Виктор Поротников - Крах проклятого Ига. Русь против Орды (сборник)
Ордынский темник сердится легко, надо лишний раз напомнить, что его волю разобраться с ушкуйниками князь Дмитрий не исполнил. Только как это сделать, чтобы не выглядеть при том мелким пакостником, жалующимся на бывшего хозяина? Мамай не любит лжецов и жалобщиков. Тебя обидели? Пойди и убей! Как бы самому не пострадать…
Пока Иван Вельяминов раздумывал, как бы половчей подкатиться к Мамаю с напоминанием о непокорности князя Дмитрия, вернулся Некомат. Но заходить в шатер к боярину не стал, передал, что важную весть привез и ждет его в своем шатре. Никита заметил, как заходили от злости желваки на лице у Ивана. И то, совсем обнаглел Некоматка, московскому тысяцкому велит к себе идти! Хотя какой он тысяцкий и какой московский? Москва она вон где, и должности такой больше нет…
Вельяминов не пошел, наоборот, сам собрался к Мамаю. Велел дать одеться получше, перебрал перстни из оставшихся в изрядно опустевшем ларце, и отправился. Никите было велено оставаться на месте, а если придет купец, сказать, что его весть боярина дома не застала, мол, с утра еще где-то ездит. Никита подумал, что этим Некомата не обмануть, он хорошо знает, где и когда бывает московский боярин, здесь любой русский всегда на виду. Подумал, но ничего не сказал, не хотелось получать зуботычину.
Стоило уехать Вельяминову, как в его шатер явился сам сурожский купец. Деланно подивился тому, что Иван Васильевич его не дождался, а на вопрос Герасима, духовника Вельяминова, спокойно и даже чуть горделиво ответил, что Мамай дал долгожданный ярлык Михаилу Тверскому. Никиту такое известие сильно ободрило, неужто домой?!
Оказалось, рано обрадовался, ярлык князю повезет Некомат, а Иван Вельяминов остается у Мамая вроде как почетным гостем. «Представителем тверского князя»… У Никиты заныло под ложечкой, такое представительство вполне могло закончиться перерезанным горлом, причем не только самого боярина, но и его слуг. Или слуг могли не резать, а просто продать на невольничьем рынке, как скотину, и еще неизвестно, что хуже.
Вельяминов вернулся от Мамая хмурый больше некуда, зло бросил снятый широкий пояс, не снимая сапог, повалился на ложе. Лежал, закинув руки за голову и уставившись в верх шатра. Никита немного подождал, понимая, что пока не стоит лезть ни с расспросами, ни с просьбой, которую задумал. Потом все же осторожно подошел, взялся за сапог. Боярин ногой не пнул, и то хорошо. Снимая второй сапог, Никита неожиданно даже для самого себя вдруг попросил:
– Иван Васильич, отпусти ты меня Христа ради домой, а?
Тот зло повел глазом:
– К Некомату переметнулся?!
– Не, вот те крест! – быстро и широко перекрестился Никита. – Не могу я тута больше! Обрыдло все их ордынское, едва держусь…
– А я могу?!
Никите очень хотелось сказать, что сам явился, никто не звал, но смолчал, понимая, что будет еще хуже. Снова запросил:
– Отпусти, Иван Васильич. Не то я сдуру сболтну чего, ты пострадать можешь…
Сказал неожиданно. Вельяминов изумленно вытаращил на него глаза, посмотрел и вдруг расхохотался:
– Если под плаху подвести можешь, так лучше езжай!
И вдруг стал серьезен, наклонился близко к уху, почти зашептал:
– Только слово передашь кому скажу… И тайно, чтоб Некоматка не догадался.
Сказал «Некоматка», как звал купца сам Никита. Парень живо и согласно кивнул.
– Купцу скажешь, что опротивело тебе здесь все, жить больше не можешь, животом маешься…
Никита снова закивал, в том и обмана не было, действительно опротивело, действительно животом от их кумыса, а больше того от вони несусветной маялся. Непривычно было русскому парню без конца конину да баранину жрать и кумысом запивать. Хлебушка хотелось, хоть плачь.
– А чего Мамайка сказал?
– Ты осторожней, не дома еще! – осадил его боярин, но все же ответил: – Голову Прокопа, что над ушкуйниками ходил, показал. Ему отрубленную привезли, чтоб не сомневался, что убит новгородский вольник. – И вдруг шепотом хмыкнул: – А хорошо новгородская вольница ордынцев пощипала, много страху нагнали!
– И чего теперь?
– Не ведаю!.. – вздохнул Вельяминов. – Обрыдло и мне все, хоть волком вой. Лежу на подушках, время попусту трачу…
Но больше ничего не сказал, видно, решил, что и так много позволил вольного при Никите. Тот не обиделся, и так ясно, что тошно боярину. Но Никиту теперь занимала одна мысль – когда домой?
А Некомат не торопился, что-то там у него не доделано было. Никита злился:
– И чего тянет?!
Наконец сурожский купец собрался уезжать. За день до этого Никита оказался свидетелем странного разговора между своим хозяином и сурожским купцом. Причем начал его Вельяминов и почему-то не стал гнать Никиту вон, как делал это обычно, только зыркнул на него, чтоб сидел тихо в самом углу.
А пенял Иван Васильевич сурожанину на то, что генуэзцы норовят захватить не только торговлю пушниной, но всю ее добычу.
– Всю рухлядь хотите к рукам загребущим забрать?! Чем и Руси тогда жить? Знаете ведь, что в первую очередь этим торгуем. К чему вам наши северные богатства? Пропадет Русь без них!
Горячился Вельяминов, много слов резких купцу наговорил, а сам почему-то в угол, где тихо сидел Никита, поглядывал. Некомат сначала улыбался, потом, видно, пробрало, стал пенять, что без генуэзского серебра сам Вельяминов давно в Москве под стражей сидел бы. Но, видно, опомнившись, смирился, принялся уверять, что боярин слишком пугается, ничего страшного купцы сотворить с Русью не хотят…
Не все тогда Никита из разговора понял, уяснил одно – сурожанин и те, кто за ним стоял, деньги дали, чтобы себе пушной промысел взять и все добытое самим же сбывать. Едва сдержался, чтобы не крикнуть, мол, ах вы тати проклятые! Не мог понять только одного – к чему Вельяминов такой разговор при нем завел?
Перед самым отъездом Никита вдруг вспомнил про слово, что кому-то передать надо.
– Иван Васильевич, а тайное когда скажешь?
Тот удивленно приподнял бровь, покосился на стоявшего рядом попа:
– Какое тайное? А… Передай поклон землице Русской, более ничего не прошу. К родным не ходи, а Михайле Александровичу скажи, мол, я тут остался, чтобы его интересы в Орде блюсти. Так и передай все слово в слово.
И только с тоской в глазах, хлопая по крупу лошадь Никиты, вдруг тихо добавил:
– И разговор, что слышал, тоже слово в слово…
Никита вдруг сообразил, для чего обычно осторожный Вельяминов вел тот разговор и почему его не погнал. Хотел сказать, что все понял, но вовремя одумался, нарочно громко обнадежил:
– Передам твой поклон родной земле, Иван Васильевич, и слова твои Михаилу Александровичу передам в точности.
Боярин долго смотрел вслед уезжавшим сородичам. Хотя какой Некомат ему сородич? Скорее враг, с которым приходилось мириться. Надолго ли?
Больше всего хотелось Вельяминову вернуть даже не свое московское счастливое время, а детство, когда не надо было думать, кому и как годить, когда все за него решали старшие, когда он был еще удачлив и любим всеми. Теперь небось и по Москве не пройдешь, плевать вслед станут.
Иван Васильевич вдруг впервые задумался, как там брат Николай? Легла ли на него опала за старшего или смогла отмолить прощенье жена Маша, используя сродство с великой княгиней? А дядя Федор Васильевич? А многие племянники и другие сродственники? Он уже знал, что все владения его самого Дмитрий взял под себя, и земли, и дворы, и челядь… И никто не воспротивился. Почему? Да потому, что на Москве ныне другие в силе, те, кому сила Вельяминовых что нож острый. Акиньфичи, Кошки, Всеволожи… разве не радостно им унижение сильного рода? От этой мысли стало еще тошней. Выходит, он сам унизил свой род бегством, закрыл дорогу тому же Миколе?
В глубине души Иван Васильевич хорошо понимал, что Михаил Тверской не справится с Дмитрием Московским. Один не справится, а Ольгерд чего-то тянет. И Мамай словно не видит за своей степной пылью ничего. Ждет и ждет. Намедни сказал, что ждет, пока урус с Тохтамышем столкнутся, а он тогда ослабшего голыми руками возьмет. Иван едва сдержался, чтобы не спросить, что будет, если Дмитрию удастся договориться с Тохтамышем? И почему бы не сделать наоборот: сначала побить Москву, пока у Дмитрия силы маловато, а потом заставить идти на Тохтамыша вместе с Мамаем?
И вдруг понял, почему Мамай не делает решительных шагов! У него просто нет для этого средств! Нет серебра, чтобы заплатить тем, кто пойдет в первых рядах на русские полки. Потому он и с Некоматом любезничает, долгие беседы ведет. С чего бы? Темник, если смотреть, то по-настоящему хан, и вдруг с простым купцом дружен… Конечно, из-за денег! Некомат не простой купец, он передатчик от фрязей ко всем, кто им поможет русской пушниной завладеть, будь то Мамай или князь Михаил Тверской. А он, Иван сын Васильев, этому помощник! Что он мог сделать, попав в такую западню? Торопить Мамая на Москву? Или самому спешить в Тверь? Или… кинуться в ноги Дмитрию и обо всем рассказать, авось простит?
