Николай Равич - Две столицы
— Да, господин коллежский советник, я таких смелых людей до сих пор не встречал. Пугачёв и тот принципа царской власти не отрицал — он себя выдавал за Петра Третьего. Вы же, собственно говоря, чистейший якобинец. Вы не токмо призываете к цареубийству, а с великой сладостью мечтаете об оном. Ведь вот как оно у вас описывается:
Возникнет рать повсюду бранна,
Надежда всех вооружит;
В крови мучителя венчана
Омыть свой стыд уж всяк спешит.
Меч остр, я зрю, везде сверкает,
В различных видах смерть летает
Над гордою главой паря.
Ликуйте, склёпанны народы!
Сё право мщенное природы
На плаху возвело царя.
Злодей, злодеев всех лютейший!
Превзыде зло твою главу
Преступник изо всех первейший!
Предстань, на суд тебя зову!
Злодейства все скопил в едино,
Да ни едина прейдёт мимо
Тебя из казней, супостат!
В меня дерзнул острить ты жало!
Единой смерти за то мало —
Умри! умри же ты стократ!
После сего мне остаётся спросить: к убийству какой царской особы вы призываете?
Радищев долго молчал, потом сказал тихо:
— Ода «Вольность» почерпнута из разных книг и изъявленные в ней картины взяты с худых царей, каковых история описывает: Нерона, Калигулы и им подобных…
Шешковский наклонил голову вбок, внимательно посмотрел на Радищева, тихонько обошёл его и неожиданно ударил тяжёлым набалдашником в подбородок снизу вверх. Когда арестованный упал, он продолжал наносить ему удары по лицу, приговаривая:
— Вот тебе за Нерона, а вот тебе и за Калигулу…
Радищев потерял сознание, его отнесли в камеру.
На другой день ему предъявили «29 пунктов» — они составлены были в точном соответствии с замечаниями императрицы на «Путешествие из Петербурга в Москву».
На этот раз Степан Иванович Шешковский был гораздо мягче, несмотря на то что Екатерина в своём заключении по поводу «Путешествия» прямо угрожала Радищеву пыткой.
«Вероподобие сказывается, что он себя определил начальником, книгою ли или инако, исторгнуть скиптры из рук царей, но как сие исполнить один не мог и оказываются уже следы, что несколько сообщников имел, то надлежит его допросить, как о сём и о подлинном намерении, и сказать ему, чтоб он написал сам, как он говорит, что правду любит, как дело было; е ж е л и ж е н е н а п и ш е т п р а в д у, т о г д а п р и н у д и т м е н я с ы с к а т ь д о к а з а т е л ь с т в о, и д е л о е г о с д е л а е т с я д у р н е е п р е ж н е г о».
Степан Иванович был сыном приказного, дослужившегося до чина полицеймейстера Коломны, сам с юных лет состоял при розыскных делах, привык и умел «брать в лапу» и при Екатерине прикупал одну деревеньку за другой. Свояченица Радищева — Е. В. Рубановская — продала все драгоценности и снесла деньги к Шешковскому.
Особенно Шешковский интересовался, не было ли у Радищева кого сообщником «к произведению намерений, в сей книге изображённых».
Александр Николаевич не назвал никого.
Было объявлено, что Радищев якобы «покаялся» и признал свою вину. Дело перешло в Уголовную палату и оттуда в Сенат. По точному смыслу резолюции Екатерины, что Радищев «бунтовщик хуже Пугачёва», ясно было: она требовала для него смертной казни. Но ни в одном законе не было пункта, по которому за напечатание неугодной правительству книги можно было бы лишить живота. Наконец сенаторы вместе с Шешковским подыскали основание для приговора Уголовной палаты. Они нашли в старом Уложении 13-й пункт 42-й главы, где сказано:
«А некоторые воры чинят и в людях смуту и затевают на многих людей воровским своим умышлением затейные дела, и таких воров за такое их воровство казнити смертью».
Теперь дело должно было пойти в Совет.
Совет этот был учреждён Екатериной для решения важнейших вопросов 31 августа 1787 года, и в него входили граф Брюс, граф Мусин-Пушкин, князь Н. И. Салтыков, С. Ф. Стрекалов, граф А. И. Шувалов, граф А. Р. Воронцов, П. В. Завадовский и граф А. А. Безбородко.
Многие вопросы (как, например, польские дела) проходили в Совете не без труда и с поправками против первоначальных предположений, и Екатерине, знавшей характер Воронцова, было ясно, что доводить дело Радищева до Совета не следует.
Итак, по городу ходили разговоры о том, что Радищев арестован за личные против императрицы выпады. И теперь, хотя на докладе Сената Екатерина и написала: «Повелеваю рассмотреть в Совете, чтоб не быть пристрастною, и объявить, дабы не уважали до меня касающееся, понеже я презираю», — она приняла меры, чтобы на заседание Совета А. Р. Воронцов не был приглашён. Две недели спустя после утверждения 19 августа 1790 года Советом приговора Сената Екатерина издала новый указ.
По этому указу «Радищев как государственный преступник», «нарушивший присягу» изданием книги, «наполненной самым вредным умствованием», «разрушающей покой общественный, стремящейся произвести в народе негодование против начальников и начальства», книги, «начинённой неистовыми изражениями противу сана и власти царской», на основании государственных узаконений присуждается к смертной казни через отсечение главы. Но, «соединяя милосердие с правосудием, — писала Екатерина, — освобождаем его от лишения живота и повелеваем, отобрав от него чины, знаки, ордена и дворянское достоинство, сослать его в Сибирь в Илимский острог на десятилетнее безысходное пребывание».
Приговор Радищеву произвёл тяжёлое впечатление в Петербурге и в Москве.
Александр Романович Воронцов, не оставлявший Радищева своим покровительством до конца его жизни, помогал ему в ссылке деньгами, одеждой, письмами к местным властям. Его брат Семён Романович Воронцов, русский посол в Англии, писал из Ричмонда в Петербург:
«Осуждение бедного Радищева причиняет мне крайнее страдание. Какой приговор и какое смягчение за опрометчивость… Что же сделают за преступление и формальное возмущение? Десять лет Сибири хуже смерти для человека, имеющего детей, с которыми он должен разлучаться, или же он должен лишить их образования и службы. Это приводит в содрогание».
Александр Романович Воронцов и до дела Радищева старался держаться в стороне от двора, хотя и был в дружбе с А. А. Безбородко и П. В. Завадовским.
Теперь он почувствовал, что больше не может оставаться в Петербурге, и, постепенно удаляясь от дел, подал императрице заявление об отставке.
Екатерина, конечно, знала о близости Радищева к Воронцову. Знала она и о том, что «оба Воронцова более склоняются к английскому образу правления», то есть к известному ограничению монархии, реформе крепостного права, широкому привлечению талантливых разночинцев на государственную службу. Всё это вызывало у императрицы глубокую ненависть к Воронцову, но она сдерживала себя потому, что ценила в нём умного, талантливого и образованного сановника, умело выводившего её из финансовых затруднений. Теперь, получив рапорт Александра Романовича об отставке, Екатерина пришла в бешенство и, схватив лист бумаги, написала канцлеру Безбородко:
«Заготовьте указ об отставке Воронцова. Я всегда знала, а теперь наивяще ведаю, что его таланты не суть для службы моей и что он мне не слуга. Разведены и развязаны на век будем, чёрт его побери!»
Радищев по постановлению губернского правления 9 сентября 1790 года «направлялся через Новгородское Управление за крепчайшею стражей, скованным для дальнейшего в Сибирь в Илимский острог препровождения».
Руки его были скованы, но душа осталась прежней. С пути он написал о себе:
Ты хочешь знать, кто я, что я, куда я еду?
Я тот же, что и был и буду весь мой век;
Не скот, не дерево, не раб — но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу,
Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах,
Чувствительным сердцам и истине я в страх —
В острог Илимский еду.
Вскоре за ним добровольно последовала в Илимский острог сестра его жены Елизавета Васильевна Рубановская и привезла младших детей.
Она умерла в Сибири.
Елизавета Васильевна Рубановская первая совершила тот героический подвиг добровольного следования в Сибирь, который повторили жёны декабристов.
Её памяти Радищев посвятил трогательные строки:
Воздохну на том я месте,
Где Ермак с своей дружиной,
Садясь в лодку, устремлялся
В ту страну ужасну, хладну,
В ту страну, где я средь бедствий,
Но на лоне жаркой дружбы,
Был блажен и где оставил
Души нежной половину.
Дела России и после мира со Швецией не стали лучше, и Екатерина это ясно понимала. Умер Иосиф Второй. Его преемник, император Леопольд, перепугавшись прусских угроз, отозвал из Турции лучшего своего полководца, генерала Лаудона. Принц Кобургский попытался без помощи русских войск взять турецкую крепость Журжа и был отбит немногочисленным её гарнизоном. После этой неудачи Австрия заключила с Турцией сепаратный мир и обязалась не допускать русских в Валахию, чем поставила войска Потёмкина в крайне невыгодное положение.
