Габит Мусрепов - Улпан ее имя
Так это было, и Улпан понимала – отец, пусть и прикованный к постели, не такой, как у других, был нужен, нужен Бижикен! Но что поделаешь?.. И уже другой упрек слышался ей в напевных словах дочери, которая продолжала читать молитву в мазаре, у камня, этим камнем навсегда отгорожен от них Есеней!
«Апа… А почему я одна у тебя? У папы?.. Где мои братья? Где сестры? Кроме тебя, нет. Ты одинока, и я одинока… Когда я ночью просыпаюсь, слышу твои вздохи. Неужели ты никогда не перестанешь вздыхать, апа? Прости, но не веселят меня самые веселые игры… если вижу – упал малыш по имени Сейтек и его сестренка Айша, она моих лет, сажает брата к себе на плечи. А Багила упала – ее подхватит Сансызбай, старший брат. Мне тоже хочется кого-нибудь унести на спине. А меня, когда я была маленькой, как они, кто-нибудь уносил на плечах?»
Нет, ничего этого не говорила Бижикен.
Бижикен, полузакрыв глаза, произносила нараспев:
– … Он оживляет и умерщвляет, и к нему вы будете возвращены… Те, которые уверовали и были благочестивы, – для них – радостная весть в ближайшей жизни и в будущей…
Она читала, не понимая слов, которые произносит. За нее печалилась, не вытирая слез, Улпан и вкладывала в эти слова свой смысл, свою непроходящую боль. «А Бижикен у меня взрослеет», – думала она.
20
Человек тридцать собралось за аулом во главе с Байдалы-бием и Кузембаем, волостным управителем. Они сидели, разговаривали о предстоящих поминках, когда возле них остановились всадники, трое, поздоровались.
– Добро пожаловать… – откликнулся Мусреп.
Его поблагодарил безбородый, чей конь стоял впереди:
– Спасибо… Мы по делу приехали. От Кожык-батыра. От его имени мы должны повидаться с Улпан-байбише. Она дома сейчас?
– Вы слезли бы с коней… – продолжал Мусреп, которому всадники не понравились, и разговор безбородого – тоже. – Сказали бы нам – с чем приехали. А там видно будет, дома Улпан-байбише или ее нет.
– Нет, – упрямо возразил безбородый. – С чем приехали, скажем Улпан, самой, и тут же повернем коней обратно.
– Тогда сразу можешь повернуть. Не примет она, особенно людей, посланных Кожыком.
– Ну и сибаны!.. Пройдохи! Не успели похоронить Есенея, а жену его держите в черной юрте, никого не подпускаете к ней! Хотите его орду разграбить?
Мусреп взглянул на Шондыгула, и Шондыгул поднялся, легко сдернул с коня безбородого, конец повода сунул ему в руку и самого прижал за плечи к земле перед Байдалы-бием.
– Говори… – приказал бий.
Тот нисколько не смутился и начал:
– Что ж, скажу! Может быть, до вас дошла весть, что аулы Кожыка, все его двадцать четыре аула поразила черная оспа? Почему не пригласили батыра на поминки Есенея?
Бий, выслушивая кого-нибудь, не станет вступать с ним в пререкания, он только вынесет окончательное решение, и хотя ответ у Байдалы был готов, он кивнул Мусрепу.
– Есеней при жизни никогда не звал Кожыка, – сказал Мусреп. – А умирая, завещал, чтобы разбойники с большой дороги не глумились над его прахом. Кожык не будет позван.
– Что еще скажешь? – обратился к гонцу Байдалы-бий.
– Скажу – Кожык привезет двадцать четыре сабы с кумысом, сто баранов, пятьдесят откормленных кобылиц для забоя. Двух наров он нагрузит подарками для Улпан-байбише. Двадцать четыре скакуна готовы к байге в честь Есенея.
Байдалы еще намеревался послушать.
– Керей-уаки – все – знают… – продолжал Мусреп. – В ту осень Есеней еле выбрался из ледяной воды, замерзал по дороге. Но когда ему попался шалаш Кожыка, Есеней не обогрелся возле его огня, не прикоснулся к еде. Кожык не человек, а свинья, если воображает, что мы позволим ему поганой ногой ступить на землю, где будут поминки…
– Что еще можешь сказать? – спросил Байдалы.
– Скажу – сибаны, вы зря так поступаете. Есеней умер, а живая мышь не боится дохлого льва! Есеней умер – кто вас будет бояться, сибаны? Кожык – это Кожык… Кенесары сегодня – это он. Двести коней у него всегда на привязи, двести джигитов спят по ночам, не раздеваясь, подложив седла под голову. Раз вы так поступаете, Кожык возьмет сибана на мушку! Тогда посмотрим… Я все сказал.
Настала очередь Мусрепа взглянуть на Байдалы-бия. Бий вынес приговор:
– За наглость, за неуважение к скорби аула, который готовится к поминкам, дать этому безбородому сорок ударов плетью… За угрозы, произнесенные им, отнять коня, а самого отправить пешком!
Если приговор бывает чрезмерно суровым, один из тех, кто находится рядом, может по обычаю попросить: «Смилостивьтесь, биеке…» Бий может наказание по такой просьбе уменьшить до половины, хотя все равно считается, что виновный понес наказание полностью. На этот раз никто не заступился, и Шондыгул с несколькими джигитами увел безбородого.
Вечером в доме Улпан собрались Байдалы, Кузембай, Мусреп и совсем молодой, но уже проявивший свое мужество джигит по имени Кунияз.
Улпан выслушала их, спросила:
– Как понять Кожыка? То, что он послал к нам гонцов, это конец его бесчинствам, или он что-то новое задумал?
Ей ответил волостной – Кузембай, из керейского рода кошебе:
– Будь наш Есеке жив, я бы сказал – конец бесчинствам. Но Есеке нет… Безбородый говорил – у Кожыка двести джигитов, они постоянно грабят аулы по ту сторону Ишима. Теперь по старой памяти Кожык наметился и на керейские земли.
Байдалы высказал свое мнение:
– Эта кровожадная собака к живому Есенею боялась подступиться… Кожык хочет свести счеты с мертвым Есенеем!
Предположения свои они высказали, но ни тот, ни другой не обмолвились – что же предпринять. Видимо, решить это они предоставляли Улпан самой.
За Кожыка когда-то Кенесары отдал младшую сестру, сватом приходился Кожык и Чингису Валиханову. С молодых лет – едва семнадцать исполнилось, – Кожык стал известен своим злобным нравом, своей беспощадностью. Поначалу степные аулы приняли сторону Кенесары, а через два-три года поняли, что одна дорога с ним к добру не приведет, и стали возвращаться… Кожык со своими головорезами – их у него тогда было триста – охотился за беглецами по приказу Кенесары, отбирал скот, угонял девушек и молодых женщин, и во всей добыче имел свою долю. Когда Кенесары удалось захватить крепость Тургай, Кожык был первым в кровавой расправе с мирными жителями. Кожык с Кенесары шел до конца, и не отстал бы от него, если бы тот не погиб, когда напал на киргизов… А Кожык бежал на север Бетпак-Далы, угнав с собой четыре тысячи лошадей. Потом он поселился в урочище Мензей, в нижнем течении Ишима. Его власть распространялась на сто пятьдесят верст по обе стороны реки. Атыгаи и караулы, жившие на этих землях, бежали от соседства с ним. Бежали уаки, хоть сам Кожык и происходил из уаков. От девяти жен у него было двадцать четыре сына, и каждый владел аулом. А в аулах собрались те, что ходили в походы с Кенесары. Кожык, наверное, решил, что пришло его время, и на поминках хотел запугать насмерть и поставить на колени кереев.
Улпан заметила нерешительность Байдалы-бия и Кузенбая, но не впервые принимала она на себя ответственность, взваливала на плечи тяжелый хоржун…
– Поминки мы с божьей помощью проведем, сородичи мои, – сказала она. – Посмотрим… Может быть, если Кожык не уймется, вызовем из Стапа казачью сотню. Но как нам дальше жить? Выходит, умер Есеней, и никому больше не под силу справиться с Кожыком? Но Есеней разве в одиночку шел на врага? Нет, он бросал общий для кереев боевой клич – Ошибай… Созывал уаков их ураном Жаубасар… И разве все вместе они не прогнали с наших земель не какого-то Кожыка, а самого Кенесары, когда тот был в полной силе! А Кожык… Он из уаков, но родное племя не хочет его знать. Ему удалось избежать кары от рук Есенея, но разве Есеней не сказал вам перед смертью: «Керей, пока ты не покончишь с Кожыком, не будешь знать покоя». Не о себе он заботился – личной вражды у Есенея не было к Кожыку. Этот вор, этот убийца проклят всеми атыгаями и всеми караулами, всеми кереями, всеми уаками! Место ему – в темном доме, где на окнах решетки. Если все остальные попрячутся по лесам, сибаны в одиночку вступят в схватку с Кожыком… У них больше нет Есенея, но мужчины, слава аллаху, есть!
Молодой Кунияз весь напрягся при ее словах о том, что есть у сибанов мужчины, хоть сейчас на коня – и в поход.
– Улпан говорит правильно… – начал Мусреп. – Говорит, что давно должны были сказать мужчины. Гонца Кожыка выпороли… Коня у него за наглость отобрали. Значит, сибаны решились на все. Но Кожык не только их враг. От предков достался нам обычай – такого общего врага, неисправимого злодея закидывают камнями, по камню от каждого рода… Сибаны, я думаю, не останутся в одиночестве. А место Кожыка – в тюрьме. Байдеке, кому же, как не вам, начать это дело и завершить его…
Байдалы-бий любил, когда его имя называлось первым. Он сказал:
– Самый верный путь покончить с разбойником, это – чтобы бог осенил единством кереев и уаков.
