А. Сахаров (редактор) - Александр I
– Ты садись, а я выведу лошадей.
Софья села в кибитку. Она дрожала, как в лихорадке. Старуха повела под уздцы лошадь. Дорога из оврага была глинистая, плохая.
Наконец они выбрались из оврага и выехали на широкую лесную дорогу; по такой дороге свободно было ехать парою. Сычиха впрягла и другую лошадь, села на облучке, взмахнула вожжами, и сытые кони быстро понеслись.
– Ну, прощай, барин! Счастливо оставаться, домовничай в моей избёнке! – весело сказала Сычиха.
– Как мне благодарить тебя, добрая женщина! Ты спасла меня! – проговорила книжна.
– А ты погоди, сударка: вот предоставлю тебя в Каменки – тогда и отблагодаришь.
– А как звать тебя?
– Зови Сычихой.
– Таких имён я не слыхала.
– Да это не имя, а прозвище, а звать меня Аксиньей.
– Господа, как я, Аксинья, рада! Я на свободе…
– Ещё бы не радоваться! Всяк человек свободе радуется.
– Далеко до Каменков? – спросила княжна.
– Десятка два вёрст будет, – ответила старуха, погоняя лошадей.
– Господи, как далеко!
– А ты, княжна, не бойся, дорога мне известна, скоро доедем.
– Страшно ночью в лесу!
– Чего бояться? В нашем лесу тихо, и злых людей в нём не водится.
Между тем Цыганов спал часов пять подряд, и когда проснулся, было уже совершенно светло; он с удивлением посмотрел на свой перерезанный кушак, валявшийся на траве; Николай хватился ключа – его не было; нетрудно было догадаться, что ключ срезали. Он вскочил и вне себя от гнева и злобы бросился к избёнке: дверь отворена, в избе никого не было.
– Проклятие! Убегла, верно, подговорила старую чертовку – вместе и убегли. О, если бы мне их поймать!..
Цыганов побежал к оврагу за лошадьми – ни лошадей, ни кибитки не было.
– Всё, всё пропало! Обманули, провели! И я, дурак, церемонился с этой куклой! А ты, проклятая хрычовка, за всё ответишь мне. Попадись, я задушу тебя, гадину! – кричал Цыганов, посылая проклятия и княжне, и Сычихе.
Он поджёг хибарку старухи и любовался, как огонь пожирал ветхое жилище и убогое добришко старухи; через час и следа не осталось от избы; только печной остов одиноко стоял на поляне.
– Куда теперь идти? Надо подальше скрыться из здешних мест: теперь искать меня будут. Не везёт мне в жизни… Пойду куда-нибудь. Деньги у меня водятся. Э, как ни жить, лишь бы жить…
И, успокоившись от душившего гнева и злобы, Цыганов быстро замаршировал по дороге к Москве.
ГЛАВА III
– Что это, Пётр Петрович: я замечаю большую перемену в твоём обращении с Дуровым, что это значит? – как-то раз спросил князь Сергей у своего приятеля.
Тот как-то поморщился и тихо ответил:
– Тебе так кажется: никакой перемены. Я с Дуровым хорош по-прежнему.
– Не говори! Ты даже, как я заметил, нередко говоришь с ним на «вы», называешь его не Дуровым, а господином офицером. Скажи, Пётр Петрович, ты чем-нибудь им недоволен?
– С чего, князь, взял? Я очень, очень доволен молодым офицером! Он исправен по службе, храбр, старателен – единственный пример для всех.
– Уж и единственный! Ты преувеличиваешь, друг сердечный!
– Я преувеличиваю? Нисколько. Она, то есть он, удивительный человек!
– Опять-таки преувеличиваешь!
– Молодая женщина оставляет всё дорогое, любящее и решается сражаться в рядах нашей армии! Своим геройством и отвагою служит примером всем нам… – с жаром говорил Пётр Петрович. Он в своём увлечении забыл данное слово Дуровой никому не открывать, что она женщина. – Это идеальная, беспримерная женщина! В сражении кругом ад кромешный, кровь рекою льётся, от стонов и криков голова кружится, а она и бровью не моргнёт
– Постой, постой! Про кого это, приятель, ты с таким увлечением рассказываешь? Кто эта идеальная женщина? Я не понимаю. Ведь я с тобою говорю про Дурова! – с удивлением посматривая на Зарницкого, сказал Гарин.
– И я говорю… то есть нет, – я сам не знаю, что болтаю, чёрт возьми!
Пётр Петрович растерялся и не знал, как вывернуться.
– Я говорю про Дурова.
– Ну, и я про неё.
– Про неё? Кто это «она»?
– Тьфу, чёрт! Опять спутал. Князь, чего ты меня сбиваешь? – рассердился Зарницкий.
– Помилуй, я и не думаю.
– Ну чего ты лезешь ко мне с этим Дуровым!
– Послушай, Пётр Петрович, этот Дуров – не Дуров, а Дурова?.. не мужчина, а женщина?
– Что ты ещё выдумал? – Зарницкий покраснел и опустил голову.
– Ты сам себя выдал, приятель!
– Я, я? – переспросил бедный Пётр Петрович.
– Да, ты. Проговорился, голубчик!
– Ну, ну, проговорился, что же из этого?
– Ничего особенного. Я и сам подозревал в этом молодом человеке женщину.
– Подозревал – и только? По нежному сложению он точно напоминал женщину, но по своему мужеству и геройству – твёрдого, закалённого в битвах воина. Да что! – и не одни мы с тобою, а вся армия, все приняли её за мужчину!
– Ну, были исключения. Твой денщик Щетина первый не хотел признать Дурову за Дурова.
– Да, братец, он оказался дальновиднее нас.
– Расскажи, пожалуйста, Пётр Петрович, как ты проник в эту тайну? Ведь Дурова так хорошо себя замаскировала.
И едва только полковник Зарницкий окончил свой рассказ, как ему удалось открыть, что храбрый молодой офицер не мужчина, – дверь в барак отворилась, и вошла Надежда Андреевна Дурова.
– Я не помешал? – спросила она, посматривая на растерявшихся друзей.
– Нисколько, нисколько, очень рады! – вставая и кланяясь, проговорил князь Гарин.
– Вы легки на помине: мы только что с князем про вас говорили. Прошу садиться.
Водворилось молчание; Зарницкий и Гарин не знали, о чём заговорить с Дуровой; она тоже молчала. Наконец Пётр Петрович откашлянулся и заговорил:
– Видите ли, милая барынька, я… я проговорился и открыл князю, кто вы. Вы на меня не сердитесь. Сделал это я, право, без всякого умысла, но это ничего: князь – мой, как вы знаете, искренний друг. Он вас не выдаст, ведь так?
– Разумеется, разумеется, – поспешил ответить Гарин.
– Благодарю вас, князь! – вся вспыхнув, тихо сказала Надежда Андреевна.
– Да, да, вы можете на меня рассчитывать, на мою скромность.
– Я прошу вас, князь! Скоро, говорят, последует мир с Наполеоном, и тогда я прощусь с вами, господа. А теперь пусть для всех по-прежнему я буду мужчина.
– Я, право, не знаю, Надежда Андреевна, зачем вы скрываете?.. Вы героиня, вторая Жанна д'Арк!.. Вы единственная из женщин. Перед вашею храбростью и отвагой должны преклониться, – опять увлёкся Зарницкий.
– Что вы, что вы?.. Я такая же, как и все, – скромно проговорила Дурова.
– Ну, нет, это вы оставьте! Вы необыкновенная женщина.
Князь Гарин с глубоким уважением смотрел на эту эксцентричную женщину; он дал ей слово, что будет молчать.
Чиновник Чернов – муж Дуровой, а также её отец с матерью так и решили, что их дочь утонула в реке Каме. Поплакали по ней родные, погоревали; не одну панихиду отслужили за упокой «утопленницы». Вдруг, недуманно-негаданно, отставной ротмистр Андрей Васильевич Дуров получает от дочери письмо, в котором она пишет любимому отцу, что жива и здорова и служит в уланском полку, в который поступила под именем Александра Дурова. Отец приходит в страшное беспокойство – и рад, и испуган, сам не знает, что делать! Оказывается, что дочь жива; он хотел поделиться своею радостью с женою Марфой Тимофеевной, которая в то время была больна. Но письмо дочери было для матери роковым: узнав, где и что её дочь, она так этим поразилась, что, прочитав письмо, тут же скончалась.
Похоронив жену, Дуров остался с большой семьёй на руках без хозяйки. Он стал повсюду разыскивать свою дочь и подал прошение на высочайшее имя в 1807 году о возвращении ему «несчастной дочери Надежды, по мужу Черновой, которая по семейным несогласиям принуждена была скрыться из дома».
Государь повелел навести справки о Дуровой и если таковая окажется в действующей армии, то вытребовать её в Петербург.
В силу этого повеления Надежде Андреевне нельзя было скрывать тайну, что она женщина. Да теперь уже эта тайна была открыта: все знали, что в рядах армии в гусарском мундире скрывается женщина. Князь Сергей Гарин по приказу главнокомандующего потребовал к себе Дурову для объяснения.
– Надежда Андреевна, тайна ваша открыта, и вам придётся немедленно ехать в Петербург, – встретил он кавалериста-женщину.
– Как? Зачем? – испугалась и удивилась она.
– По высочайшему приказанию: государь пожелал вас видеть.
– Боже, но как узнали?
– По прошению вашего отца, поданному на высочайшее имя, – ответил князь. – Но вы успокойтесь, Надежда Андреевна, худого вам ничего не будет: наш император справедлив и милостив.
– Я виновата, я! Зачем было мне писать письмо отцу? Зачем? Пусть бы думали, что я утонула в Каме. Разнежилась, соскучилась по семье – вот теперь и кайся! – взволнованным голосом говорила Дурова. – Зачем я им? Довольно мытарили! Только отца жалко, один он меня любил. На него бы я взглянуть желала!..
