Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2
«Вам, высшему прелату, деснице Господней, вам, первому из епископов, преподобному, справедливому, кто поддерживает благородство и искореняет неправости, приношу жалобу на незаконность выборов римского короля. Как могу я признать эти выборы? Как может поборник порядка подчиниться несправедливому делу? На сейме князей Римской империи не выслушали представителя Чехии — его изгнали! Курфюрсты выбирали без него, словно не был чешский король издавна, по писаному и явному праву, до сей поры соблюдавшемуся, членом собрания, призванного избирать государя Римской империи!
Я поддерживаю свои права делами, известными всем, угодными Богу, и были эти дела на пользу Церкви и права. Церковь и право буду отстаивать и впредь, ибо одно заключено в другом и разделить их нельзя.
Итак, прибегаю к тебе, господин над господами, святейший отец, кому вручены ключи Церкви, а тем самым и ключи права, кому надлежит отдать отчет самому Иисусу Христу, — тебе доверяю, на тебя уповаю, тобою жива моя надежда. Осуществи же ее! Сотвори справедливость! Отмени выборы! Вернись к законам папства и империи! Восстанови порядок, издревле установленный для королей. Отмени выборы: заступись за доброе дело, отринь зло! Отмени выборы!
Ты, блюститель прав, наместник святости, град истинный, скала права: отмени выборы! Святые мученики напоминают тебе: твори справедливость! Дева Мария просит об этом, перворожденный Сын в объятиях предвечного Отца повелевает: отмени выборы!
Отмени выборы — не потому, что они пали на Рудольфа Габсбурга, но потому, что свершились они вопреки порядку и праву!
Не давай святого своего согласия на предательское дело! Иначе возникнут беспорядки. Войны завладеют миром, и разрушенье, и ужас. Иначе — мор и кары потянутся от страны к стране!»
ЗАГОВОР
Меж тем чешские паны совещаются где-то в надежном месте. Там собрались пан Бореш из Ри-зенбурга, пан Чеч, пан Ольдрих из Градца и многие, многие другие. Спускается вечер, стелются травы под легким ветерком, окоём становится серым, солнце заходит.
— Я долго хранил родовые тайны, — начинает пан Ольдрих. — Оберегал их, тщательно следил, да не проникнет наружу хоть словечко — но пришло время заговорить.
— О чем? — спросил Бореш.
— О короле! О короле — нарушителе прав, о короле, который притесняет вельмож, о короле, что сеет по нашим владениям семена сопротивления и мятежа, о короле, что раздает рабам замки и управление замками, о короле-скопидоме, вымогающем дань с дворян, о короле-расточителе, что полными горстями одаривает чужеземцев, о короле, кто побеждал нашими мечами, о короле, который был славным, но чье время кончилось!
— Ох, что ты! Изволь говорить тише!
— Справа и слева стоит стража, позади нас друзья, а там, где ты видишь, как бегают неоседланные кони, — пятнадцать латников Витековичей. Не бойся, Бореш из Ризенбурга! Высказывай, что на сердце лежит! Король обесчестил тебя. Дважды ты едва не лишился головы — чего же ты ждешь еще?
Бореш поднял свой меч, добытый в бою у моря, где так гулки ветры.
— Король, который захватывает добычу и не делит ее между своими друзьями, который не отдает им на поток завоеванные земли и не ставит их начальниками над ними, король, который вместо почестей и должностей угощает дворян обидами, — не должен царствовать!
— Король — это сосуд, а дворяне — вино. Да здравствует же содержимое! Что касается сосуда — разбейте его!
— Приятель, брат, пан Чеч, ты говоришь как хороший ученик, но плохой рыцарь! Прочь туманные слова! Поддерживай себя лишь собственным духом. Делай дело, принеси торжественную присягу, а не то, Богом клянусь, я вынужден буду со всей учтивостью убить тебя!
— Мой род не держит столько владений, как род Витека, но слово мое весит столько же! Да или нет? Кто будет отрицать?
Ольдрих из Градца обменялся взглядом с Борешом и, видно, подумал: «Этот нищий на коне хочет равняться с нами?» А вслух сказал:
— Не о том речь! Я вполне уважаю пана Чеча и требую, чтобы он присягнул! Долгие годы, быть может, с самого всемирного потопа, раздоры и несогласия раздирали дворян. Теперь подул иной ветер. Счастье и успех покоятся на нашей взаимной помощи!
— В Германии, — сказал пан Борещ, — есть герцогство поменьше моих наследственных владений!
— Ах, — молвил какой-то моравский дворянин, — где я?! В логовище разбойников или среди рыцарей, поклявшихся на мече и на Писании?
— Ты не согласен? — спросил пан Ольдрих. — Не хочешь восстать на короля, который ведет дворянство к гибели и наделяет землями чужестранцев, призывает их и возвышает?
— Не хочу! — ответил верный дворянин.
Тогда наступила тишина, и тот, кто говорил последним, хотел уйти. Положив ладонь на рукоять меча, он посмотрел вдаль, туда, где маячили тени стражей, и двинулся прочь.
— Да хранит тебя Творец и Его ангелы, — напутствовал его пан Ольдрих. — Ты хорошо сказал. Ясным, чистым и звучным был твой ответ.
— Да, — кивнул дворянин, — так повелевает мне Бог и Его ангелы.
— Мы — отмщенье и гнев, — возразил Ольдрих. — Король из страха, как бы не преуменынилась его слава, держал нас в подчинении. Он дурно обращался с нами, и мы прибегаем к возмездию. Бог и Суд Божий решат наш спор с королем!
— Вы сломите шею, — сказал верный дворянин.
— Только не свою, — отозвался Завиш.
— Я вижу — вам конец.
— Прежде месяц споткнется на своем пути! — воскликнул пан Бореш и вызвал священника и стражей.
Первого он попросил исповедать моравского христианина, вторым приказал удавить его.
— Эта смерть, — примолвил он, — скрепит наш договор и нашу тайну.
БЕЗНАДЕЖНОСТЬ
Папа долго колебался, но в конце концов признал выбор Рудольфа Габсбургского римским императором, и тот созвал сейм в ноябре месяце.
Уже поставлена арка из зеленой хвои, и ковры вывешены из окоп, и в воздухе трепещет звук трубы. Трубач отнял инструмент из своих губ, другой тылом ладони вытирает рот, третий досадует на то, что пустил фальшивую ноту, четвертый считает ворон: ему-то все равно.
Тут выходит вперед пфальцграф Людвиг. Он кричит, и голос его летит над шлемами князей, рыцарей и панов, над их перьями, над прапорцами, над пестро расписанными гербами. Далеко разносится голос, Людвига слышно во всех улицах и закоулках. Он отказывает чешскому королю в правах, на Австрийские земли и на земли Каринтии и требует его на имперский суд.
Людвиг кончил, и вновь загремели трубы с барабанами. Император Рудольф шествует в храм.
В то же время, быть может, в ту же минуту прибывают посланцы Рудольфа в Австрийские земли, в Карин-тию, Штирию, и к архиепископу Зальцбургскому и к Пассаускому архиепископу — и к чешским панам. У всех посланцев императорские цвета на груди, все снабжены четкой печатью, все дают сладкие посулы, все призывают к мятежу против Пршемысла.
Печально тянется зима. Король Пршемысл идет в поход к Дунаю, громит в Австрии мятежников, одерживает победу в Штирии, наказывает тяжкой данью Зальцбургского архиепископа, а Филипп, изменник, свергнутый патриарх Аквилейский, спасается бегством.
А кесарь Рудольф готовит большую войну. С ним — венгерский король и пфальцграф Людвиг, с ним Фридрих, бургграф Нюрнберга, и Менхарт, граф Тирольский — у Пршемысла же один только друг. Это Генрих, герцог Баварский. Все остальные в заговоре против него, все остальные враждебны ему и обвиняют его. Пршемысл внушал страх — теперь он внушает ненависть. И вот всякий наемник, всякий трусишка и лизоблюд последнего из князьков показывает на Пршемысла кривым своим пальцем, бубня себе в рыжую бороду:
— Я, рыцарь Шакал из Костлявого замка, чей зад отбит пинками, чья шерсть исполосована плевками, буду победителем над великим королем! Я сорву с него плащ, поваляюсь на его мече, перепрыгну через его поверженное тело!
В мае месяце 1275 года Рудольф лишил короля Пршемысла всех земель и всех званий и дал ему срок для явки с повинной. Когда этот срок истек, Рудольф приготовился вторгнуться в Чехию. И условлено было, что, как только он тронется, даст сигнал венгерскому королю начать войну в Моравии и Нижней Австрии; архиепископу Зальцбургскому — в Верхней Австрии, Менхарту — в Штирии, а Альбрехту Горицкому и патриарху Раймунду — в Крайне.
Рыцари седлают коней, войска уже вышли в поход, уже происходят стычки на западных рубежах Чехии, под Хебом и Локотем. Уже разносятся клики войны, сыч кричит, пищат крысы и раздается глухой голос измены: паны Пршемысловой страны, дворяне, присягавшие ему, князья духовные и светские — отпадают от своего государя! Мятежные, поднимают оружие на него. В Штирии, в Австрии вельможи перебежали к неприятелю. Надежда исчезла, ужас стучится в двери. Ужас-ворон стучится в двери черным клювом.
