Иван Родионов - Жертвы вечернiя
Замелькали осатанѣлыя, багровыя, сопящія и рычащія лица, засверкали яростные глаза; раздались новообразимыя, поганыя ругательства; зашмыгало и затопотало множество ногъ; замахало множество рукъ. Все сцѣпилось и скрутилось въ какой-то отвратительный, ужасающiй живой клубокъ изъ напруженныхъ человѣческихъ телъ.
Матвѣева сбросили на полъ.
Среди галдежа и шума прорезался нечеловѣческiй, душу раздирающiй крикъ, крикъ смертельнаго ужаса и боли.
Онъ не повторился.
Слышались только тупые удары тяжелыхъ сапогъ по тѣлу, усиленное сопенiе и рычанiе.
Бѣлобрысый ораторъ надседался отъ усердiя и, силясь въ толпѣ достать ногами Матвѣева, при каждомъ ударѣ нелепо размахивалъ въ воздухѣ то одной, то другой рукой.
Схвативъ на руки офицера, раскачивали его, какъ мясную тушу, потомъ ударили объ полъ.
Несчастный при паденiи тихо замычалъ, перевернулся со спины на бокъ и, судорожно изгибаясь, затрепеталъ всемъ тѣломъ.
Почти на лѣту его поймалъ молодой, черноволосый красногвардеецъ, съ красивымъ, искаженнымъ отъ бѣшенства лицомъ и, нажавъ колѣнями на грудь раненаго, вмѣстѣ съ волосами сорвалъ съ его головы повязку, потомъ поспешно изо всей силы, точно молотками по наковальнѣ, сталъ бить кулаками по лицу и головѣ несчастнаго.
_______Кулаки шмякали.
Голова раненаго, какъ отрубленная, ерзала отъ ударовъ по полу.
Во все стороны брызгала кровь...
Раненый находился въ глубокомъ обморокѣ.
Нефедова схватили за руки и за больную ногу, но онъ съ зубовнымъ скрежетомъ вырвалъ ее и, успевъ встать на костыли, подталкиваемый подзатыльниками, пошелъ въ толпѣ, ежеминутно чуть не падая, и, наверное, упалъ бы, если бы сгрудившiеся около него плотной кучей люди своей массой каждый разъ не удерживали его отъ падения.
На толчки отвечая толчками, на ругательства ругательствами, онъ вмѣстѣ со своими палачами вышелъ въ коридорчикъ и даже спустился по ступенькамъ въ дворъ.
Онъ искалъ глазами въ толпѣ ту, которую любилъ, не думая о себѣ, такъ какъ его страшная участь была вне сомненiй, но все время среди сумбура, кошмара и борьбы всѣмъ сердцемъ безпокоился о ней, дрожалъ за ея жизнь.
На одинъ мигъ среди людскихъ головъ погасшей звѣздой блеснуло ея, похожее на рѣдкій перламутръ, помертвѣвшее лицо.
Онъ хотѣлъ ободрить ее улыбкой, но его сильно пихнули съ лѣстницы, онъ едва устоялъ и упустилъ ее изъ поля зрѣнія.
«Слава Богу, не убили!» — мелькнуло въ его головѣ ему стало легче.
Матвѣева и офицера выволокли за ноги.
— Дорогу, дорогу, тувариши, тувариши! — кричали волочившіе.
Въ толпѣ, тѣсня другъ друга, разступались.
Раненые колотились головами объ пороги и затылками пересчитывали ступеньки лѣст-ницы.
За ними оставался кровавый слѣдъ.
Среди двора ихъ бросили.
Оба корчились въ судорогахъ, оба потеряли сознаніе.
Нефедова поставили около лежащихъ товарищей по несчастію.
Обреченныхъ окружили.
За дворомъ, заборчикъ котораго оказался уже наполовину сломаннымъ, толпились конные и пѣшіе красногвардейцы, пьяные, шумные, переругивающіеся, налѣзающіе на плечи другъ друга и жадными глазами старающіеся не пропустить ни единаго штриха изъ происходящаго дѣйствія.
Комиссаръ въ офицерскомъ пальто широко размахнулъ въ обѣ стороны руками и зычнымъ, хриплымъ голосомъ крикнулъ:
— Раздайсь, товарищи, раздайсь. Ну, вы тамъ, товарищъ Щедровъ, чего замѣшкались? Скорѣйча справляйте свое дѣло... По скончаніи останки-то допьете...
Толпа громко, сочувственно захохотала, точно заржалъ цѣлый табунъ лошадей.
Осклабился и комиссаръ.
Оторвавшись отъ бутылки съ водкой, на ходу уже пряча ее въ карманъ и обтирая ладонью пьяное лицо, въ кругъ вскочилъ съ весело вращающимися, выпученными глазами крупный, тучный, съ желтоватыми кудерьками на вискахъ, красногвардеецъ, весь по плечамъ и по животу опоясанный пулеметными лентами, съ засаленной красной тряпкой на груди, съ брызгами свѣжей крови на его темно-сѣромъ пиджакѣ.
Въ рукѣ у него сверкнулъ новенькій, но уже окровавленный топоръ.
Во всей его фигурѣ и въ тупомъ, веселомъ выраженіи значительно утолщеннаго книзу бритаго, съ оставленными только усами, лица читалось: «Какъ прикажете? Мигомъ сварганю!».
— Кого перваго свѣжевать? Этого, стоячаго, что ли? — спросилъ красногвардеецъ, кивнувъ головой на Нефедова.
Въ толпѣ взрывъ хохота.
— Ну этотъ сумѣетъ. Не сдастъ. Нѣ-ѣ... — послышались одобрительныя замѣчанія.
Красногвардеецъ подмигнулъ толпѣ.
— Валяй хоть стоячаго! — распорядился комиссаръ.
— Зачѣмъ стоячаго?! Лежачихъ, лежачихъ... сперва лежачихъ! — закричали въ толпѣ. — А то какъ бы не издохли. Ишь какъ ихъ раздѣлали! А энтотъ стоячій пущай подождетъ... Чего ему? Здоровый...
Красногвардеецъ — по прежней профессіи мясникъ, на раскаряченныхъ ногахъ накло-нившись передъ раненымъ офицеромъ, занесъ надъ головою топоръ.
— Ухъ, сычасъ ухну! — обернувшись разгоряченнымъ, пьянымъ лицомъ въ сторону толпы, съ усмѣшкой крикнулъ онъ.
— Поднять! Поднять! — закричали настойчивые голоса.
— Ничего не видно. Чего съ ими короводиться... Подними его на ноги. На ноги подними. Чего на его глядѣть! Ишь, не можетъ на ногахъ стоять! Мы те поставимъ!
Палачъ опустилъ топоръ и выпрямилъ спину, точно натрудившійся плотникъ.
Два другіе красногвардейца вскочили въ кругъ и хвативъ офицера подъ мышки, рывками подняли его съ земли.
Ноги не держали раненаго; руки его безжизненно болтались вдоль тѣла; голова вся залитая кровью и представлявшая собою сплошную рану, сперва запрокинулась назадъ, открывъ изуродованное, окровавленное, опухнувшее лицо съ однимъ выскочившимъ изъ впадины мертвенно-неподвижнымъ глазомъ, потомъ отъ толчка державшихъ его красногвар-дейцевъ безпомощно, словно отрубленная, свѣсилась на открытую, окровавленную грудь.
Онъ отрывисто и громко всхрапывалъ.
Кровавая пѣна выбивалась у него изо рта и изъ носа.
Изъ-за разорванной въ клочья рубашки на груди у него блеснулъ золотой крестикъ.
— Вотъ... и плата мнѣ за работу! — жадно и пьяно осклабляясь и показывая изъ-за толстыхъ губъ грязные лошадиные зубы, сказалъ палачъ.
— Бери! Ишь на что позарился?! Завидущіе глаза! Бери... намъ не жаль... — кричали въ толпѣ.
— Рази! Руби! — ревѣли другіе.
Оскаленные зубы щелкали; налитые кровью глаза выскакивали изъ орбитъ.
— Нѣтъ, нѣтъ. Постой! — не менѣе настойчиво и страстно кричали третьи. — Воды! Водой его облейте, чтобы очухался. А то што жъ такъ-то, коли онъ не въ себѣ... Ничего и не пойметъ...
— Вѣрно, вѣрно. Правда... чтобы понималъ, значится, почуялъ... Воды, воды! — кричали уже всѣ.
Нѣсколько красногвардейцевъ, громко топоча по ступенькамъ лѣсенки ногами и пихая, другъ друга, бросились въ хату.
Одинъ изъ нихъ мигомъ приташилъ цѣлое ведро.
Баба въ красномъ платкѣ вырвала у него воду.
У бабы уже на ходу силой завладѣлъ ведромъ новый красногвардеецъ и, подскочивъ къ офицеру, съ размаха вылилъ всю воду ему на голову, облившись и самъ.
Толпа захохотала надъ неловкимъ товарищемъ.
Теперь всякіе пустяки смѣшили ее.
Раненый весь затрепеталъ, зашевелилъ руками, слабо уперся объ землю ногами, приподнялъ голову...
Одинъ распухшій глазъ его полуоткрылся, другой — безжизненный и страшный мотался наружу.
По-видимому, офицеръ начиналъ приходить въ себя.
— А-а-а... буржуй! Очухивается... руби! Катай! Чего тамъ?! А то опять обомретъ! — съ неистовымъ злорадствомъ и съ неизбѣжными ругательствами заревѣли въ толпѣ.
Топоръ, поднятый обѣими руками палача, мелькнулъ въ воздухѣ.
Толпа затихла.
Красногвардеецъ — по профессіональной привычкѣ какъ-то гекнулъ и при ударѣ шумно выпустилъ воздухъ изъ широкой груди.
Ударъ пришелся по шеѣ, ниже уха.
Шмякнуло, хряснуло, фонтаномъ брызнула кровь.
— Вотъ такъ! Такъ! Ловко! Попили нашей кровушки... Теперь довольно. Однимъ меньше. Такъ его, биржуаза!.. — слышались злобные, удовлетворенные голоса.
Голова офицера склонилась къ правому плечу, и изъ перерубленной, выпертой хрящемъ наружу гортани вмѣстѣ съ брызнувшей струями кровью послышался хрипъ.
— Готовъ! Будетъ! Довольно! Давай другого! Другого подавай! Ну, шевелитесь тамъ, скорѣича, тувариши! Нечего мѣшкать... — въ кровавомъ опьяненіи, весело ревѣли въ толпѣ.
Подручные палача бросили хрипящее, съ подвернувшейся подъ плечо головой, судорожно подрыгивающее тѣло офицера и со смѣхомъ обтирая ладонями залитыя кровью лица, подбѣжали къ Матвѣеву.
