Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь
Резня в Париже не утихала в течение целого дня.
Над городом стлался едкий дым пожарищ. Это горели дома гугенотов.
В последующие два дня избиения реформатов продолжались сначала в Париже, а потом и в соседних городах, За тем пламя ненависти к протестантам перекинулось в другие провинции, и вскоре по всей Франции началась массовая резня, продолжавшаяся еще несколько месяцев, невзирая на королевские указы о прекращении зверств. Так было в Саже, где поголовно истребили всех гугенотов, в Ажане, Кагоре, так произошло с Мартенвильской башней на Луаре, которую подожгли вместе с укрывавшимися в ней протестантами. Такая же участь постигла последних и в других городах; спастись удалось немногим.
Пример столицы дал толчок. Стая послушно пошла за вожаком.
В депешах, отправленных наместникам провинций и послам союзных держав, король объяснял причины резни не чем иным, как столкновением двух давно враждующих между собою парижских домов — Шатильонов и Гизов — и обещал сурово покарать виновных, как только их найдут. (Ну чем не Монтекки и Капулетти у Шекспира?). Действительно, сделали вид, что их нашли и арестовали двух совершенно ни в чем не повинных людей — полковника-гугенота де Брикмо, доверенного человека Колиньи, и Арно де Каваня, члена тулузского парламента, тоже гугенота. Их пытали, выведывая тайны заговора против правительства, потом приговорили к смерти и повесили при стечении парижской знати на Гревской площади Парижа. Но перед этим, руководствуясь советом Гиза, король в посланиях, имеющих целью объяснить причину резни, представил дело так, будто имела место государственная измена; отсюда такие жестокие меры к заговорщикам, и самым главным из них — чем, которых казнили. Брикмо, кстати, было семьдесят пять лет. Ему ли устраивать заговоры?
И все же прогрессивно мыслящая Европа всколыхнулась, мы разила гневные ноты протеста и возмущения действиями французского короля, устроившего такое неслыханное побоище. Радовались и потирали руки только Испания и Рим, для которых события в ночь на святого Варфоломея показали истинную мощь и власть католицизма. Они прославляли французского короля и утверждали, что «выполнено было дело благое, весьма полезное и нужное для наказания мятежников и укрепления веры в Христа!». Папа даже назвал Екатерину «матерью королевства французского и защитницей христианства».
Теперь осталось только подвести печальный итог. В Варфоломеевскую ночь в одном только Париже погибло от рук убийц две тысячи человек, еще около тысячи было убито днем и столько же в последующие дни. Достаточно сказать, что больше тысячи мертвецов сгрудилось близ холма Шайо, там, где река делает изгиб. Узнав об этом, туда прислали могильщиков, и они закопали трупы на островке посреди Сены. Спустя три с лишним века на обнаруженных здесь в бесчисленном количестве костях Жан Эйфель построит башню, это чудо Парижа, привлекающее к себе и по сей день внимание и вызывающее восхищение туристов всех стран.
Среди погибших в эту ночь были адмирал Франции Гаспар де Колиньи, подвешенный за ноги на Монфоконе, его зять Шарль де Телиньи, застреленный на крыше собственного дома, граф Франсуа де Ларошфуко, сраженный на пороге своего дома выстрелами сразу из четырех аркебуз, Мельхиор де Монпезак, сенешаль провинции Пуату, Барбье де Франсур, канцлер Генриха Наваррского, заколотый пиками в Лувре, Гулар де Бовуа и Шарль де Лаварден, гувернеры Генриха Наваррского, убитые там же, Франсуа де Комон, убитый родственниками-католиками, Франсуа де Кервенуа, католик, но сочувствующий протестантам, из партии политиков, Ги де Сент-Экзюпери, капитан, маркиз, заколотый шпагами и выброшенный в окно, маркиз де Ренель, убитый своим же родственником Луи Клермоном де Бюсси из-за давнишней ссоры, де Ломени, секретарь Бастилии, зарезанный в собственной постели, Пьер Рамус, барон де Пон и другие, список можно продолжать до бесконечности. Среди тех, кто погиб, защищая своего господина или, быть может, желая разделить печальную участь адмирала, были его пастор Мер лен, слуга-немец Никола Мюсс, слуга Корнатон, управляющий Лабонн и еще несколько гугенотов, которые легли первыми, защищая парадную дверь, и имена которых история не сохранила. Остальным, которые с ним были, удалось спастись, убежав по крыше дома, хотя и не всем.
В живых остались Генрих Наваррский, принц Конде, оруженосец Генриха Д'Арманьяк, его первый камердинер и кузен барон де Миоссен, Лесдигьер, Шомберг, Матиньон, Жан де Лаварден, дю Барта, дю Плесси-Морней, видам Шартрский и Монтгомери. Последний, который в день покушения на адмирала вместе с отрядом покинул Париж, но квартировал неподалеку, на окраине предместья Сен-Жермен, был разбужен на рассвете одним гугенотом, ставшим свидетелем начавшейся резни и чудом переправившимся вплавь через реку. Сразу все поняв, Монтгомери вскочил на лошадь и бросился галопом из предместья по дороге в Исси. Вслед за ним — видам Шартрский. Знай, Екатерина, что Монтгомери под самым ее носом, она заранее приказала бы окружить Сен-Жермен. Ее подвел Таванн. Умная мысль с опозданием пришла в голову бывшему прево Марселю и Ризу, когда было уже поздно. Узнав о бегстве Монтгомери, Гиз бросился за ним в погоню, но не догнал.
Читатель уже знает, как и кем была организована Варфоломеевская ночь, еще раньше он наверняка был знаком с другими материалами на эту тему, быть может даже, первоисточниками; теперь он прочел об этом в моем труде. Что же думают по этому поводу историки — как современники, так и нынешние исследователи той далекой эпохи? Все сходятся в одном: акцией руководили Екатерина Медичи и Гизы. Что же руководило королевой-матерью? Только ли чисто религиозные мотивы, ведь доподлинно известно, что она была равнодушна к религии? Но любила свое семейство! Хотя и не всех одинаково. И, судорожно цепляясь за власть, устраняла любыми путями врагов — всех тех, кто мешал ее сыновьям и сеял смуту в королевстве. Хотя то были новые силы и начиналась другая эра в истории человечества, бороться против которой бессмысленно, ибо рождался другой человек — делец, торгаш, предприниматель — на смену старому рыцарю, облаченному и металлические доспехи.
Екатерина Медичи пыталась покончить навсегда с внутреннем»! гражданской войной в государстве. Следовательно, мотивы ее поведения были чисто политическими, а не религиозными, кик она сама всем старалась показать и как пишут об этом некоторые исследователи. Однако она не смогла предвидеть фактического размаха бойни, но уж коли так случилось, то надо было настроить умы против Гизов, их обвинить в содеянном. Этой мыслью, в общем-то, и руководствовалась она в самом начале, когда дала согласие на устранение протестантских главарей, имея при этом в виду, что, мстя за них, гугеноты уничтожат и Гизов.
Но, как бы там ни было, а вина все же лежала на ней и, лелея материнские планы на будущее, она не могла не отдавать себе в этом отчета.
Испытывала ли она угрызения совести за содеянное? Спустя несколько лет — может быть. Но не сейчас. А в ночь на святого Варфоломея? Испугалась ли она? Было такое. Оба, — она и ее сын Анжу, — гуляя этой ночью по парку Тюильри, вдруг ужаснулись задуманному, будто пелена спала с их глаз, и устрашились того, что затеяли. Словно вернулась вдруг трезвость рассудка, которая покинула их, едва стало известно о неудавшемся покушении на адмирала — тонкий расчет мадам де Немур. И, встрепенувшись, побежали оба к Лувру и послали офицера к Гизу, чтобы тот оставил мысль о покушении на Колиньи… Да было уже поздно. А когда все началось, то она даже была рада тому, что офицер опоздал, ибо живо представила себе, что случилось бы, если бы эти озверевшие, ничем и никем уже не управляемые парижане пошли на ее дворец.
На следующий день после Варфоломеевской ночи она в окружении толпы фрейлин вышла во двор Лувра, и они все вместе со смехом предавались созерцанию мужских половых органов у обнаженных трупов. Потом, решив проверить соответствие оных у дворян и простых горожан, которые грудами лежали на набережной, они отправились туда.
В эти дни она была в упоении от самой себя. Она утешилась — и это было главное: нет больше адмирала, нет мятежных подданных, а значит, ликвидирована опасность внутренней и внешней франко-испанской войны. Но, женщина расчетливая и дальновидная, она все же не сумела предвидеть того, что ее деяние обернется против нее же самой. Мало того, что ее осудили иностранные государи и самые просвещенные умы, она еще и нажила себе лютых и непримиримых врагов в лице гугенотов, с которыми совсем недавно заключила мир и которых так подло обманула, использовав для этой цели родную дочь Маргариту. Последняя утром вбежала к королю и прямо с порога бросила в лицо ему и своей матери:
— Убийцы! Во что вы превратили мою свадьбу! Вы воспользовались мною как приманкой, чтобы заманить в Париж Генриха Наваррского и его гугенотов, а потом всех их безжалостно перебить! Моя свадьба была на крови! Вы знали это и использовали меня как игрушку, как вещь, нужную вам для низменных целей! Бог не простит вам!..
