Виктор Левашов - Марфа-посадница или Плач по Великому Новгороду
МАРФА. А коли так, к чему тебе, боярин, вести, как баба, пересуды бабьи?
БРАДАТЫЙ. Однако!
ЗАХАРИЙ (поспешно). Коль он и был, тот рыцарь благородный, так при одном известье о походе, предпринятом войсками Иоанна, так надристал в портки свои от страха, что целый год потом сушил на солнце!
НАЗАРИЙ. И потому не смог притечь на помощь!
ЗАХАРИЙ. Виденье дивно: рыцарь без порток!
Хохочут. Федор порывается вскочить, Марфа его удерживает. Потом подходит к Захарию и Назарию и поочередно целует их в лоб.
МАРФА. Теперь, боярин, когда ты вызнал что хотел, дозволь нам удалиться.
БРАДАТЫЙ. Изволь. Но раньше поясни, что значит поступок странный твой.
МАРФА. В тот давний год, еще перед Шелонью, был на моем пиру Зосима-старец. Из Соловцов. Не ел, не пил, все плакал. А что узрил он на пиру моем, у них спроси, весь Новоград то знает. То ж, что час сей привидилось и мне. Мир дому вашему.
ФЕДОР. Мир дому.
Марфа и Федор уходят.
БРАДАТЫЙ. Так что же он узрел?
ЗАХАРИЙ. То сказки бабьи.
БРАДАТЫЙ. А все ж?
НАЗАРИЙ. Гостей безглавых. Всех четверых, кого после Шелони велел на плаху кинуть Иоанн.
БРАДАТЫЙ. Остра. Огонь. Еще крепка, смела. Вот, видится, когда б она решилась вновь противустоять государю, еще б смогла волненье возбудить в народе новгородском. Ох, могла бы!
ЗАХАРИЙ. Не возбудит.
БРАДАТЫЙ. Неужто? А подумать?
НАЗАРИЙ. Ей Федор свет весь застил.
БРАДАТЫЙ. Значит, Федор? Так, так…
ЗАХАРИЙ (переглянувшись с Назарием). Ты хмур, наш гость. Дозволь тебя рассеять диковиной заморскою.
БРАДАТЫЙ. Рассей.
ЗАХАРИЙ. Тут, разумеешь ли, такое дело. Один купец, из аравийских, быв тут, имел в делах своих горазд убыток…
БРАДАТЫЙ. Облапошили, что ль, заморского гостя?
ЗАХАРИЙ. И в залог убытку оставил он товар свой. И средь него – турчанку, весьма искусную в неведомом досель у нас искусстве. Так вот, велишь ли…
НАЗАРИЙ. Не сочтя за дерзость…
БРАДАТЫЙ. Что ныне за обычай! Растолковывают, растолковывают! Чаешь – такое явят! А явят – тьфу! Взялся рессеять – рассеивай. А сочту иль не сочту за дерзость, то сам решу.
По знаку Захария появляется юная восточная ТАНЦОВЩИЦА. И все время, пока она под аккомпанемент сопелей и бубнов исполняет причудливый свой танец, Захарий и Назарий с тревогой следят, какое впечатление производит сие экзотическое действо на московского гостя. Музыка смолкает. Танцовщица склоняется перед гостем в грациозном поклоне.
БРАДАТЫЙ (обходя танцовщицу и со вниманием рассматривая ее призрачные одежды). Турчанка, значит?
ЗАХАРИЙ. Турчанка.
БРАДАТЫЙ. А купчик – из аравийских?
ЗАХАРИЙ. Из них.
НАЗАРИЙ. У нас тут много их – из самых дальних стран.
БРАДАТЫЙ. Что ж, весьма полезны… и для глаз приятны… широкие международные контакты. (Берет из рук Захария услужливо раскрытую перед ним калиту с мелкой монетой и вручает турчанке.)
Танцовщица, просияв, убегает.
БРАДАТЫЙ. Добро. Пора и мне. Заутро в путь, дорога далека. Хозяину за хлеб-соль поклон.
ЗАХАРИЙ. Дозволь сопроводить.
БРАДАТЫЙ. Сам довлекусь. Вам же, разумею, потолковать надобно. Обдумать все реченное пристрастно, со тщанием великим. А то как бы и впрямь провиденье Марфино не сбылось! Засим – адью.
ЗАХАРИЙ. Адью?
БРАДАТЫЙ. Не ведаешь? Вот как? В такой-то просвещенной стороне! А даже мы в своей московской глухомани знаем, что так-то во фригийских странах прощаются хозяева и гости.
ЗАХАРИЙ. Адью.
НАЗАРИЙ. Адью.
Под величальную Брадатого облачают в богатый опашешь. Гость удаляется. Захарий жестом изгоняет скоромохов и слуг.
ЗАХАРИЙ. Московский лис! А эта ведьма?
НАЗАРИЙ. Сука!
ЗАХАРИЙ. Все разнюхал! Обо всем донесли! А прикидывается! Обучились под татарами хитроумию!
НАЗАРИЙ. Обучишься.
ЗАХАРИЙ. Нет бы прямо: в граде брожение, народишко от трех гривен с обжи волком воет, за рогатины того и гляди хвататься почнет, а вы молчок? В боярах смута, с Казимиром сношенья учиняются, а вы – тишей рыб в Волхове? Отчего в младом корне не пресечено?!
НАЗАРИЙ. Так мыслишь, оттого пеня нам, что не пресекли?
ЗАХАРИЙ. Казимир злейший враг Москве! Неужто поощрять тайные сговоры?
НАЗАРИЙ. Враг-то враг, да он по уши в своих ливонских делах. И коли в Шелони подмоги не дал, ныне и подавно не рыпнется. И Москве то ведомо не хуже, чем нам.
ЗАХАРИЙ. Так, так. И что ж?
НАЗАРИЙ. Почто он про Марфу выведывал? Коль так наслышан, то и знает, что она ото всех дел отринулась, и Федору не велит.
ЗАХАРИЙ. Лис! Лис! О Боже, вразуми! Что хочет он?
НАЗАРИЙ. Не он – сам Иоанн.
ЗАХАРИЙ. В том вся и страсть!..
Вновь появляется Брадатый.
БРАДАТЫЙ. С твоим фалернским, хозяин, совсем запамятовал. В Москве ныне деяния великие. Заморский зодчий Аристотель возводит святой храм Успения, опять же Кремль камнем одеть приспело. Казне убытки. Не подвигнет ли то верных наших новугородцев черну дань поставить не три гривны с обжи, а пять?
ЗАХАРИЙ. Пять?!
БРАДАТЫЙ. Ты верно внял. Засим уже – адью!
ЗАХАРИЙ. Адью.
НАЗАРИЙ. Адью.
Брадатый уходит.
ЗАХАРИЙ. Пять гривен с обжи! Се – бунт!
НАЗАРИЙ. А коли бунт и нужен?
Тяжелое молчание. Дважды хлопнув в ладони, Захарий вызывает слугу.
ЗАХАРИЙ. Упадыша ко мне.
Является Упадыш.
ЗАХАРИЙ. Возьми людей. Понужно. С сего часа смотреть за домом Марфы. Особо за Феодором. За упущенье – не спиной ответишь. Внял?
УПАДЫШ. Сполна. Башкой.
ЗАХАРИЙ. Башкой?
УПАДЫШ. Так ныне говорят.
ЗАХАРИЙ. Набрались от москвичей! Уж вовсе русскую речь татарщиной поганой изговняли. Главой!
УПАДЫШ. И это внял. Слуга покорный твой! (Уходит.)
ЗАХАРИЙ. Добро?
НАЗАРИЙ. Не худо. Убыток не велик, а прибыль может быть.
ЗАХАРИЙ. Когда б то знать что прибыль, что убыток!..
Картина пятая
Известие о намерении великого князя московского повысить дань вызвало возмущение умов во всех новгородских пределах. Доплеснулось оно и до дома Марфы, некогда славного пирами и многолюдьем, а со времен Шелони и Коростыньского мира притихшего, как погост. Возмутительную весть эту Федор узнал, быв на торговой стороне по делам. Возвратясь к себе на Неревский конец, он как был, сошед с коня, так и ворвался к матери.
ФЕДОР. Доколе, мать?! Московский злобный волк впился нам глотку волчьей хваткой и удушает, как овцу! Мы овцы? Куда ни ткнись, везде их тиуны мздоимствуют, глумятся над народом! Уж скоро, чтоб Волхов перейти, чтоб лишь ступить ногой на мост Великий, дань требовать почнут!
МАРФА. А наши не таки? Таки же воры. Возьми счета сии. Сверь. И разочтись с купцами.
ФЕДОР. Мы нашим окорот вольны своим судом дать. А этих – тронь!
МАРФА. И не трогай. Тебя, что ль, обидели?
ФЕДОР. Посмел бы кто меня! Нет, не меня. Но наш народ вольнолюбивый стонет, растоптанный московским сапогом!
МАРФА. Не такой он, может, вольнолюбивый? Коль позволяет себя топтать. Ты не застыл ли? Носишься в летнике. А уж подсиверок, Волхов того и жди встанет.
ФЕДОР. Не узнаю тебя! Ты – Марфа, которая одним лишь словом могла поднять на вольность град великий? Ты поношенья сносишь, как холопка! Ты равнодушна к бедствиям народным! Себе не верю! Или позабыла, за что погибли дед мой и отец, и брат мой Дмитрий?!
МАРФА. Не позабыла.
ФЕДОР. Пошто, скажи, ты ладанку мне эту, с святой землей, в которой кровь Вадима перемешалась с кровь брата, дала? Чтобы пустой игрушкой болтаться ей на шее у меня?
МАРФА. Ты прав. Пожалуй, приберу.
ФЕДОР. Не дам! Она мне греет сердце, питая ненависть к врагам отчизны! Не мне тебя судить. Твоя остыла кровь. Моя покуда нет! К тебе спешил я ныне за поддержкой. Но хоть бы дай совет.
МАРФА. Какой совет?
ФЕДОР. Решили мы, что ныне пробил час. Народный гнев готов взметнуться валом и сместь с земли новугородской…
МАРФА. Мы – кто?
ФЕДОР. Мои друзья, иных ты знаешь. Лощинские Богдан с Иваном. Сын Афанасьева Ивана Елевферий. Василь Ананьин, нынешний посадник…
МАРФА. И он!
ФЕДОР. Поднять народ на бой нетрудно будет. Но чтоб верней победа наша стала, нужна поддержка нам Литвы. Я буду возглавлять посольство. Я Борецкий. Борецких знают там, да я не знаю их. Дай мне совет, с кем мне снестись верней?
Марфа подходит к сыну и бьет его по лицу.
ФЕДОР. Пошто?! Я лишь просил совета!
МАРФА. Совет… час сей… я дам… Господи, да за что же мне это?!. Вот мой совет. Поди к своим, приласкай жену, поиграй с сыном. Чтоб не пришлось потом до смертной муки пенять себе, что мало видел их!.. Таков совет. А вот каков указ. Поутру отправишься в наши Двинские земли, проследишь обозы, с ними вернешься по первопутку.
ФЕДОР. Как бросить я могу друзей, с кем связан делом чести и свободы новугородской…
МАРФА. Не мыслю ослушания сыновья!
Молчание.
ФЕДОР. Я… повинуюсь.
МАРФА. Целуй на этом крест!
Федор целует крест и в бешенстве выскакивает из горницы. По знаку Марфы молодой слуга возжигает свечу. Марфа опускается на колени.
