Юрий Вахтин - Приговор
- Что ты, какие бугры? Как наши пацаны? Кто сколько?
- Степа, - позвал кто-то с посудомойки, - давай загружать.
- Извини, Бугор, дела зовут. Приходи вечером, что знаю, скажу. Все, пока.
Побежал - маленький, вертлявый, ему и четырнадцать трудно дать. Говорили взрослые пацаны, подсаживали его, и он залазил в открытые форточки в квартирах. Их хозяева, особенно не на первых этажах, очень часто забывали закрывать.
День прошел как обычно. Что-то всегда случалось. Какие-то камеры отказались брать пищу. Кто-то высчитал, что в пайке недовес, потому что в килограммовой буханке хлеба всегда на 30-50 граммов меньше. Сколько разных вопросов приходилось решать Виктору за день. В 17.00 его позвала Евгения Ивановна. Виктор подошел к двери, постучал.
- Разрешите?
Сегодня была пятница, и Евгения Ивановна как обычно давала ему указания на выходные дни строго следить за излишками по строевке. Лишнее, как и недочет, тоже считалось нарушением, потому что не должно быть лишнего.
- Присаживайся, Бугор, думаю говорить тебе больше нечего, один за двоих месяц работал, справился. Я вот о чем: к нам с малолетки подняли с этапа семь человек, все в рабочих камерах и у нас работают тоже. Дело твое, хочешь, оставь, присмотри кого, тем более скоро комиссия по УДО, много наших уйдут. Но один опер, мой хороший знакомый, сказал мне по секрету, что среди них один - такая мразь. Сдает и наших, и ваших. Ты будь повнимательней. Фамилию он не назвал, конечно. Я сама люблю наводить и держать у себя на пищеблоке порядок. Знаю, за мной шпионят, но это их работа, я оперов имею в виду. Но такой может и свинью подложить любую и любому, понимаешь, о чем я?
- Хорошо, Евгения Ивановна, я все узнаю. У меня даже знакомый есть, Степа, с этого этапа. Я с ним в малолетней хате под следствием сидел. Он тоже поднимается на взросляк, у него все и выведаю.
Евгения ласково, почти как вчера вечером, посмотрела на Виктора и тихо сказала:
- Большой ты, Витек, а глупенький, а может, твой "Степа" - тот и есть, - и встала со стула. - Все, свободен. Я переодеваюсь.
Виктор встал, но замялся возле двери. Евгения Ивановна увидела его нерешительность.
- Что еще?
- Знаете, Евгения Ивановна, ваши глаза... Я думал, вчера они мне приснились, но сейчас понял - нет.
- Какие глаза? Ты что несешь? Глаза у меня всегда одинаковые.
- Нет, - улыбнулся Виктор, - не всегда и теперь я это точно знаю.
- Ты что несешь?
Виктор вышел из кабинета. Евгения Ивановна еще что-то говорила ему вслед, но он не слышал ничего, он видел ее глаза, глаза женщины. Совсем не те, которыми она смотрела всегда на работе. Значит, гражданка Чайкина, хотя вы и утверждаете, что женского в вас - одно тело, это не так. Глаза не обманут, глаза - зеркало души.
* * *
Вечером Захаров, как и обещал, зашел в 116 рабочую камеру к Степану, прихватив с собой нехитрое тюремное угощение - пятидесятиграммовую пачку индийского чая, конфет, сала. Степан очень обрадовался приходу своего бывшего "взросляка".
- Мы тогда, Захар, все думали, нагонят тебя прямо с суда. Потом меня на этап, на суд дернули. Когда окрестили, через месяц возвратился на тюрьму, базар слышу: "Захару трешка". Потом малолетка, беспредел там темный. Бугры лютуют хуже Ментов. Здоровые все суки.
- Ты, Степан, на бугра не потянул явно, - Захаров разливал чифирь по кружкам.
- Я, Захар, не стремился, гадом буду. Я пацан и пацаном буду. Баклан еще в этапке косяк одел, вот тебе и авторитетный пацан с понятием. Теперь он твои уроки искусства рукопашного боя на челюстях пацанов отрабатывает. Цыгана опустили почти сразу, как в зону поднялся. Минак был и Насос, но не вступились. Сам знаешь, здесь каждый за себя. Ему еще в КПЗ в его районе кто-то предъяву дал. Цыган - колхоз, отмаз не дал. Вот так, разбросала судьба нашу хату 3-2 - кто в князи, кто на парашу. Я как тебя увидел, подумал, мужик ты с головой и армию видел, и грамотный, университет закончил. Ты поговори, Захар, с отрядником своим, может, оставят меня, мне и осталось четырнадцать месяцев. Я хочу на посудомойке. А что? Я воды и соды не боюсь, экзем на руках нет. Сегодня к нам центровая телка заходила, как ее, Мухина. Ну и телка, дыхание спирает. Зашла: "Так, мальчики, экзем на ручках нет?"
Захар просидел у Степана больше часа, пришел дневальный:
- Бригадира пищеблока вызывает начальник отряда.
Захар поднялся.
- Я не прощаюсь, Степан, - сказал он.
Вышел из камеры. На лестнице его догнал чернявый парень, тоже из поднятых на взрослую зону малолеток.
- Захар, подожди секунду, базар есть, - позвал он.
Виктор остановился:
- Что тебе, земеля? - спросил он.
- Ты Степану земляк или кореш по воле? - спросил чернявый.
- А что такое? Что за интерес? - Виктор насторожился.
- Да сука он и стучало. Его из зоны вывезли, ему в июле только восемнадцать, но не дожил бы он до своего совершеннолетия. Это он вломил и Цыгана подставил, его в непонятке и опустили. Ты меньше якшайся с ним. Дело, конечно, твое, но у тебя треха на ушах, всякое может быть, может, и не быть защиты, тюремных стен.
Виктор одной рукой схватил чернявого за шиворот, легко приподнял над полом:
- Отвечаешь за базар?
- Захар, этим не шутят, сам понимаешь.
Виктор разжал руку. Чернявый резко развернулся и исчез так же стремительно, как и появился. Виктор постучал в кабинет начальника отряда Селезнева:
- Вызывали, гражданин начальник?
- Вызывал и полчаса жду.
Селезнев сидел за столом, перед ним лежали папки с делами.
- Присядь, Бугор, будем вместе думать. Одна голова хорошо, а две "хуже".
- Я согласен, Игорь Вячеславович, две головы - это базар.
Виктор сел на предложенный стул.
- Не пойму я, смотри дело: Степанов Андрей Михайлович, восемнадцать лет в июле, в июне поднимается на взросляк. Оперативники рекомендуют оставить в хозобслуге. Что это может значить?
Селезнев посмотрел поверх очков на Виктора.
- Объясняю, гражданин начальник. Степанов очень сильно накосячил на малолетке и дальнейшее его пребывание в данном ИТК стало для него невозможным. Вот его и вывезли на тюрьму, пусть подрастет и к нам.
Виктор посмотрел на начальника отряда:
- Я вам доходчиво объяснил, гражданин начальник?
- Вполне. Зачем он нам?
- Думаю незачем, отправьте его в МОБ, хронический гастрит у пацана от перемены пищи. Один из этой семерки, по-моему, едет в МОБ?
- Да Дыбля. У него действительно гастрит. Откуда ты все знаешь, Бугор?
Селезнев улыбнулся.
- Тюремная почта, гражданин начальник, она самая быстрая.
Виктор тоже улыбнулся.
- Не скажи... Вот не сообщили тебе, завтра у тебя свидание с отцом, личное. Вот тебе и самая быстрая почта.
Утром осужденные Степанов и Дыбля были этапированы в Межобластную больницу. Что потом произошло в судьбе Степанова, Виктор не слышал. Каждый отвечает за деяния свои, и изменять что-то Виктор даже не хотел. Ему было больше жаль тихого деревенского паренька Цыгана, почти земляка с Петровского района. Он ему подарил мыло, зубную пасту и щетку. Цыган дал ему слово мыться и чистить зубы каждый день, и пока Виктор сидел с ними, он строго выполнял обещание. В 11.00 Виктора Захарова вызвали на свидание.
- Мать передала, - стал объяснять Виктору отец.
Он почти не изменился. Только похудел. Хотя это пошло ему на пользу. Он будто помолодел, только голова вся белая и лысина во всю макушку. Захаровы разместились в комнате личных свиданий. Отец поставил на стул большой баул с продуктами.
- Отец, зачем? Я шеф-повар. Я сыт, - взмолился Виктор.
- Угостишь друзей или, как вы зовете друг друга, корешей - сокамерников? Хотя я думаю, сынок, друг в жизни - это большая редкость. Я вот вспоминаю и не могу вспомнить. В детстве я дружил с Алешкой Новиковым, мы были друзьями. Но потом разбежались, семьи создали, какие друзья? Так, по работе коллеги или по рыбалке. Но чтобы друг, с которым можно поговорить, высказать, что у тебя на сердце накипело, что грызет и спать не дает, не помню. Нет у меня таких. Да я уверен, и у тебя нет. Друг - это слово, которое в "Красную книгу" надо заносить.
- Наверное, ты прав, отец. Другом может быть один человек. Во взрослой жизни это очень редко, только жена может стать другом, но это, наверное, еще реже.
Виктор взял мандарин. Стал руками снимать кожуру.
- Все не забудешь Вику, сынок? Мы взрослые давно и давай хоть раз как друзья, которые в "Красной книге", поговорим.
- Давай, отец. Я давно тебе хотел поговорить предложить, но сначала стеснялся, потом думал, не поймем друг друга. Не знаю, отец, пустота у меня в душе после нее, понимаешь? Ничем не могу эту пустоту заполнить. Она как черная дыра. Работаешь когда с людьми, общаешься - отпустит. Ночью остаюсь один со своими мыслями - снова пустота. Даже думал, хотя знал, не будет этого, думал, вернется, попросит прощения, прощу, с чужим ребенком возьму. Это как наваждение какое-то. Не знаю, поймешь ли ты меня.
