Александр Павлов - У ступеней трона
«Пиковая дама» сверкнула на него глазами, маркиз улыбнулся ей в ответ и прошел мимо. Но совершенно иным взглядом окинул ее какой-то капуцин, стоявший у колонны. В этом взгляде не было улыбки; холодом смерти веяло от этих глаз, сверкавших темной сталью из прорезов маски.
Этот капуцин был не кто иной, как Василий Баскаков. Он приехал в дом французского посла одним из первых. Милошев его скоро оставил, встретившись с «ведомой ему персоной», и Василий Григорьевич положительно умирал от скуки в этой шумной толпе, среди веселья, царившего в залах. Подобно какой-то печальной тени, бродил он по ярко освещенным залам, с жадным любопытством озирая мелькавшие мимо него маски, стараясь заметить ту, для которой он явился сюда. Но «пиковая дама» не появлялась, и в конце концов он пришел к убеждению, что она или совсем не будет, или давно уже здесь, среди этой блестящей толпы, но в другом костюме. И, совершенно отчаявшись увидать ее, он стал пробираться к выходу.
Но вдруг его взгляд упал на входившую в это время в залу «пиковую даму». Он так и впился в нее глазами. И чем больше он вглядывался, тем больше убеждался, что это — княгиня Трубецкая. Тот же рост, та же пышная, словно гениальным скульптором изваянная, фигура, красоту которой еще ярче подчеркивал эффектный костюм; та же грациозная, слегка колеблющаяся походка… И, стиснув зубы, задыхаясь от волнения, перехватывавшего горло, чувствуя, что жгучие слезы отчаяния туманной дымкой заволакивают глаза, Баскаков продолжал следить за «пиковой дамой». Несколько раз ему показалось, что «пиковая дама» останавливалась и тоже зорко вглядывалась в толпу, как бы кого-то отыскивая.
«Это она его ждет!» — мелькало в его воспаленном мозгу, и он сжимал кулаки и закусывал губы.
Между тем «пиковая дама», не имея ни малейшего понятия о чувствах, волновавших мрачного капуцина, унылую фигуру которого она замечала каждый раз, когда оглядывалась назад, прошла по всем залам, заглянула также в гостиные, прошлась в менуэте с каким-то рыцарем и, недовольно поджав пухлые чувственные губы, присела на низенький диванчик, стоявший в нише одного из окон. Но просидела она в одиночестве не очень долго. Не прошло и трех минут, как к ней подошел высокий, стройный стрелец и, низко склонив свою голову, проговорил:
— Смиренный подданный ее пикового величества совсем заждался своей повелительницы.
«Пиковая дама» узнала знакомый голос, кровь горячей волной прихлынула к ее лицу, отчего порозовели уши и подбородок, но отозвалась она очень сурово:
— Однако вы не очень-то спешили засвидетельствовать мне свое почтение, мой смиренный подданный!
— Я не осмелился подойти к вам, пока вы были в толпе.
— И предпочли заставить меня отыскивать вас… Ну, да простит вам Создатель эту непочтительность! — смягчая голос и весело улыбаясь, продолжала незнакомка. — Давайте вашу руку, и пройдем в более уютное местечко.
Она поднялась с диванчика; Николай Баскаков, замаскированный стрельцом, торопливо подхватил ее под руку, и они направились в одну из гостиных. Там «пиковая дама» отняла руку у своего кавалера, лениво опустилась на диванчик, совсем спрятавшийся в тени громадных лавров, и, указав жестом Баскакову на стоявшее рядом кресло, промолвила:
— Садитесь и действуйте по церемониалу… Объясняйтесь в любви, заглядывайте в глаза, словом, проделывайте все то, что обычно проделывает мужчина, когда хочет уверить и даму своих мыслей, и самого себя, что он влюблен.
Николай Львович снял свой шишак, положил его на стол, затем отстегнул маску и медленно опустился в кресло.
— Мне уверять себя нечего, — тихо сказал он. — Я действительно вас люблю…
— После двух встреч?! — воскликнула она.
— Разве для любви нужны годы! — возразил он.
— Но ведь вы меня не видали…
— И все-таки я вас люблю…
— Но ведь, может быть, я так уродлива, что вы с ужасом отшатнетесь, когда я сниму маску.
— Даже если и так, — промолвил Николай Баскаков, покачав головой, — я не смогу разлюбить вас…
«Пиковая дама» рассмеялась, но смех вышел каким-то искусственным и натянутым.
Баскаков взял ее маленькую ручку, затянутую в перчатку, и, нежно пожимая тонкие пальчики, воскликнул:
— Так не мучьте меня! Снимите маску!..
— Для того, чтоб вы убедились, что я — урод…
— Ну, хотя бы и для этого…
«Пиковая дама» на секунду опустила голову и затем тихо заговорила:
— Боже! Какие глупости я делаю!.. Вы имеете полное право принять меня за сумасшедшую… Мы видимся всего третий раз, я мало знаю вас и позволяю вам говорить мне о любви… позволяю себе выслушивать вас… И все почему? Потому что ваше лицо сначала напомнило мне о человеке, которого я не думала даже когда-нибудь забыть… — при этих словах ее голос дрогнул, точно оборвался. — Нет, я положительно сошла с ума! Правда, это все происходит под защитой маски, но ведь настанет же минута, когда мне придется снять ее…
Она понизила голос до шепота. Баскаков снова поцеловал ее руку и прошептал:
— Ах, если бы эта минута настала скорее!
Увлеченные разговором, занятые друг другом, они не заметили мрачной фигуры капуцина, появившейся на пороге. А капуцин видел, как Николай Баскаков запечатлел поцелуй на ладони своей собеседницы, видел, что она не отняла своей руки…
Правда, он не мог расслышать, что они говорили, но для него и этого было достаточно. Минуту он хотел было броситься к ним, предстать перед ними грозным призраком, отравить им их счастье мертвенной бледностью своего лица, тусклым, полным смертельной тоски взглядом, — но сдержался и снова застыл в неподвижной позе, стараясь по движению их губ догадаться, о чем они говорят.
А разговор между ними принял интересный оттенок.
— Так вам очень хочется видеть меня без маски? — спросила «пиковая дама».
— Я бы считал это счастливейшей минутой в моей жизни.
— Хорошо, — подумав несколько секунд, согласилась «пиковая дама». — Я сейчас уезжаю и позволяю вам, мой покорный подданный, проводить меня до дому.
Она встала и даже не стала слушать слов пылкой благодарности, вырвавшихся у ее кавалера.
Они прошли так близко от капуцина, что она даже задела его рукой. Это прикосновение заставило его пошатнуться и затем торопливо последовать за ними…
VIII
Перед смертью
Василий Григорьевич проследил «пиковую даму» и своего двоюродного брата до подъезда. А когда он увидел на карете, в которую они уселись, гербы Трубецкой, когда он узнал выездного лакея Анны Николаевны — все помутилось у него в Глазах, и он едва удержался за колонну подъезда. Теперь у него не было никаких сомнений. Слабая надежда, почти против воли теплившаяся в его сердце, окончательно рассеялась.
Но странное дело: убедившись теперь собственными глазами в измене любимой женщины, он не стал ни бесноваться, ни проклинать ее. Он даже не ощущал в душе злобы против своего счастливого соперника. Пусто и мрачно было теперь в его душе. Он перестрадал свое горе, сжег свое сердце пламенем отчаяния, и теперь даже проклятия не могли сорваться с его губ.
«Каждому — свое, — мысленно решил он, — мне — могила, им — счастье». Он, кстати, вспомнил, что теперь ему осталось очень недолго страдать. Дуэль с Головкиным назначена на рассвете сегодняшнего дня. Значит, через несколько часов все будет кончено. Как ни плохо, может быть, фехтует его противник, но лишь бы он держал в руках шпагу — он сумеет на нее наткнуться.
Баскаков уговорился с Милошевым отправиться на место дуэли вместе. Он зайдет к преображенцу в семь часов, а в восемь они уже будут на том берегу Невы, за крепостью. Там, около маленького чухонского поселка, есть очень удобное и совершенно пустынное место…
Василий Григорьевич медленным шагом дошел до своей квартиры, но не лег спать. Он хотел написать два письма: одно — Анне Николаевне Трубецкой, другое — двоюродному брату. Он не думал им этим мстить, он только хотел смутить их взаимное счастье, чтоб они поняли, что это счастье построено на развалинах его жизни.
Василий Григорьевич заглянул в комнату Антона Петровича, — тот спал. Поглядел он на диван, на котором вчера спал Николай, — диван был пуст. У Баскакова защемило сердце, и он вернулся в свою комнату, присел к столу и принялся за письма…
«Милостивая моя государыня Анна Николаевна, — выводил он букву за буквой дрожащей рукой. — Пожалейте меня, когда будете читать сие мое последнее послание. Меня уже не будет на этом свете, и, если вы помолитесь за упокоение души болярина Василия, — вы совершите этим поистине доброе дело. Умираю я не от своей руки, и вы можете не попрекать себя моей преждевременной кончиной, но, как изволите из сего видеть, я уверен, что паду от удара моего противника. Впрочем, мне и действительно не для чего жить. Я знаю все, а вчерашнего числа присутствовал на маскараде, данном господином французским послом, и видел там некую особу, одетую «пиковой королевой»; видел, с кем она вела альянсы, с кем уехала… Из сего — без лишних пропозиций — вы можете усмотреть, милостивая моя государыня, что мне все доподлинно ведомо. Не хочу вас попрекать — потому вы в своем сердце вольны. Дали вы мне долгое блаженство, теперь его отняли, и я не кляну вас за сие. Будьте счастливы. Говорю это от всей души, ибо умирающие не лгут».
![Вера Кауи - Магия греха [Двойная жизнь]](/uploads/posts/books/7332/7332.jpg)
