Эдвард Радзинский - Наполеон
И пьеса продолжилась. Вы не знаете ее подробностей, но знаете финал!
– Ужасно, – сказал маркиз:– Но вы же любили ее!
– Я ее желал… Но, в отличие от вас, я не могу погрузить весь мир в пещеру между ног. Удачная пьеса забавней любви… особенно когда она управляет историей… А какие персонажи сыграли в ней свои роли! Клянусь, этот лейтенант был убежден, что спасает трон для себя. Он уже тогда знал, что родился стать цезарем… Однако время – пора ко сну. Прощайте, маркиз. Какой чудный обед приготовил мой Фигаро! И главное – какое отличное вино! Не так ли?
– Тут вы правы, совершенно правы, – с плохо скрытой усмешкой ответил маркиз, – вино отличное.
– Не позже чем через полчаса вы поймете, что ваша реплика была неудачна… Как прекрасно вставать и слышать: «С добрым утром, Бомарше!» Прекрасней этого только не вставать… Да, вот еще: я долго думал над вашим сочинением, которое нашел тогда на площади.
– Так вы его все-таки взяли! Взяли! – закричал маркиз.
– Конечно. Взял, потому что меня поразила длина свитка. Он буквально летал по площади, изгибаясь, как змея, и я смог поймать его, только наступив сапогом.
– Прочли?! – маркиз задыхался.
– Ничего отвратительнее не читал. И я сжег вашу рукопись почти с ужасом.
– Вы лжете!
Бомарше помолчал, потом сказал:
– Так что вы зря мечтаете порыться в моих бумагах.
– Вы… негодяй!
– Я уже говорил графу: это банальная, плохая реплика. Реплика-сорняк… И потом, уже после того как я сжег свиток, я продолжал думать над прочитанным. И все пытался понять, кем же вы были, несчастный человек? А вы были предтечей – предтечей дьявола. Сами того не понимая, вы протрубили миру о его приходе и грядущем торжестве. Об этом – все ваши жестокости, извращения и ужасы. И дьявол пришел… с именем Революции. И, думаю, вы правы, он еще прославит вас… А Бомарше? Он сделал то, что мог: сжег ваш свиток… Прощайте, грядущий Хам, о котором все столько твердили. Я иду спать.
– Прощайте, – с угрозой сказал маркиз.
В комнату вошел Фигаро.
– Шлюха пристроена.
Фигаро молча кивнул.
– Рад, что я не ошибся… Я отправляюсь спать, мой друг. Постели мне сегодня в маленькой комнате, – сказал Бомарше и обратился к маркизу: – Вы можете еще посидеть и выпить вина – Фигаро принесет. Тем более что у вас здесь есть дела… Вы ведь не верите, что я сжег вашу рукопись?
– Не понял…
– В том-то и дело, простодушный маркиз. Вы тоже не поняли пьесу… Позволь мне проститься и с тобой, мой Фигаро. Поцелуй меня.
Фигаро подошел к Бомарше. И поцеловал его.
– Браво! Вы уверены, маркиз, что это был банальный поцелуй Иуды. Но Бомарше всегда оригинален. – Бомарше улыбнулся Фигаро. – Ты старательно играл в моей пьесе. Я хочу, чтобы ты вернулся туда, откуда я тебя когда-то взял. Возвращайся в театр! Жизнь, конечно, тоже театр, но слишком грустный и банальный. В пьесах она интересней… И запомни, – Бомарше подмигнул, – пьеса должна кончаться или гениально, или хотя бы неожиданно.
Итак, идет моя последняя реплика: «И Бомарше исчез за пыльным занавесом. Навсегда».
Засмеявшись, он поднял вишневую занавесь и исчез в маленькой комнате. И стена за ним закрылась.
– Что он здесь нес? – грубо обратился маркиз к Фигаро.
– Не знаю. У него привычка говорить непонятно.
– Ты нас обманул?
– Нет. Все, как договорились, – вино убьет его. Через полчаса его не будет.
– Ключ от секретера, – повелительно сказал маркиз.
– Вы торопитесь, сударь.
– Это мое дело. Добрый граф дал тебе, прохвост, целое состояние…
– Ключ у хозяина. Потерпите полчаса, сударь.
Но нетерпеливый маркиз не слушал. Он уже приготовился воевать с секретером и рванул крышку, которая… легко открылась. К его изумлению, секретер был не заперт. И почти пуст – там лежала только толстая рукопись в вишневой папке.
Маркиз торопливо открыл ее. Сначала шел ворох неразборчиво исписанных листочков, озаглавленных: «Пьеса». А под ними лежали два десятка листов, аккуратно переписанных тем же почерком и озаглавленных:
Бегство в Варенн, точно записанное господином Бомарше по показаниям участников – Шевалье де Мустье и герцога Шуазеля
Более в секретере ничего не было.
Маркиз начал читать:
«Прежде чем записать все это, я, Пьер Огюстен де Бомарше, долго беседовал с милым Мустье, а также с его другом герцогом Шуазелем. И обстоятельства, услышанные от них, излагаю в нижеследующем документе».
«Все прошло как по маслу. Пьеса Бомарше «Побег из дворца» оказалась совершенна.
В десять часов вечера королева оставила гостиную, чтобы «уложить детей». На самом же деле, впустив через потайную дверь шевалье де Мустье, она быстро одела дофина и дочь и препоручила их его заботам, после чего вернулась в салон. В это время, как обычно, во дворец приехал генерал Лафайет – проверять Семью. Он беседовал с королем о делах в Париже.
Мустье вывел детей через потайной ход прямо на площадь Карузель. Под покровом ночи он отвел их в фиакр, спрятанный на улице Лешель. Дети тотчас уснули. Граф Ферзен, переодетый кучером, сидел на козлах и сторожил их.
Мустье вернулся во дворец за королевой. Она все еще беседовала в салоне с Лафайетом и королем. Около одиннадцати она объявила, что уходит спать. Лафайет пожелал ей доброй ночи. Когда королева ушла, генерал поднялся, чтобы покинуть дворец.
Вернувшись в свою комнату, королева быстро переоделась в то самое сиреневое платье Розины, которое ей сшила мадам Бертен для «Цирюльника». Надев шляпу с полями и дорожный черный плащ, она вместе с Мустье прошла по потайному ходу на площадь Карузель и… едва не попала под вылетевшую из ворот дворца карету Лафайета, за которой скакал эскорт национальной гвардии! Королева не потеряла самообладания, только прошептала Мустье: «Идите вперед один, если эти негодяи нас заметят, все пропало». И отступила в тень портика дворца…
Некоторое время королева стояла, сдерживая сердцебиение. Потом она объяснила Мустье свой ужас: ей показалось, будто Лафайет ее увидел, даже встретился с ней глазами. «Я видела… видела его изумленный взгляд».
Но карета благополучно проехала, и королева возблагодарила Бога, что Лафайет ее не узнал!
(Хотя, думаю, узнал… Может быть, благородный генерал хотел, чтобы они бежали из Парижа? Может быть, он понимал, что уже бессилен защитить их от революционной черни?)
Когда Лафайет проехал, Мустье благополучно отвел королеву к фиакру. Он тоже был взволнован и даже не смог сразу найти дорогу.
Потом он вернулся за королем и вскоре привел его в фиакр. Увидев короля, Антуанетта расхохоталась и сказала: «Ваше Величество, вы зря не участвовали в наших спектаклях». Действительно: в широкополой шляпе, в парике неуклюжий и толстый король выглядел совершеннейшим дворецким. Затем из дворца вывели принцессу Елизавету и воспитательницу детей мадам де Турзель.
Теперь вся Семья тесно сидела в маленьком фиакре. Занавески опустили, было душно. Дети по-прежнему спали.
Граф Ферзен хлестнул лошадей. Фиакр беспрепятственно доехал до заставы Сен-Мартен.
В темноте пустой улицы высился огромный дорожный экипаж. На козлах сидел шевалье де Валори.
Ферзен подогнал фиакр впритык к экипажу, и Семья перебралась туда, не ступая на землю. Наконец-то все разместилась с удобствами.
Граф рванул за удила лошадей, запряженных в фиакр, так, что тот опрокинулся. Перевернутый, будто из-за несчастного случая, фиакр бросили на дороге. Мустье и Мальден вскочили на освободившихся лошадей. Ферзен сел на козлы дорожной кареты.
Шел первый час ночи, когда экипаж, сопровождаемый всадниками, оставил заставу Сен-Мартен.
Мустье и Мальден скакали рядом с экипажем. Оба были теперь одеты в платье правительственных курьеров – желтого цвета камзолы, лосины, круглые шляпы. Они должны были объявлять, что в карете везут казну – деньги для армии, стоявшей у границы. Третий гвардеец, шевалье де Валори, в таком же обличье курьера был отправлен далеко вперед, чтобы заблаговременно готовить сменных лошадей.
Граф Ферзен не переставал нахлестывать лошадей. Экипаж весело несся в кромешной тьме безлунной ночи.
Так Семья доехала до Бонди.
Как только застава в Бонди осталась позади, состоялось прощание графа Ферзена с королевской четой. На козлы сел Мальден. При первой же смене лошадей решено было нанять настоящего кучера.
Король вышел из кареты, и граф низко поклонился ему. Тучный монарх неловко обнял стройного шведа и сказал, что никогда не забудет того, что граф для них сделал. Король был растроган…
Королева из кареты не вышла. Но занавеска поднялась, и они «обменялись взглядами, и какими взглядами!» – так сказал Мустье. Троим сейчас было не до ревности и не до пересудов. На кону были жизнь и смерть…
До Шалона скакавший рядом Мустье слышал непрерывный смех и веселый голос Антуанетты за занавеской кареты.
«Я представляю лицо Лафайета! – Она заливалась смехом. – Почему вы такой мрачный, сир? Если они и хватились нас, то только что… мы выиграли целую ночь», – приставала она к молчаливому королю.
