Мирко Бонне - Ледяные небеса
Он приходит в себя. Рядом с ним полулежит Холнесс, глядя в темноту большими глазами. Уайлд застонал, Холи тоже, а потом заплакал.
— Человек просидел у руля двенадцать часов, — говорит нам Том Крин. Кажется, он забыл, что то же самое можно сказать и о нем.
— Мистер Бэйквелл! — кричит он. — Отвяжите буксирный трос. Мы пойдем вдоль борта.
— Вдоль борта, есть.
Уайлд вытянувшись лежит в шлюпке и моргает из-под капюшона. Его непромокаемый костюм из барберри сверкает от приставших льдинок. Он поворачивает голову и смотрит на нас пятерых в «Стэнкомбе Уиллзе». Узнав Крина, он хочет встать.
Шеклтон удерживает его:
— Ты, черт тебя побери, будешь лежать до тех пор, пока я не разрешу тебе встать!
— Хватит говорить ерунду! — зло говорит Уайлд и садится. — У меня все в порядке. Нам нужно плыть дальше.
Его голос звучит хрипло, из-за опухшего языка он говорит очень медленно.
Шеклтон зол не меньше его:
— Покажи мне руки!
Уайлд отказывается; вместо этого он опять смотрит на Крина, как будто не может понять, как Крину удается сидеть в шлюпке.
— Твои руки. Покажи мне их, упрямый козел!
Крин кивает.
— Покажите ему руки, мистер Уайлд, — говорит он спокойно.
Шлюпки захлестывает волна, мы в тысячный раз промокаем насквозь. Когда вода сходит, Шеклтон освещает фонарем поднятые вверх руки Уайлда. Рукавица уцелела только на одной руке, другая — голая. Она стала красно-синего цвета, покрылась волдырями и наростами и больше похожа на культю, чем на руку.
Шеклтон снимает рукавицу и молча протягивает Уайлду.
Тот отказывается.
— Возьмите ее, Фрэнк! — раздается сразу несколько голосов.
И Шеклтон:
— Возьми, Фрэнк, или ты хочешь лишиться руки?
— Я ее не возьму, — заявляет Уайлд. — Свою я потерял, и за то, что я такой тупой, должен расплачиваться кто-то другой? Это даже не обсуждается. Забирай свою перчатку, Эрнест, а я возвращаюсь к рулю. Я чувствую себя хорошо.
Он хочет встать. Шеклтон удерживает его за плечи:
— Ради бога, садись за руль. Но без перчатки ты не пойдешь. Выбирай: либо ты ее надеваешь, либо я ее выброшу в море.
Лунный свет падает на волны, сквозь которые пробираются две наши шлюпки. Когда туман немного рассеивается, а порывы снега с дождем стихают, становится так светло, что мы различаем на черных склонах, мимо которых плывем, отдельные утесы. Я перегибаюсь через релинг и подставляю лицо ветру и клочьям тумана. «Джеймс Кэрд» продолжает свое рискованное плавание и тащит нашу лодчонку за собой все ближе к острову. Голубовато-черные громады тянутся острыми клиньями до самых волн. Я приподнимаюсь выше и тщетно пытаюсь увидеть вершины. Темные узкие изломанные долины и гроты появляются, проплывают мимо и исчезают позади в темноте. Ледниковые ручьи и водопады, беззвучные и окутанные белой пылью, я вижу так отчетливо, что мне кажется, будто я ощущаю их прохладу на лице. При этом я понимаю, что соленая морская пена поглощает любой ветерок, дующий с острова.
Несколько ночных часов мы плывем вдоль северного побережья острова. У руля «Кэрда» снова сидит Фрэнк Уайлд. У руля «Стэнкомба Уиллза» по-прежнему Том Крин. Он вполголоса напевает что-то. Его язык такой же распухший, как и мой, и волны заливают его точно так же, как и меня. Соль разъедает остатки кожи у нас на лицах, а наши губы такие же толстые и черные, как конские улитки в мокрой траве. Крин напевает. Он — кумир моего брата. Дэфидд говорил, что, глядя на Тома Крина, я должен представлять себе Сетанту, кельтского Ахилла, который случайно убил пса у Куланна и в порыве раскаяния предложил Куланну, что впредь будет его псом. Получив имя Кухулин, пес Куланна, стал величайшим героем и даже участвовал в честном бою с рыцарями Круглого стола.
Правда, говорил Дэфидд, ожидать от англичанина честной борьбы — это уж слишком.
Именно Крин обнаружил шлюпку Уорсли. Он хватает меня за плечи и показывает, где он ее видит. Едва различимый в пене прибоя и тумане перед крутым склоном, в нашу сторону обращен слабый столбик света.
— Шкипер! — хрипит Крин. — На нос! Идите сообщите об этом, Мерс. Но держитесь покрепче, понятно? Кивните, если вы меня поняли!
Я киваю. Обвязав вокруг груди страховочный канат, я опускаюсь на дно и ползу под банками в сторону носа. Там я поднимаюсь, и ветер сразу срывает капюшон у меня с головы. Я едва могу дышать. На корме «Кэрда» я вижу силуэт Фрэнка Уайлда, мне кажется, что он сам держит буксирный трос, на другом конце которого тащится наша шлюпка. Над самой его головой ветер крутит во все стороны гик и наполняет парус.
Я понимаю, что у меня хватит сил лишь на один-единственный крик.
Но что кричать? Я должен одновременно привлечь внимание к себе и к найденной шлюпке; она находится в миле от темно-серого глетчера и держит курс туда, где туман особенно густ и может поглотить ее раньше, чем ее увидит кто-нибудь с «Кэрда».
Я срываю перчатку с левой руки и изо всех сил ору:
— Хей-хо!
В этот момент, когда Фрэнк Уайлд встает из-за румпеля и широко открывает глаза, я поднимаю руку без перчатки и показываю: по левому борту, внимание!
В затихающем прибое около ровного ледяного склона плывет «Дадли Докер». Его парус еле-еле залатан, в корпусе пробоина. Люди Уорсли уже несколько часов непрерывно вычерпывают воду. Лишь Гринстрит и Орд-Лис неподвижно сидят на обледеневшем носу, прислонившись друг к другу, и смотрят на нас. Орд-Лис засунул ногу Гринстрита себе под пуловер и сохраняет ее от обморожения.
У шкипера есть еще новости. На северо-восточной оконечности острова Элефант они видели площадку, пригодную для высадки. Она представляет собой узкую каменистую полоску берега у подножия неприступного склона, унылое и открытое всем ветрам место. Но, несмотря на все это, там можно попытаться высадиться.
— Мы должны попробовать, сэр! — переводит Читхэм хрип Уорсли. — Сэр, что вы об этом думаете?
Шеклтон глядит на затянутое туманом море на востоке. Начинается новый день, четыреста сорок пятые сутки нашего принудительного пребывания в море Уэдделла. Затем кивает — он согласен.
Капитан Уорсли получает приказ снова плыть вперед, но обязательно оставаться в пределах видимости. Держась совсем рядом со сползающими в море ледниками, три шлюпки движутся на север. Наступило утро, температура минус десять, идет густой снег пушистыми хлопьями. С моря один за другим проносятся шквалы. От них становится еще холоднее, ветер настолько усиливается, что на «Кэрде» в нескольких местах рвется парус, и нам приходится искать укрытия в ледниковой бухте. В ней покачиваются куски пресного льда. Мы несколько часов перекатываем их в воспаленных ртах от ранки к ранке, наслаждаясь этим нежданным спасением от жажды.
Берег, на который мы хотим высадиться, от прибоя прикрывает гряда рифов. Сэр принимает решение: первой по узкому проходу между рифами должна пройти наша шлюпка и произвести в бухте замеры глубины. «Стэнкомб Уиллз» освободили от буксирного троса. Придется снова грести. Мы подходим к «Кэрду» и берем на борт Шеклтона.
Рифы остаются позади, мы попадаем в бухту. Между скалами мы слышим лишь эхо от завывания штормового ветра и грохота прибоя. Оно то усиливается, то слабеет почти так же быстро, как при работе на веслах пульсирует кровь у меня в ладонях.
Произведенные Крином замеры показывают, что глубина бухты позволяет войти в нее и двум большим шлюпкам, о чем мы и сообщаем Уайлду и Уорсли с помощью штормового фонаря. Шлюпки медленно входят в бухту, подтягиваются к нам, и все вместе мы медленно скользим к берегу по неожиданно ставшей спокойной воде.
Все молчат. Лишь Шеклтон время от времени негромко говорит курс. Когда под килем «Уиллза» раздается скрежет черной гальки, он решает, кто должен стать первым человеком, чья нога ступит на остров Элефант. Он кричит в сторону «Кэрда»:
— Джентльмены! Перенесите на этот берег мистера Холнесса!
На черном берегу
Нигде ни деревца, ни кустика, ни какой-либо самой захудалой растительности, вроде желтых пучков травы, которая растет на Южной Георгии и тихо шелестит на ветру между скалами. На острове Элефант отсутствует растительная жизнь, по крайней мере такая, которая была бы заметна глазу людей, потерпевших кораблекрушение. Боб Кларк, упав от усталости, нашел проросшие сквозь гальку лишайник и мох. Широко раскинув тощие ноги, он сидит на берегу и скребет ногтем камни, которые сложил в кучу перед собой. Они такие же темные и так же блестят, как его глаза за очками. Несколько месяцев в году, рассказывает он, на острове Элефант живут огромные колонии субарктических и ослиных пингвинов. Но и свое название[16] остров получил не без причины. Здесь зимуют такие гигантсткие колонии морских слонов, что даже промысловым судам не удалось их истребить. Но морских слонов не видно нигде. Разведывательная партия в составе Крина, Хуссея и Бэйквелла вернулась в лагерь, никого не обнаружив. Даже поморники покинули нас в тумане над морем, поняв, что с нас взять нечего. Винсент даже пошутил, что, пока мы находились в изоляции от всего мира, он так изменился, что война и прогресс все-таки прикончили морских слонов. Да, вполне может быть. Кроме нас, которые болтаются по берегу и наслаждаются ощущением снова иметь под ногами твердую землю, спокойствие острова не нарушает никто и ничто. Над пустынными горами и ущельями проносятся тени облаков. Кругом ничего, кроме камней, а на них толстенные шапки из льда и снега.
