Роберт Швейхель - За свободу
— Ох-ох-о, что же поделаешь? — вздохнул седой как лунь старик с космами, падающими на иссохшее лицо, изборожденное клинописью морщин. Тяжкий труд, годы и болезни согнули его спину, и он обеими руками тяжело опирался на костыль. Это был Мартин Нейфер, отец Симона. — В старину, когда мы еще были свободными хлебопашцами и сами судили и рядили у себя в общине по правде и справедливости, — продолжал он, — честный человек не боялся такой напасти. Не то что нынче!
— Да воздаст им за это дьявол! — крикнула Виландша.
Тем временем жена несчастного, у которой лишения и горе давно иссушили слезы, вынесла из дома небольшой, должно быть заранее приготовленный, узелок. Конц Гарт отер рукавом окровавленный лоб и, взяв на руки мальчугана, сказал остальным:
— Идем!
— Куда? — спросил Симон.
— Околевать в первой попавшейся канаве, — злобно усмехнулся Конц.
— Погодите! — закричала, протискиваясь через толпу, стройная цветущая девушка с толстыми русыми косами. — У тебя есть с собой деньги, братец? — обратилась она к Симону Нейферу. — Нельзя же их так отпустить. Пусть каждый даст что может, во имя милосердия божия.
— Правильно, Кэте! — одобрительно произнес староста и, достав из кармана кожаный кошелек, выложил несколько медных монет в протянутую руку сестры. Его примеру последовал Пауль Икельзамер, а за ним и другие. Иному и жаль было расставаться со своими геллерами, да стыд брал перед соседями. У кого с собой ничего не было, те сказали жене Гарта, чтобы она, прежде чем уйти из деревни, заглянула к ним домой. Карие глаза Кэте светились состраданием и радостью, когда она вручила несчастной женщине собранные деньги.
— Да воздаст тебе за все господь! — прошептала та дрожащими губами, и слабая краска выступила на ее бледных, ввалившихся щеках. Но то была краска стыда, а не радости. «Милостыня», — подумала она, и сердце ее больно сжалось. Ее муж, повернувшись к югу, в сторону Эндзее, потряс кулаком и, заскрежетав зубами, произнес:
— Пусть воздаст бог и тем, кто выжал из меня последние соки и выгнал из дому, как собаку!
— Бог воздаст каждому по заслугам, братья, и никто, как бы высоко он ни стоял, не уйдет от божьего суда. Меч правосудия настигнет и князей в их хоромах, и нищего в его вретище. Но что здесь происходит, люди добрые?
Эти слова произнес человек, подошедший незамеченным. Старая пастушеская шляпа прикрывала бесцветные волосы, спадавшие мокрыми от тумана космами на узкие плечи. В костлявой руке он держал посох. Грубый тиковый кафтан висел мешком на длинном и тощем теле. Впалые, желтые как пергамент, щеки и острый подбородок заросли щетиной. Мохнатые брови нависли над глубоко сидящими, горевшими, как раскаленные угли, глазами. Длинный нос списал над широким ртом с тонкими бескровными губами. Жена кузнеца, стоявшая ближе всех к незнакомцу, принялась рассказывать ему о происшедшем, стараясь опередить перебивавших ее соседей. Странник терпеливо слушал ее, опершись на посох. Тем временем судебный пристав вместе со своим помощником успел очистить лачугу и собирался приступить к продаже конфискованного имущества, но незнакомец расстроил его намерения.
— Дозвольте и мне слово молвить, — сказал он, выпрямляя согбенную спину. Он занес было ногу на ступеньку, но Штекерлейн преградил ему дорогу: он сам облюбовал себе крылечко для аукциона.
— К липе![9] К липе! — раздались голоса, и старик Нейфер увлек за собой странника к площади. Вся толпа, от мала до велика, охваченная любопытством, хлынула за ними.
— Тьфу ты, дьявол! — загремел страж правосудия. — Так он угонит весь народ! Кому же я сбуду этот хлам?
— Тому, кого ты здесь только что помянул, — бросил ему в ответ странник. Говор у него был не франконский. — Кто же еще польстится на добро бедняка?
И он направился к площади. Там он встал на скамью под раскидистой, уже облетевшей липой и горящими глазами обвел стекавшийся народ.
«Проповедник!» — пробежал шепот в толпе. Хотя никому из оренбахцев еще не привелось видеть проповедника, но и до них уже дошли слухи об этих людях. Охваченные пламенным духом Реформации, они бродили по стране, проповедуя и толкуя евангелие по собственному разумению. То были простые, неученые люди, все больше ремесленники. Многие из них лишь недавно, по библии, научились грамоте. Библия была единственной книгой, которую они читали, единственным источником, из которого они черпали свое вдохновение и свои религиозные убеждения, пренебрегая грызней богословов. С непоколебимым мужеством переносили они муки лишений, голод и жажду, зной и стужу, преследования и издевательства. Ни оковы, ни побои, ни даже угроза смерти от руки палача — ничто не могло погасить их пламенного энтузиазма.
Забредший в Оренбах странник был из числа цвиккауских ткачей-проповедников[10]. Голос его, сначала хриплый, зазвучал яснее и громче.
— Так, стало быть, ваши господа выбрасывают крепостного на улицу, лишают его крова и хлеба? Скажите, люди добрые, разве крепостной не человек? Ведь даже собаку в такую пору и нехристь не выгонит из дому. Разве крепостной не такой же человек, как вы и я? И где же это писано, что человек может стать собственностью другого человека? Разве не все мы созданы по образу и подобию божиему и разве первейшая заповедь господа нашего Иисуса Христа не гласит: «Возлюбите друг друга, как братья и сестры»? Так скажите же, может ли брат быть рабом брата своего?
— Нет, нет, нет! — загудела толпа.
— Воистину так! — подтвердил он. — Апостол Павел пишет коринфянам: «Рабом ли ты призван быть, не смущайся, но если можешь сделаться свободным, избери лучшее». И когда Иосиф был продан своими братьями, подлыми завистниками, в рабство, бог повелел Моисею, чтобы каждый говорил своему сыну: «Рабами мы были в Египте у фараона, который жестоко притеснял нас».
— Да, мы изберем лучший путь! — прозвучал зычный голос Пауля Икельзамера, и проповедник торжественно продолжал:
— Слушайте, братья, как попы и монахи, пресмыкающиеся перед владетельными господами, сами посрамляют себя мудростию Соломоновой, которая гласит: «Если ты поручился за ближнего твоего и опутан словами уст твоих, сделай же, мой сын, вот что, и избави себя, так как ты попался в руки ближнего твоего: спеши, одолей его и гони прочь». А через пророка Исаию глаголет господь так: «За ничто вы проданы и без серебра будете выкуплены».
Толпа зашумела, как ветер в деревьях.
— Правильно! Правильно! Вот истинное откровение божие! Довольно нас водили за нос и бесстыдно надували попы!
— И наш тоже хорош! — пронзительно крикнула жена кузнеца и погрозила кулаком в сторону церковного дома.
— Все они одним миром мазаны, — вставил общинный писарь. — Есть латинская библия и у отца Бокеля, да что толку-то? Вся латынь давно вышла из него потом в трудах праведных…
— …над жбаном вина! — закончил кто-то из стоявших сзади.
— И над его племянницей во Христе Аполлонией, — добавил другой.
Поющие монахи. Карикатура на римско-католическую церковь.
С гравюры XVI в.
В толпе раздался хохот: Аполлония была стряпухой его преподобия Непомука Бокеля.
— Все они прислужники Ваала! — громовым голосом продолжал проповедник среди водворившейся тишины. — Их раздуло от обжорства и разврата, а сердца их прогнили насквозь. Истинно говорю вам, скорее светлый родник забьет из навозной кучи, чем чистое слово божие выйдет из их отрыгающих вином уст. То сам сатана напялил рясу и благовестит к обедне, уцепившись хвостом за церковный колокол.
Старый Мартин, который стоял, опершись на костыль, ближе всех к проповеднику, прервал его возгласом:
— Надобно вернуться к древнему обычаю, когда каждый приход сам выбирал себе священника.
Но его слабый голос был едва слышен, и проповедник, громко повторив его слова, продолжал:
— От всей души скажу: да будет так! Завитые, надушенные, напомаженные стоят они у алтаря. Они пожирают и пропивают дары, приносимые на дело благочестия, а стадо свое пасут на бесплодной почве, не родящей ничего, кроме благодати рабства. Иной благодати они не признают, эти апостолы сатаны! Вырвать их надо с корнем! Уничтожить как богопротивное семя! Секира уже занесена над их головами, и скоро господь свершит свой приговор.
— Пропади они пропадом! — загремел густой бас кузнеца.
— Ведь сказано в священном писании, — продолжал проповедник, — что богу надлежит повиноваться больше, чем людям. Но попы толкуют евангелие вкривь и вкось для того, чтобы господа, подкрепляя свои ленные права священным словом, могли жестоко угнетать простой народ. Это наемники диавола и вождь их — сатана! Они взваливают на ваши плечи все новые и новые тяготы. Нынче они выпрашивают у вас доброхотное подаяние, а через год требуют его уже как должное. Нынче одолжение, завтра принуждение, а там, глядишь, и закон. Вот откуда произошли их старинные права, которыми они так кичатся.
