Наташа Северная - Фараон. Краткая повесть жизни
– Зови их.
Нефебка выскользнул из зала, и тут же вернулся, но уже в сопровождении музыкантов.
– Что желаете услышать, Божественный, что-то грустное, веселое или просто спокойное?
– Грустное. Даже сам не знаю от чего…
– Хорошо.
Нефебка подал знак музыкантам, и те затянули грустную мелодию.
Шло время. Фараон не притрагивался к еде, он весь отдался грустной и пленительной музыке. Ему мерещились далекие страны, желтые пески Кемета, и отец, мчащийся на боевой колеснице. Отец… Рамзес задумался о его непростой и жестокой судьбе. О его смерти… Про себя он верил, что сумеет дожить до глубокой старости, и умрет в своей постели окруженный детьми. Только так и должно быть!
– Тебе нравится? – вдруг спросил он, повернувшись к Кале.
– Ты же знаешь, Божественный, очень нравится.
Не удержавшись, царица заметила:
– Неужели даже любимое блюдо не сумеет сегодня развеять грусть твоего Величества?
Рамзес взглянул на многострадальные перепела под соусом и согласно кивнул.
– Ты права. Подай перепела, – приказал он слуге.
И тут произошло что-то невероятное. Блюдо, которое само по себе было не тяжелым, по какой-то непонятной причине неожиданно выскользнуло из рук слуги. Раздался звук разбитой посуды. Музыканты, ни на что не обращая внимания, продолжали играть. Густо покраснев, слуга подбирал с мозаичного пола соус и перепела. Нефебка упав на колени, запричитал:
– О, Божественный, простите его! Он еще так молод и неопытен!
– Полно, Нефебка! Ничего страшного не случилось. Мне и самому сегодня почему-то не хотелось их есть.
Уже ни о чем не заботясь, Кала резко поднялась с подушек.
– Божественный, позволь мне покинуть тебя, я сегодня что-то очень плохо чувствую себя.
Кала возвращалась в свои покои, ничего перед собой не видя и не слыша. Она плохо помнила, как ее раздели, искупали, умастили тело благовониями. Лишь наконец оставшись одна, она горько зарыдала. Какая-то нелепая случайность разбила все ее мечты. Нелепая случайность…а у нее уже нет больше сил жить с этим животным. Вцепившись зубами в костяшки пальцев, она выла от боли и отчаяния. И не было человека способного утешить ее.
На следующий день, едва Кала приняла утреннюю ванну, в покои вбежала Сара и, упав на колени, испуганно прошептала:
– Ночью отравились две собаки.
Кала безучастно смотрела на себя в зеркало. Черные глубокие глаза, тонкие нежные черты лица, брови вразлет, алые чувственные губы. Может ей надо было родиться уродиной? А может изуродовать себя? И тогда животное само от нее откажется, она будет жить одиноко в каком-нибудь закрытом дворце и никогда… никогда в ее жизни не будет любви… и не будет освободителя.
– Они съели те самые перепела, которые вчера были выброшены.
– И что с того?
– Фараон в ярости. Он думает, что его хотели отравить, но боги уберегли его.
– Он правильно думает.
Кала тяжело поднялась с позолоченного табурета. Она как будто постарела за ночь. Странно было видеть эту надменную высокомерную женщину с опущенными плечами и блуждающим потерянным взглядом. Обняв служанку, Кала произнесла:
– Сара мне все безразлично. Возьми драгоценности на столике. Они твои, ты заслужила их. И беги, спасай себя.
– А вы, Божественная?
– Я… А я очень устала, Сара. Будь, что будет.
Оставшись одна, Кала горько заплакала.
Счастье и радости земной жизни не для таких как она, на ее половине дворца вновь поселились тоска и уныние.
А через несколько дней был действительно выявлен заговор, во главе которого стоял военачальник Хоремхеб. Оказывается, он тоже предполагал отравить царя перепелами, а затем провозгласить себя фараоном. Хоремхеб и его сторонники были публично казнены. Кала безучастно наблюдала за их муками, сожалея только о том, что своими действиями невольно помогла раскрыть заговор. Быть может, Хоремхебу в этом деле повезло бы больше, чем ей. В толпе придворных царица увидела заплаканное лицо Шепсескаф. Вспомнив о своем недавнем разговоре с придворной дамой Менесхет, Кала испытала чувство злого удовольствия. В самом деле, не ей же одной только страдать?
* * *Я медленно прихожу в себя.
Утро.
Я буду жить еще день.
От этой уверенности мне становится спокойно.
Надо мной склоняется лицо Пафнутия. И радость вспыхивает в моих глазах, чтобы через мгновение погаснуть.
Он печально улыбается, а потом начинает свой немой рассказ.
Пафнутий опоздал, и этого было достаточно, чтобы Мефис принял яд. Он успел сказать Пафнутию, чтобы тот вынес его в сад.
Там Мефис и умер.
Я молча смотрю на расписанные стены. Моя роскошная боевая колесница. Она из золота. Ни у кого больше нет такой. Я рассматриваю свое тело. Сильное, гибкое, широкие плечи, узкие бедра. В жизни я немного другой.
Мелькает странная мысль: «А может быть, Пафнутий и не старался спешить?»
Я медленно перевожу взгляд с росписей на его лицо.
Но я вижу перед собой старое, изуродованное моей рукой лицо, пропитанное моей болью и скорбью.
Он – мое подобие. Мои мысли, мои деяния.
Приподнявшись, я шепчу:
– Рамзес.
Пафнутий отшатывается от меня.
Но я повторяю.
– Рамзес.
Он поджимает губы и его подбородок начинает вздрагивать.
Я больше не смотрю на него.
Я жду, когда он уйдет. И пытаюсь не думать о Мефисе.
Но Пафнутий долго сидит возле меня.
Так он просит за Рамзеса.
Сейчас мы чужие.
И в который раз я удивляюсь его бесстрашию. Ведь он знает, какая участь ждёт тех, кто прекословит мне. Знает – и не боится! Смельчак! Уверен, что переживет меня.
Потом он уходит. И облегченный вздох вырывается из моей груди.
И печаль о Мефисе наваливается на меня.
Я делаю знак – слуги выносят меня на террасу.
Я долго и бездумно смотрю на небо, на медленно плывущие белоснежные облака.
Ни Ра, ни Нут так и не пришли ко мне.
Того, чего нет, никогда не сможет прийти к тебе.
Представив удивленное лицо Мефиса, я горько усмехаюсь.
Да, мой друг, и ты тоже сейчас это знаешь.
И я все всматриваюсь в небо, все хочу отыскать Мефиса. Ведь нам так о многом ещё надо поговорить, мой единственный, ушедший друг.
В детстве, когда мне становилось тоскливо и тяжело, я прятался в саду. И Мефис всегда находил меня. Он ни о чем не спрашивал, а брал на руки и, успокаивая, пел песни.
Ах, Мефис, Мефис…
Наставник любил говорить, быть сильным, это не только умение владеть и повелевать собой. Иногда сила и заключается в том, чтобы смочь разрешить себе быть слабым.
И я не замечаю, как с моих ресниц срываются слезы.
Исход был предрешен в любом случае. Я знал, что так будет. Мефис не позволил бы себе умереть от моей руки. Гордый Мефис.
Как же невыносима боль утраты.
Лишь когда иссякли все слезы, я свернулся в клубок, и впервые, за много дней крепко уснул.
* * *– Аменемхет, Рамзес идите ко мне!
Два мальчугана выбежали из-за деревьев. Старшему девять лет, младшему семь. Аменемхет, наследный принц, высок, строен, красив. Любой смертный распознает в нем сына бога и будущего повелителя Кемета. Рамзес был его полной противоположностью, коренаст и плотен, невысокого роста, с самым обыкновенным ничем не примечательным лицом. Непохожесть братьев удивляла самого фараона. И только преданность божественной супруги не давала ему повода усомниться в царской крови Рамзеса.
– Вот вам хлеб, отщипывайте маленькие кусочки и кидайте их в пруд.
– А зачем?
– Чтобы кормить уток. Они ведь тоже бывают голодны.
Аменемхет весело смеялся, наблюдая за тем, как утки гоняются за хлебом, Рамзес от удовольствия притоптывал ножкой.
Их не смущала ни личная охрана царя, ни многочисленные придворные с подобострастием ловящие каждое слово и взгляд повелителя, ни слуг, в которых порою было больше чувства собственного достоинства, чем в их хозяевах. Мальчики давно поняли и привыкли к тому, что одиночество – самая большая роскошь в их жизни и быть может самая недоступная. Такая же недоступная, как их отец, с которым они крайне редко проводили время. Их детские сердца были поражены тоской по самому могущественному человеку Кемета, которого женщины и враги видели намного чаще, чем они, наследные принцы и любящие сыновья.
– Папа, папа, посмотри, как они интересно кушают.
Фараон взял мальчика на руки, крепко к себе прижал.
– Да сын мой, они забавно едят.
Поцеловав Рамзеса, царь опустил его на землю. Война с морскими народами надолго отлучила царя от сыновей. А жить следовало по древним традициям, предписывающие фараону быть не только добрым и справедливым отцом, но и мудрым наставником. Короткие прогулки не могли восполнить долгую разлуку. Жрецы из Гелиополиса предупредили фараона об опасности нарушения гармонии в воспитании будущих царей. О грядущих бедствиях, которые могут обрушиться на царский род, если воспитание мальчиков будет поручено женщине, даже если она и божественная супруга его Величества. Но и выйти из войны, в которой Кемет пребывал уже несколько лет, фараон не мог – ведь это было равносильно поражению. А еще он не мог создать крепкую и боеспособную армию, приносящую ему победы. Фараон все это прекрасно понимал, но признавать свои неудачи не собирался. Он знал, что война – не его предназначение. Богами ему были предначертаны любовь и женщины. Множество наслаждений и удовольствий.
