Валерий Полуйко - Лета 7071
Мужик нерешительно смолк, облизал губы…
— Говори!.. — напрягся Иван. — Что — в нынешний год?
— В нонешний год… наехал на нас болярин со стрельцами да и велел вон итить — в землю литвинскую… По твоему быдто указу! Быдто отставил ты нас за изменные обычаи от нашей русской земли отеческой… А как мы возроптали — огнем пожег нас! И слезной мольбе не внял. Вынудились мы прочь пойти: иного ничего не могли… Но верить тому, государь, мы не верили, что ты нас от земли отеческой можешь отставить. Изменных обычаев мы за собой не знавали и во всяком христьянском законе жили. А как нам дойти до тебя было и правду поискать? Вытурил нас болярин единым духом! Я ж-но хитростью бательника своейного ухоронил, уходя… Велел ему до тебя непременно дойтить и поведать про наше горемычье.
— Встретился мне твой бательник, — обронил Иван.
— О, господи!.. — радостно вышептал мужик. — Радованье-то како! Дошел, стало быть?! В том я не усомнился… Иного страшился: как не доверишь ты евойному слову?! Не на простого жалобу нес — на болярина!
— Вот како ты о государе своем мнишь? — повысил голос Иван. — Неужто правда у меня толико в дорогих кафтанах ходит? Иль бога надо мной нету?
— Прости, государь, — сник мужик.
— Я того боярина живота лишил за подлое его дело, а отцу твоему шубу дал! — как-то совсем не по-царски, с похвальбой сказал Иван, будто решил подзаиграть с мужиком и набить себе цену, а в то же время и пристыдить мужика. Мужик этого и не почувствовал, и не понял, да и могло ли прийти ему в голову, что царь может выставлять перед ним свою справедливость и добродетель и пристыжать за неверие в нее. Он обалдел от восторга… Сказанное Иваном было для него как чудо, которое ошеломляет не результатом, а свершенностью.
— Я и тебя пожалую… — сказал Иван.
В горле у мужика забулькало, засипело от перехваченного дыхания, блаженная улыбка смяла его лицо.
— Коль ты с полезным делом пришел?! Да ин за верность одну твою лише пожалую, на кафтан твой худой не глядя. Распутайте его, — приказал Иван.
Васька Грязной поддел ножом веревки, освободил мужика от пут.
— Спаси тя, бог, государь, — закрестился мужик. — Спаси бог!
— Встань и говори свое дело, — повелел Иван.
— Дозволь, государь… — с ужасом запросился мужик. — Дозволь на коленях! Не могу пред тобой стоя!
— Подними его, Васька!
— Дозволь, государь!.. — Мужик припал к полу грудью, отстраняясь от Васьки.
— Ну бог с тобой, — равнодушно согласился Иван. — Говори…
— Вызнал я… все то время, что в Полоцке довелось мне быть, ухо навострял до всего… и вызнал, что литвины припасы в лесу больно крепкие схоронили. Там и зелье к наряду, и корм разный — людской и лошадный…
— И в каком же лесу? — не то с сомнением, не то с растерянностью от неожиданности такого известия спросил Иван.
— Что за Полотой… В трех верстах отселя.
— Вот как?! — подхватился Иван с лежака. — А сам ты был в том лесу? Место знаешь?
— Мне никак там нельзя было быть, — с сожалением сказал мужик. — Но запасы хоронили по зимней поре, и, должно быть, следы там еще поостались. Поискать поприглядней — так и сыщутся.
Иван снова сел на лежак, в нетерпении потер ноги о мягкий ворс шубы, скомкал ее под ступнями… Лицо его плутовски вытянулось, как у торгаша, боящегося проторговаться, глаза затейно блеснули, но голос, наоборот, стал спокойней:
— А как врешь? Пошто ин вздумалось литвинам запасы за городом хоронить? Не по амбарам, не в клетях, а в лесу?
— Так у них заведено, — ответил мужик. — На зиму крепкие запасы за городом хоронят — на случай пожара. Займись на посаде иль в городе — и амбары сгорят, и запасы разом с ними… Не сховай долю за городом — все погорит. Из головешек хлеба не напечешь! А случись тут войне… Литвины хитры, государь!
— Нам бы також не дурно было обычай сей перенять, — раздумчиво проговорил Иван. — От огня мы страдаем часто. Поди, ежегод на пожарищах убытки считаем.
— С нашим людом к тем запасам войско приставлять надобно, — презрительно усмехнулся Федька Басманов..
— Ну и ловок, дьявол! — мотнул головой Иван. — Кобель носа туда не тыкнет, куда ты язык свой всунешь! Надоумил царя, спаси тебя бог, Басман! Буду знать отныне, над каким народом царствую! А ведь он!.. — Иван чуть напряг голос, кивнул на мужика, — он из того ж люда!
— Сейчас он таков, — опять не удержался Федька, — а дай ему волю — от чужого добра руки не отдернет!
— И тебе дай волю, також руки не отдернешь, — оборвал Федьку Иван и перевел взгляд на мужика. — Как, сказываешь, имя твое?
— Федько, государь…
— Вот тебе, Федько, за службу твою! — Иван сгреб с пола, из-под своих ног, шубу и швырнул ее мужику. — Шуба ладная! Носи в радость. А как сыщутся в лесу запасы литвинские, будешь большим пожалован. И деревне всей вашей из тех запасов подам на подъем.
Мужик схватил шубу, как бабы хватают спасенных от смерти детей, прижал ее к груди, в горле у него снова забулькало, засипело, из глаз одна за другой выпали крупные слезины.
— Ступай, — сказал ему Иван. — Поспи до рассвета. Васька во всем тебя уважит: место сыщет, еду даст…
Васька Грязной увел мужика.
— Одеваться буду, — сказал Иван Федьке. — Спать уж не смогу. Ступай и ты, воевода, — сказал он Оболенскому. — Морозову скажи: доволен им… за мужика… и за все! Тобой також доволен: исправно службу несешь! За то я тебя, ежели хочешь, в дворовые воеводы возьму!
— Оставь меня при полку, государь, — спокойно, не прося, а возражая, сказал Оболенский.
— При мне быть не хочешь? — удивленно спросил Иван и с деланным равнодушием бросил: — Не неволю! Ступай!
…Поутру, лишь чуть забрезжило вдали и небо подернулось легкой зеленцой, Федька Басманов и Васька Грязной, захватив с собой прибежавшего из Полоцка мужика и сотню верховых казаков, по велению царя отправились в лес искать спрятанные литовцами запасы.
Весь день по-прежнему грохотали пушки, забрасывая Полоцк ядрами, в русском стану спешно готовили туры, устанавливали их на полозья, насыпали землей, камнем, строили осадные башни — по три сажени высотой, с бойницами для пищальников и лучников. К каждой такой башне приставлялось по сорок человек да к каждой туре — по десять…
К третьему дню туры охватили полоцкий острог двойным кольцом. Литовцы вовсе перестали отстреливаться. На посаде горели пожары. Особенно сильны они были на южной стороне… Литовцы несколько раз пытались выходить на Двину — в городе не хватало воды, — но пищальники Горенского загоняли их назад. Южная сторона посада горела не унимаясь. С дозорных башен было видно, как литовцы, боясь, чтобы огонь с южной стороны не перекинулся дальше — на весь посад, валили еще не захваченные огнем избы, создавая перед огнем пустырь и тем самым отсекая от огня остальную часть посада.
Царь сам трижды поднимался на дозорную вышку. Когда на его глазах перед главными полоцкими воротами сбили поднятый мост, защищавший ворота, и стали долбиться ядрами уже прямо в воротные створки, он повелел Левкию ехать к пушкарям Большого полка и отслужить для них полную обедню. Направил с ним и одного из своих дворовых воевод, чтобы сказал от его царского имени спасибо пушкарям. Темрюка два раза посылал в лес за Полоту — узнать: не разыскали ли? — и всякий раз Темрюк возвращался ни с чем. Наконец под вечер на взмыленном жеребце прискакал Васька Грязной. Свалился с седла прямо в закопченный сугроб…
— Нашли, государь! — закричал он и забил руками по снегу, как утка крыльями по воде.
Две ночи и два дня вывозили из лесу литовские запасы. Одного пороху добыли из потайных ям триста бочонков. Теперь русским пушкарям не стало нужды беречь порох. Заряды в пушках увеличили… Особенно разрушительно стал бить тяжелый стенной наряд. На пятый день за несколько часов на главных воротах сбили одну наружную створку, главную башню сровняли со стеной, а в стене пробили большущую брешь. Литовцы не вынесли такого боя: пополудни в одну из бойниц главной башни просунулось белое полотнище. Русские пушки смолкли.
Алексей Басманов сам поскакал к башне, чтобы узнать, чего хотят литовцы. Со стены ему стали кричать, что наряжают в русский стан послов — говорить с царем о сдаче города и хотят для безопасности этих послов получить от русских заложников столько, сколько пошлют послов. Но Басманов рассудил, что литовцы просто хитрят, надеясь протянуть время, чтобы получить передышку, а может, и приготовиться к вылазке, и, быстро вернувшись к наряду, приказал снова открыть пальбу.
Через полчаса литовцы опять замахали полотнищем. Теперь Басманов послал к стене бывших у него под рукой дворового воеводу Зайцева да есаула царского ертаульного полка Безнина.
Зайцев и Безнин вернулись все с тем же: литовцы требовали заложников.
