дату.
Но он не заиграл. Он молча сидел за роялем, потом сказал:
– Одна из таких годовщин стоила мне нескольких лет жизни. Естественно, посыпались вопросы.
– Пожилые люди еще помнят, – начал К., – те удивительные времена, когда в Ленинграде за гроши можно было купить фантастические ценности, награбленные в дни революции из петербургских дворцов. Именно так я приобрел в обычном букинистическом магазине две большие тетради в великолепных обложках красного сафьяна с пожелтевшей от времени бумагой, исписанной бисерным почерком. Рукопись была на немецком. Ее заглавие могло свести с ума любого почитателя Моцарта: «Подлинные размышления барона Готфрида Бернхарда ван Свитена»… Да, да, того самого барона ван Свитена!
Это была загадочная рукопись! В ней было множество фактических ошибок. И в то же время с совершеннейшей точностью цитировались бесчисленные письма Моцарта… Причем и те, которые опубликованы только нынче, только совсем недавно… Я мог часами говорить об этой рукописи, и я рассказывал тогда о ней многим… Но, видимо, слишком многим…
Вскоре я был арестован по совершенно невероятному обвинению… Причем взяли меня знаменательной ночью 5 декабря! Возможно, это был чей-то висельный юмор. Вместе со мной забрали и рукопись… Сразу после смерти Сталина меня освободили… Но рукопись исчезла!.. Мне сказали, что, скорее всего, ее забрал сам Берия… Он был страстный любитель подобных вещей… Возможно, она и была истинной причиной моего ареста… Я много ходил по инстанциям, писал письма – тщетно. И теперь, когда я совсем отчаялся, я дерзнул… Я пытаюсь по памяти восстанавливать текст… И, клянусь, «тень исчезнувшего начинает являться из – под жалкого пера».Уже уходя, К. обещал показать мне «результаты дерзкой самонадеянности»… Он знал, что я давно пишу книгу о Моцарте.
К. умер через год, и – пусть это не покажется вымыслом – умер 5 декабря 1989 года. И вскоре его вдова переслала мне запечатанный конверт, на котором рукой К. была написана моя фамилия. В конверте была небольшая рукопись с неуклюжим названием «Моцарт – каким он был». В рукопись была вложена биографическая справка, написанная от руки: «Барон Готфрид ван Свитен (род. в 1734 г. в Голландии). Впоследствии переехал с отцом в Вену. Отец – лейб-медик при дворе Марии Терезии – имел огромное влияние на императрицу. Готфрид стал дипломатом, он был послом при многих европейских дворах. Но прославился не только на дипломатическом поприще. Он был великим знатоком музыки. И даже пытался сам сочинять. Автор двенадцати плохих симфоний. Был другом и покровителем Моцарта. На его деньги Моцарт и был похоронен в могиле для бедных на кладбище Санкт-Маркс».
Далее шел текст, дурно отпечатанный на машинке:...«Я, барон Готфрид Бернхард ван Свитен, закончил эту рукопись 5 декабря 1801 года, через десять лет после смерти Вольфганга Амадея Моцарта, императорского придворного композитора, счастливо развившего свой природный талант и достигшего величайшего мастерства в музыке.
Привожу здесь отрывки из моего дневника с моими размышлениями о событиях, коим я был свидетель».
ИЗ ДНЕВНИКА
5 декабря 1791 года
Всю сегодняшнюю ночь я спал. Ночью скончался Моцарт. Его жена Констанца послала за мной служанку, и в три часа пополудни я приехал в его дом на Раухен-штейнгассе в малом доме Кайзера, нумер 970. Это была его последняя квартира. Хочу отметить – за свою жизнь в Вене господин Моцарт одиннадцать раз менял жилье.
Моцарт лежал на кровати, я постоял над ним. Его маленькое, столь подвижное тело наконец-то успокоилось. Изящные руки, которыми он вечно что-нибудь вертел – трость, цепочку от часов, – неподвижны. Густые светлые волосы… единственное, что было красивого в его внешности… освободились от парика. Глаза закрыты, эти блеклые, водянистые глаза… которые загорались восхитительным огнем, когда сей маленький человечек садился к роялю. У него странные уши – без мочек Широкий лоб покато уходит назад, еще более заострившийся после смерти нос продолжает линию лба, отделяясь лишь небольшим углублением…
