Полубородый - Левински Шарль
В Ельнике они сперва призвали святого Себастиана, чтоб защитил их в работе и прикрывал своей дланью. Я и не знал до этого, что Себастиан в ответе и за лесорубов, я думал, только за охотников, ведь он же весь был утыкан стрелами. Но в монастыре, конечно, разбираются в таких делах лучше меня. Я представляю себе, что там сидит, может быть, совсем старый монах, который наизусть знает всех святых и кто из них отвечает за какие профессии и прошения. Если прихожанин жалуется, к примеру, на больную голову, монах не раздумывая подсказывает: «Ахатий Византийский». Это имя я слышал, однажды у нашей матери сильно болела голова, не переставая, и господин капеллан ей посоветовал как раз его.
После молитвы Цюгер распределил работу; он разбирается во всём, что связано с древесиной. Он и определял, кому подкапывать корневища или вырубать кустарник, кому отсекать ветки, кому ошкуривать брёвна, чтобы они просохли и потом легче разрубались. Гени попал в число вальщиков деревьев, а это самое трудное. Цюгер выбрал его потому, что Гени не берётся за дело опрометью, он сперва поразмыслит и только потом начинает. При валке деревьев это особенно важно, ведь всякий раз надо прикинуть, в какую сторону дерево повалить, чтобы никого не задеть. И если ствол упадёт тебе на голову или на спину, то и святой Себастиан не поможет. Гени даже назначили «бобром», это человек, который наносит первый удар топором по стволу и задаёт место, куда потом вгонять клин. Так говорят, потому что бобры тоже валят деревья и от природы знают, как это делать, чтобы ничего не случилось. Ещё не видели ни одного бобра, придавленного деревом.
Каждый делал работу, какую ему поручили, и Цюгер смотрел, чтобы никто не отлынивал. А брат из монастыря Айнзидельн сидел в тени и присматривал. Дело продвигалось неспоро, говорит Поли, в такой работе это и невозможно.
Когда солнце стояло в зените, устроили перерыв и всем раздали пиво, какое пьют в монастыре; монах-келарь выделил целую бочку. Когда они призывают тебя работать на хозяев, то должны тебя и на довольствие брать, таков обычай. Пиво и стало одной из причин несчастья, сказал Поли, оно хотя и придаёт сил, но ввергает в рассеянность. Потому что люди от работы испытывают жажду и выпивают слишком много, больше всех, конечно, Рогенмозер.
Под вечер Цюгер спросил, не хватит ли на сегодня корчевать, не пригнать ли уже из хлева монастырских волов, чтобы вывезли из леса поваленные деревья. Но монах велел работать дотемна, чтобы не тратить впустую Божий день.
На этом месте мне всякий раз нужно было о чём-нибудь быстро спросить у Поли, чтобы отвлечь его от воспоминания, которое приводило его в ярость. Он был твёрдо убеждён, что несчастье случилось только из-за того, что им пришлось продолжить работу, хотя все устали и сделались неосторожны, но я-то думаю, что это было обычное несчастье, оно могло случиться и утром, уже с первым деревом. Работать в лесу всегда опасно, и нечего ждать, что святой Себастиан станет присматривать за каждым, это было бы слишком много работы для него. Некоторые говорят, что беда была наказанием с небес, но не было никакой причины наказывать именно Гени. Я не хочу даже думать об этом. Полубородый однажды сказал: если захочешь всему найти причину, сойдёшь с ума.
Вот как это случилось: они свалили дерево, и оно упало в ту сторону, какую ему определил Гени, но не совсем точно, и верхушка угодила в развилку веток другого дерева. Внизу ствол ещё не до конца переломился, а вверху застрял, и Цюглер приказал Гени залезть наверх и секачом обрубить верхушку. Поли сказал, что и Цюглера не упрекнёшь, нельзя же оставить дерево застрявшим. И бояться было нечего, Гени ловко лазил по деревьям; увидит, бывало, пчелиное гнездо на дереве, захочет мёда – и тут же влезет, а если пчёлы его жалят, он только посмеивается. Высота была ему нипочём. Мужества у него не меньше, чем у Поли. Хотя он этого и не выпячивает. Итак, он взобрался наверх, легко, как будто ветки были ступенями лестницы или перекладинами стремянки. Добравшись куда надо, он сделал удар секачом, «один-единственный удар», то и дело повторял Поли, и тут произошло что-то такое, чего никто не ждал. Должно быть, это выглядело как чудо, но неудачное. Ствол дерева, видимо, при падении и заклинивании напрягся, как тетива арбалета, и когда Гени отсёк верхушку, эта тетива распрямилась и отшвырнула его.
Поли сказал, что Гени полетел по воздуху как птица. Я представил себе это как в истории, которую однажды рассказывала Чёртова Аннели: там один богатый человек увидел издали большой кристалл, на вершине горы, куда и лучший скалолаз не заберётся, и захотелось ему завладеть этим кристаллом, и он продал душу чёрту, чтобы тот наделил его способностью летать. В ту секунду, когда они ударили по рукам, подлетела гигантская летучая мышь, схватила его своими когтями и подняла в воздух. Но кристаллом он так и не завладел: когда он хотел его схватить, летучая мышь выпустила человека, и последнее, что он услышал перед тем, как разбиться о скалы, был смех чёрта. Наверное, так же было и у Гени, только без чёрта, сперва он летел – с каждым новым рассказом Поли дальность полёта увеличивалась, – но потом ударился о ствол другого дерева и там же рухнул на землю; к счастью, не разбился на тысячу кусков, как в истории Аннели, но сломал ногу, и сразу все увидели, что дело плохо: кровь и всё такое.
Быстро сколотили носилки, дерева-то было достаточно, и принесли Гени домой.
– Люди спорили за право его нести, – рассказывал Поли, – и один бенедиктинец только молился и вообще не помогал.
Но я-то думаю, если человек из монастыря, то молитва – тот способ, каким он хочет помочь, хотя я и не уверен, что этим он чего-то достигнет. Не помогли никакие Отченаши, прочитанные для Гени, от мушиного хвоста было бы больше пользы. Может быть, не хватало благоговения, как говорит господин капеллан: когда молитва произносится только губами, а не сердцем, она не помогает. А ещё при этом надо верить и не сомневаться.
Я не хочу, чтобы Гени умер, я просто не хочу этого. Но что-то надо уметь сделать, и если требуется чудо, пусть совершится чудо, а иначе зачем религия? Наш Господь Иисус Христос исцелил стольких хворых, а им всем было ещё хуже, чем Гени, глухонемой заговорил, слепой прозрел, даже мёртвый ожил, а чудеса могли совершать и святые, и Дева Мария тоже, нужно только знать, как внимание одного из них, только одного, привлечь к Гени и его ноге, и тогда всё будет хорошо, несмотря ни на что.
Я считаю: потерять брата ещё хуже, чем умереть самому. Когда наш отец сломал шею, я был маленький и ещё не привык иметь отца. Но как мне жить без Гени, я не знаю.
Но не я теперь важен, а только Гени. Есть много причин, почему он заслуживает помощи. На сенокосе он всегда оставляет скошенный рядок, как будто забыл его стоговать; чтобы какой-нибудь бедняк смог прокормить зимой свою единственную козу; благодарности за это он не ждёт, и когда ему указывают на этот рядок, он говорит, что просто недоглядел. Самые пугливые животные его не боятся; однажды он вырастил косулёнка, и тот потом ещё долго прибегал из леса, чтобы ткнуться в Гени головой. А для меня он вырезал водяное колесо, просто так, потому что я захотел. Нельзя, чтоб такой человек болел, он должен крепко стоять на ногах, всё остальное не для него. Ведь это же Гени, Пресвятая Богоматерь! И вот он лежит, гниёт и воняет, каждый вдох даётся ему с трудом, как будто ему приходится добывать воздух пешком из дальних стран, а старый Лауренц уже сказал мне, чтобы я подыскивал место, где рыть могилу для моего брата.
Я не знаю, что делать. Ведь я младший в семье и это взрослые должны мне говорить, что делать. Но моя мать только кусает губы и только подносит Гени воду, которую он не может больше пить, она льёт ему в рот, а вода стекает по щекам, кожа на которых так истончилась, что стала походить на стрекозиное крыло. А Поли тоже не отвечает мне, даже когда прошу его рассказать ещё раз, как всё произошло, он только сжимает кулаки и говорит, что если Гени умрёт, то он убьёт монаха или подожжёт сразу весь монастырь. Я боюсь за Поли, святые угодники за такие речи не пожалуют.
