Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
— Дело недолгое, — продолжал Юрята, — ничего с ними не случится. Ночи сейчас теплые. Да хоть бы и зима была — пусть привыкают. Им возле князя быть, глядишь — воеводами станут. И князь говорит, чтобы я их с собой взял.
— Князю, конечно, своих сыновей хочется, — вдруг не сварливым, а каким-то жалеющим бабьим голосом произнесла Любава. — Родных-то деток он бы, чай, не брал на войну.
— Да что ты? Князь только об этом и мечтает. Сколько раз говаривал: дочек на коней не посадишь.
— Все бы вам на коней да на коней. Ну, спи.
Юрята сразу закрыл глаза, но почувствовал, что сна нет. А ведь собирался заснуть — завтра вставать чуть свет, готовиться к походу. Коней посмотреть, сбрую. Мальчишек собирать дольше, чем себя. Им дело незнакомое, а надо, чтоб собраны были честь по чести.
— Спи-и, — протянул Юрята. — Сама взбулгачит, а потом спи ей. Что ты эти разговоры завела на ночь глядя? Ведь говорено-переговорено. Весь сон теперь порушила.
Любава помолчала, потом снова начала вздрагивать. Юрята пригляделся: не плачет ли? Нет, смеется. Ну вот — теперь смешно ей стало. Что будешь делать с бабой? Впрочем, известно, что с бабами делают.
Юрята просунул руку под одеяло и прошелся ладонью по привычному и милому пути: по спине к мягко раздвоенным ягодицам. Любава коротко и сладко вздохнула, переворачиваясь на спину, позволяя мужу раскрыть себя.
После уже не ругались и заснули. До расставанья им еще оставалась одна ночка — завтрашняя.
Утром начались сборы. Когда Юрята спустился из опочивальни, мальчишки уже ждали его. Проснулись ни свет ни заря, бегали, наверное, коней своих смотреть, не случилось ли чего с ними за ночь?
Дело, которое Юрята назвал недолгим, было еще и обычным — предполагалась осада города Торжка. Сей город, восстав из пепла, вновь посадил у себя князем Яро-полка Ростиславича. Увы, Господь, послав в свое время князю Ярополку чудесное прозрение, по ошибке, наверное, вставил ему волчьи глаза. Этими глазами Ярополк неустанно глядел в сторону Владимирской земли и вел себя вполне по-волчьи. Действительно как волк возле деревни: всех жителей не съест, а овцу утащит. Новое зрение, видимо, застило Ярополку ум. Тревожа беспрестанно рубежи Всеволодовых владений, каждый раз получал отпор: великий князь заботливо охранял свои границы. С малой дружиной, какую только и мог содержать разоренный Торжок, на что надеялся князь Ярополк? Новгород ему не помогал и не обещал помощи — требовал лишь охранять Новгородскую землю, а не воевать с могущественным соседом. Неоткуда было ждать помощи Ярополку, и все же он снова и снова нападал на села по реке Тверце, ходил к Угличу, жег и грабил все, что можно, и каждый раз еле успевал унести ноги, преследуемый, точно волк, до первого леса.
Князю Всеволоду, наслаждавшемуся покоем и радостями мирной жизни, Ярополк очень досаждал. Если бы еще кто другой! Но этому своему заклятому врагу великий князь спускать новые обиды не собирался. Не собирался и уговаривать его одуматься и прекратить вражду, как поступил бы с другим князем, будь то хоть сам Святослав! В середине лета Всеволод объявил поход на Торжок.
Можно было не ходить самому — послать Ратишича с дружиной или Юряту — да хоть кого, потребовав, чтоб Ярополк был доставлен на простой телеге и в цепях. Всеволод решил идти во главе войска, и княгиня Марья даже не отговаривала его, понимала, что великий князь должен сам покончить с племянником.
Добрыня и Бориска, молодые Юрятичи, как их уже стали многие называть, давно просились на войну. Но война войне рознь, и в такое дело, которое могло обернуться большой кровью, Юрята сам бы не взял их и даже пригрозил отодрать ремнем. Этот же поход, по общему мнению, не обещал быть сколько-нибудь трудным. А мальчишки выросли довольно крупными, особенно Добрыня, уже достававший Юряте почти до плеча. Так что сынам было объявлено, что они будут участниками настоящей осады. От счастья Добрыня покраснел, а Бориска даже забыл выкинуть какую-нибудь забавную штуку, которые из него обычно так и сыпались.
У мальчишек, чтоб им быстрее привыкалось к воинской жизни, все должно быть как у настоящих ратников. Вместе ходили на княжескую кузню, где работал со своими сыновьями с виду страшный, но добрый кузнец Медведко. Заказывали шлемы по размеру, нагрудные щитки, кольчужки, наконечники, поножи[38]. Мечей и сабель у кузнеца было — только выбирай. Бориска сразу вцепился в легкую сабельку, изогнутую наподобие персидской. Добрыня же, как верный ученик немого Ждана, не захотел изменить раз и навсегда полюбившемуся оружию и выбрал меч себе по руке, тут же возле кузницы похваставшись перед Медведковыми сыновьями своим искусством.
До настоящего владения мечом еще было далеко, но Добрыня уже не раз удостаивался одобрительного кивка Немого, потому что сразу понял главное — меча не надо бояться, не надо к нему относиться как к постороннему предмету в твоей руке, а надо считать его продолжением руки, ощущать живым, управлять его поведением и знать, что мечу нравится, а что — нет.
Меч требовал сильной кисти, мощного запястья, подвижного плеча. Этого в достаточной мере у Добрыни пока не было, но он усердно выполнял наставления Немого и каждый раз чувствовал, что сегодня тяжелый меч самого Немого казался вроде бы легче, чем вчера.
Бориске же прямой меч казался скучным, хотя и грозным оружием. Ему по ночам снились кривые сабли, как у приезжающих ко владимирскому торгу купцов из далеких полуденных стран. Девичья гибкость сабли, таящая в себе и смертельный змеиный укус, и скрытую мощь удара, завораживала Бориску, и, прицепив любимое оружие к поясу, он сам стал казаться себе красивее и умнее.
Юрята не мог налюбоваться на своих мальчишек. Вырастали воины. Коней он им подарил, каких просили: Добрыне — гнедого, а Бориске — вороного с белой звездочкой на лбу. Теперь к мальчишескому запаху примешивался неистребимый запах конского пота и седельной кожи — пахли, как и положено ратникам.
Нынче, в последний день перед походом, нужно было проверить все снаряжение, и Юрята вдруг подумал, что впервые увидел сыновей в полном боевом облачении и на конях. Отчего-то вспомнился день, когда он нашел Добры-ню, связанного, в разгромленном половецком стане. Мог ли он тогда думать, что малыш, доверчиво прижавшийся к нему, так прирастет к сердцу, так переменит его жизнь? Ведь во многом благодаря Добрыне появился у него и второй сынок — Бориска, появилась жена Любава. А так бы жил себе да жил бобылем при князе.
Мальчиков одолевало нетерпение: скорей бы завтрак кончился и можно было бы начать сборы.
— Ну-ка ешьте! — прикрикнул он на ребят. — Ратник перво-наперво должен быть сыт. В походе не знаешь, когда поесть удастся. Так что первая заповедь — наедайся впрок.
— Пока пузо не лопнет, — невинно сказал Бориска.
Добрыня прыснул молоком, которое при словах отца начал послушно пить, и закашлялся, стараясь делать вид, что ему не смешно.
— Ладно, вострые вы языки, — засмеялся Юрята. — Посмотрим, что в походе запоете, третий день не емши.
— А мы зверя застрелим или птицу, — тут же нашелся Добрыня.
— А ну как зажарить времени не будет? Сырыми жевать станете? — Теперь Юряте пришла охота пошутить, и он блаженствовал, стараясь оттянуть миг, когда надо будет вставать и приниматься за дела.
— Ну и что? Можно и сырыми. Вон Ласкинич Сбышко на спор лягушку живую съел. И ничего. Только в животе три дня квакало. — Бориска чуть хихикнул.
— Будет тебе, балабон, — засмеялась Любава, маша руками на Бориску. — Три дня квакало! Скажет же!
Добрыня упал лицом на стол и трясся, не в силах остановиться. Он пытался заставить себя прекратить глупый смех — ведь воину перед походом не пристало, но только ему начинало казаться, что живот, сведенный смехом, понемногу отпускает, как в воображении вставал Сбышко Ласкинич, долговязый, тощий, но с выпуклым животом, и словно наяву виделись его выпученные глаза, а из пуза слышалось «квак» — и снова смех валил его на стол. Один Бориска, похоже, не находил в сказанном ничего смешного и сидел даже слегка хмурый, только каждый кусок, подносимый ко рту, почему-то начинал подозрительно осматривать, будто сам опасался проглотить лягушку. Наконец, отсмеявшись, Юрята встал из-за стола, перекрестился. Все перекрестились вслед за ним.
— Пойдем, что ли.
Любаве тоже сегодня предстояли хлопоты. При осадах да и вообще в походе дружина ест из общего котла, для чего припасы возятся за войском. Но какая жена, мать или сестра упустит возможность наготовить своим мужикам в дорогу разных вкусных вещей — чтобы жизнь походная казалась им слаще, чтоб ели да вспоминали, кого оставили в родных домах. Юрята просил Любаву не слишком стараться, потому как пища воина должна быть простой, но Любава и слушать не хотела. Тем более и тесто поставлено было с вечера, и уже из новой, недавно пристроенной к дому кухни доносились запахи стряпни — там Ульяна с двумя девками, отобранными из полона и подаренными Любаве самой княгиней Марьей, занимались приготовлениями к большому печению пирогов со всевозможной начинкой.
