Овация сенатору - Монтанари Данила Комастри
Токул куда хитрее Антония Феликса, это он вовлёк брата в переплавку золота и скрыл от него, что он-то и есть истинный хранитель сокровища…
Аврелий пробежал взглядом по трибунам в поисках ювелира. Новоиспечённый отец-основатель поздравлял Валерия как равный равного — как патриций древнего происхождения.
— Какие неудобные эти подушки, можно подумать, в них засунули солдатские одеяла! — пожаловался сенатор справа, пытаясь поудобнее умоститься на хрупком почётном стуле без спинки.
— Теперь я понял! — снова воскликнул Аврелий с таким пылом, что невольно привлёк внимание присутствующих.
Конечно, подушка! И одеяло! Если к этому добавить слова, произнесённые Муммием, которые он слушал весьма рассеянно, то можно по-новому взглянуть на совершённое убийство.
«И всё-таки, прежде чем петь победную песнь, следует восстановить события одно за другим», — с волнением подумал сенатор, затыкая уши. Да, всё понятно, оставалось только объяснить пропажу кинжала…
Он крепко задумался и настолько отключился от происходящего, что совсем забыл о трибуне, полководце-триумфаторе, отцах-основателях и даже о божественном Цезаре.
— Он буквально сошёл с ума: слишком много денег, слишком много женщин, слишком много книг! — говорил какой-то коллега, выразительно постучав пальцем по лбу.
Аврелий услышал только последнее слово: книги.
Книги, свитки, кодексы, восковые таблички… И у раны Антония были закруглённые края, словно она была сделана шилом!
— Я понял, где он спрятал оружие! — произнёс Аврелий, возвращаясь к реальности.
Затем снова бросил взгляд туда, где только что видел Токула вместе с триумфатором, и внезапно побледнел.
Валерий уже ушёл: у него оставалось всего несколько часов, чтобы привести себя в порядок и отдохнуть, прежде чем начнётся празднество в его честь.
Однако место Токула тоже пустовало, нигде не было и следа новоиспечённого сенатора.
— Кастор, я знаю, кто убийца! — во всё горло закричал патриций. Армянский принц с неохотой прервал разговор, который вёл со внуком парфянского царя.
— Хорошо, так арестуй его, — бросил секретарь, весьма недовольный, что прервали серьёзную беседу, в течение которой он почти убедил собеседника финансировать секретнейшую и несуществующую сеть осведомителей.
— Иди сейчас же сюда! — в волнении позвал его Аврелий.
— Прости меня, друг. Один из моих осведомителей хочет что-то сообщить мне, — ответил Кастор, подмигнув восточному вельможе.
Парфянин согласно кивнул, явно впечатлённый: если сведения этому пронырливому армянину доставляют не откуда-нибудь, а из самого римского Сената, наверное, в это дело стоит вложить деньги…
— Что это на тебе? Сегодня утром ты был одет иначе! — потребовал ответа Аврелий, указывая на переливающийся всеми цветами наряд.
— Подарок одной подруги, мой господин. Я переоделся в общественном туалете, — оправдался секретарь. — Думал, ты порадуешься, что я рядом, на случай если вдруг понадоблюсь…
— Понадобишься, и ещё как. Мне нужно как можно быстрее добраться до дома Токула!
— На это уйдёт целый век, поскольку все улицы забиты толпами народа. Помочь могла бы разве только повозка девственных весталок…
— Кастор, ты неоценим! — воскликнул патриций, хлопая его по плечу: повозка весталок — единственное средство передвижения, которому разрешалось двигаться по римским улицам и которой все с почтением должны были уступать дорогу. — Пойди к Нумидии и незаметно попроси её прийти к Капитолию, ближе к конюшням!
Очень скоро верховная жрица появилась в самом начале кливус Аргентариус.
— Ох, Публий Аврелий, как это мило с твоей стороны прислать мне котёнка! — проворковала она.
— Нумидия, мне нужна твоя священная повозка! — без обиняков потребовал сенатор, поскольку очень торопился.
— Это невозможно! — она в ужасе покачала головой.
— Мне совершенно необходимо добраться до одной девушки! — настаивал сенатор.
— И ты говоришь это мне? Забыл разве, как ради тебя я рисковала жизнью — ведь меня могли похоронить заживо, — помрачнела Нумидия.
— Нужно спасти одну девушку, она в ужасной опасности!
— Девушку, говоришь? Спорю, что молода, красива и с белой, как молоко, кожей, — заподозрила весталка.
— Совсем не с белой. Клянусь тебе моими предками! — заверил Аврелий, радуясь, что не приходится лгать.
И всё же Нумидия оставалась непреклонной.
На помощь хозяину вновь пришёл Кастор.
— Это верно, что в сентябре истекает срок твоего служения богине, благородная жрица? — вкрадчиво спросил он, подтолкнув локтём хозяина.
— Мы сможем опять увидеться, Нумидия, и безо всяких опасений на этот раз:.. — подхватил удачную мысль Аврелий с самой обаятельной улыбкой.
— И я даже смогу выйти замуж! — напомнила Нумидия, передавая ему ключи от стойла.
Аврелий помчался в конюшню, а за ним поспешил и Кастор, путаясь в своём роскошном восточном наряде.
Как только распахнули дверь в конюшню, вольноотпущенник не удержался и обрушил лавину ругательств на Юнону, Изиду, Европу и всех прочих богинь-покровительниц крупного рогатого скота.
— Клянусь рогами бога Аписа, упряжку никто и не потрудился подготовить! — воскликнул он, указывая на пустые оглобли повозки.
— Запрягай вон того мула, Кастор. А потом придумай что-нибудь, чтобы меня не обвинили в святотатстве. Жду тебя в доме Токула как можно быстрее! — приказал сенатор, садясь на облучок. И священная повозка тотчас помчалась на всей скорости к Авентинскому холму.
— Дорогу весталкам! — кричал Аврелий, прокладывая себе путь в толпе, которая с уважением расступалась.
«Как же ловок этот убийца! Водя Антония за нос, он буквально за руку привёл его во мрак Аида, словно на праздник, — в гневе думал Аврелий, — и какой же безжалостный цинизм проявил он, когда поджёг дом Глафиры, воспользовавшись пожарами, устроенными Леонцием… Но, может быть, у этого последнего, самого лютого преступления есть ещё свидетель…»
— Spes, ultima Dea [81], — прошептал он, хотя и не верил в богов. Прошлый раз, там, в Германии, он призывал Спее — богиню надежды, но вместо неё явились зловещие парки и мрачный Танатос, олицетворение смерти…
Он должен найти девочку. И потом, когда поместит её в надёжное укрытие, отправится искать убийцу.
Найдёт и потребует у него ответа за украденные жизни и бесконечный обман, использование в своих низких целях самых святых кровных уз — ведь тщеславие не щадит ни матери, ни отца, ни сына, ни брата…
Подъехав к домусу Токула, Аврелий соскочил с необычной повозки и осмотрел здание с башенкой, которое выглядело неприступной крепостью. Двое слуг, оставленных на страже при входе, спали, прижимая к груди пустые кувшины, к которым, похоже, изрядно приложились в своё удовольствие.
Двери ювелирной мастерской были заперты. Однако по фасаду лавки шёл довольно низкий балкон, на который такой ловкий и смелый парень, каким Аврелий был в юности, забрался бы без труда.
Чувствуя себя Одиссеем, штурмующим утёс, сенатор подпрыгнул, желая ухватиться за ограду балкона, но упал и сильно ударился. Это напомнило ему, что, несмотря на постоянные физические упражнения, его былая ловкость осталась лишь в далёких воспоминаниях.
И всё же, решив добиться своего, патриций снял тогу, присел и, сильно оттолкнувшись, снова подпрыгнул. На этот раз он лишь коснулся пальцами балюстрады.
С третьей попытки ему удалось ухватиться за деревянную балку и, с усилием подтянувшись, забраться на балкон.
Плотно закрытые окна оказались бы непреодолимой преградой для человека, не дружившего много лет с Кастором и не перенявшего у него далеко не праведные, но, несомненно, полезные приёмы: ставня мягко уступила, и патриций вскоре оказался в комнате.
Должно быть, он попал в каморку какого-то слуги, решил Аврелий при виде скудной обстановки. Работники Токула жили на втором этаже, а Мелос, напротив, под самой крышей. У стены стояла стремянка, а на потолке виднелся люк. Аврелий поднялся по лестнице, надеясь, что она выдержит его вес, и заглянул внутрь.
