Эйдзи Ёсикава - Честь самурая
Родив сына, она стала еще более себялюбивой и вздорной. Каждый день она изводила мужа новыми капризами.
— Сегодня чувствуешь себя получше? — Иэясу хотел было раздвинуть сёдзи. Ему казалось, что настроение жены улучшится, если она полюбуется красотой осеннего дня и синего неба.
Госпожа Цукияма сидела в своей гостиной. На ее бледном лице промелькнул испуг.
— Не открывай! — сказала она, вздернув брови.
Лицо ее нельзя было назвать красивым, но, как и все женщины, выросшие в благородных семействах, она была изящно сложена. Лицо и руки ее удивляли прозрачной белизной, вероятно, из-за болезни, последовавшей за родами. Она сидела, покойно сложив руки на коленях.
— Садись, мой господин. Хочу кое о чем спросить тебя.
И слова ее, и тон были холодны, как остывшая зола. Иэясу держался совсем не по-юношески. Кротость и снисходительность его поведения подобали зрелому мужу. У него, возможно, сложился свой взгляд на женщин, и он беспристрастно смотрел на ту, которой ему полагалось дорожить превыше всего на свете.
— В чем дело? — спросил он, усаживаясь напротив жены.
Покорность мужа раздражала жену.
— Ты недавно выходил из дома? Один, без оруженосцев?
На глазах у нее выступили слезы, краска залила лицо, все еще не пополневшее после родов. Иэясу понимал ее состояние, знал ее вспыльчивый нрав, поэтому поспешно улыбнулся, словно утешая больного ребенка.
— Что? Ах да, устав от чтения, я решил погулять у реки. Тебе следовало бы выйти на свежий воздух. Осенняя листва, стрекот цикад умиротворяют душу.
Госпожа Цукияма не слушала его. Она пристально вглядывалась в лицо супруга, мысленно проклиная его за ложь. Она сидела прямо, с безразличным видом.
— Весьма странно. Ты пошел на берег насладиться осенними красками и послушать цикад, но зачем-то сел в лодку и забрался на середину реки, прячась от постороннего взгляда. Что ты там делал?
— Тебе уже успели доложить.
— Я сижу в четырех стенах, но знаю обо всем.
— Неужели? — Иэясу выдавил из себя улыбку, но не сказал о встрече с Дзинсити.
Иэясу до сих пор не верилось, что эта женщина доводится ему женой. Когда вассалы или родственники ее приемного отца навещали ее, она посвящала их во все домашние тайны. Она постоянно переписывалась с людьми из дома Ёсимото. Мнимой беззаботности и наигранного равнодушия собственной жены Иэясу опасался больше, чем зоркого глаза лазутчиков Ёсимото.
— Да я и сам не заметил, как оказался в лодке. Потом захотел посмотреть, куда ее понесет течение. Я думал, что управлюсь с лодкой, но река оказалась своенравной. — Он засмеялся. — А ты обижаешься, как малое дитя. А ты откуда меня увидела?
— Лжешь! Ты был не один!
— Позже прибежал слуга.
— Нет! Что за вздор уединяться в лодке для тайного разговора с собственным слугой!
— Кто же наговорил тебе небылиц?
— У меня есть верные люди, которые обо всем докладывают мне. Ты где-то прячешь женщину, верно? А если ее нет, значит, я тебе надоела, и ты замышляешь сбежать в Микаву. Говорят, у тебя есть в Окадзаки другая женщина, которую ты называешь женой. Почему ты скрываешь это от меня? Я прекрасно понимаю, что ты на мне женился только из страха перед кланом Имагава.
В эту минуту, когда ее нудный голос, проникнутый болезненной подозрительностью, готов был сорваться в истерику, в комнате появился Сакакибара Хэйсити:
— Мой господин, лошадь подана. Пора ехать.
— Ты уезжаешь? — Не давая Иэясу возможность ответить, она продолжила: — В последнее время ты отсутствуешь вечерами. Интересно, куда это ты собрался?
— Во Дворец, — спокойно ответил Иэясу, вставая.
Жену не удовлетворило краткое объяснение. «Почему вдруг понадобилось ехать во Дворец так поздно? Не затянется ли дело до полуночи, как не раз случалось? Кто с ним там будет?» — Она засыпала Иэясу вопросами.
Хэйсити ждал своего господина в коридоре, проявляя нетерпение из-за медлительности князя. Иэясу, как умел, успокоил жену и только потом покинул ее. Госпожа Цукияма проводила мужа до галереи, не обращая внимания на его кроткие предостережения о том, что она может простудиться.
— Возвращайся поскорее! — произнесла она, вложив в эти слова любовь и верность, на которые была способна.
Иэясу молча проследовал к главным воротам. Он вдохнул свежего воздуха, увидел звездное небо, потрепал гриву своего коня, и его настроение мгновенно улучшилось. Молодая кровь горячо заструилась по жилам.
— Хэйсити, мы опаздываем?
— Нет, мой господин. Точное время не обусловлено, так что успеем.
— Дело не в этом. Несмотря на преклонный возраст, Сэссай никогда не опаздывает. Не пристало мне, молодому человеку, к тому же заложнику, прибывать на встречу после старших советников и Сэссая. Поторопимся! — И Иэясу пришпорил коня.
Он ехал в сопровождении Хэйсити, конюшего и трех слуг. Глядя на своего господина, Хэйсити почувствовал, как слезы застилают ему глаза — настолько его тронули терпение и выдержка, проявленные князем в обращении с женой, его преданность Дворцу, иными словами, Имагаве Ёсимото, который должен был вызывать у заложника гнев и страх.
Хэйсити считал своим долгом вассала освободить своего господина из заточения. Он поклялся вызволить своего повелителя из униженного положения, в которое тот попал не по своей воле, и вернуть ему законный титул князя Микавы. По мнению Хэйсити, день, не послуживший достижению этой цели, был днем предательства.
Хэйсити мчался закусив губу, а в глазах у него блестели слезы.
Они подъехали к крепостному рву. За мостом не было ни лавок, ни домов простых горожан. В окружении сосен здесь высились белые стены и величавые ворота дворца Имагавы, или Дворца, как его называли.
— Князь Микава? Господин Иэясу! — окликнул Сэссай, притаившийся в тени деревьев.
В сосновой роще вокруг крепости в военное время собиралось войско, а в мирное широкие просеки служили для верховой езды.
Иэясу мгновенно спешился и почтительно поклонился Сэссаю:
— Благодарю вас, учитель, что вы пришли сюда.
— Послания в духе моего застают врасплох. Оно, должно быть, причинило тебе немало беспокойства.
— Нет, учитель.
Сэссай был один. Он был в старых соломенных сандалиях, размер которых соответствовал его мощной фигуре. Иэясу шел в знак уважения к учителю на шаг сзади, а поводья передал Хэйсити.
Внимая Сэссаю, Иэясу ощутил прилив благодарности к своему наставнику. Жизнь заложника во враждебной провинции — горький удел, но Иэясу понимал, что судьба послала ему и крупицу везения. Она заключалась в том, что в неволе он получил образование у Сэссая.
Хорошего учителя найти трудно. Останься он в Микаве, он никогда бы не стал учеником Сэссая и не получил бы подготовки ни к жизни ученого, ни к ратному делу. Не изучил бы дзэн-буддизма, занятие которым Иэясу почитал главной ценностью в уроках Сэссая.
В других провинциях удивлялись тому, что буддийский монах Сэссай пошел на службу к князю Имагаве и стал его военным советником. Люди шутливо называли его то «воинствующим монахом», то «монашествующим воином», но, заглянув в родословную, они узнали бы, что Сэссай доводился родственником Ёсимото. Ёсимото был всего лишь князем Суруги, Тотоми и Микавы, а слава Сэссая гремела на всю страну.
Сэссай отдавал свои выдающиеся способности клану Имагава. Заметив первые признаки поражения Имагавы в войне против Ходзё, монах помог Суруге заключить мир на условиях, совсем невыгодных для Ёсимото. Поженив Ходзё Удзимасу и дочь Такэды Сингэна, князя Каи, могущественной провинции на их северной границе, и выдав дочь Ёсимото за сына Сингэна, Сэссай проявил политическую дальновидность, связав три провинции в один семейный узел.
Он был монахом, но не из тех, кто бродит по свету в одиночестве с посохом и в драной шляпе. Он не был обыкновенным монахом секты Дзэн. Его можно было назвать и «политиканствующим монахом», и «воинствующим монахом» и даже «мирским монахом», но, как бы его ни называли, ничто не способно умалить его величия.
Сэссай был скуп на слова, но одно из его речений запало Иэясу в душу. Разговор состоялся на галерее храма Риндзай. Учитель тогда сказал: «Можно затаиться в пещере, можно в одиночестве скитаться по свету, как туча по небу, а волна — по реке, но истинным монахом от этого не станешь. Время меняет предназначение монаха. Заботиться сейчас о собственном просветлении, жить „в покое гор и полей“, презирая бренный мир, — значит исповедовать себялюбие в дзэн-буддизме».
Миновав Китайский мост, они вошли во Дворец через северо-западные ворота. С трудом верилось, что они находятся в крепости. Она слишком походила на дворец сёгуна. Вдали над Атаго и Киёмидзу темной громадой высилась величавая Фудзияма. Вечерело. Огни горели в нишах вдоль бесконечного коридора. Женщины, прекрасные, как придворные дамы, проходили мимо них, неся подносы с яствами и графинчиками с сакэ.
