Александр Дюма - Юрбен Грандье
Миньон и Барре дней десять продолжали посещать монастырь, задерживаясь там когда на четыре, когда на шесть часов, а однажды пробыли целый день; наконец в понедельник 11 октября 1632 года они вызвали письмами кюре из Венье, луденского бальи г-на Гийома Серизе де Лагериньера и гражданского судью Луи Шове, дабы те явились в монастырь урсулок, осмотрели двух монахинь, одержимых дьяволом, и засвидетельствовали странные, почти невероятные проявления этого недуга. Вызванные таким манером, двое судейских не сочли возможным уклониться; впрочем, они разделяли всеобщее любопытство и были не прочь посмотреть собственными глазами на источник слухов, уже некоторое время круживших по городу. Поэтому они отправились в монастырь, дабы присутствовать при изгнании дьявола и дать на это свое дозволение, если они сочтут, что монахини действительно одержимы, либо прекратить комедию, если увидят, что все это выдумки. У дверей монастыря они встретили Миньона в стихаре и епитрахили, который сообщил, что на протяжении двух недель урсулинок терзали призраки и жуткие видения, а мать настоятельница и две другие монахини недели полторы были одержимы злым духом, который в конце концов удалось изгнать из их тел, — это сделали он сам, Барре, и несколько кармелитов[15], предложивших свою помощь в деле борьбы с общим врагом. Однако в ночь на воскресенье и в самое воскресенье настоятельница Жанна де Бельфиель и сестра-белица по имени Жанна Дюманьу снова почувствовали беспокойство и были одержимы тем же духом. Изгоняя его, Миньон выяснил, что дух вселился в монахинь согласно новому договору, символ которого — букет роз, тогда как символом первого соглашения с дьяволом были три черных шипа; кроме того, добавил Миньон, сначала духи всячески отказывались назвать свои имена, но в конце концов, благодаря его умелым действиям, тот, что вселился в мать-настоятельницу, вынужден был признаться, что его зовут Астарот, один из самых заклятых врагов Господа; дух же, вселившийся в белицу, — дьявол более низкого ранга, и имя ему — Сабулон. Но к сожалению, добавил Миньон, сейчас одержимые отдыхают, так что бальи и судье придется прийти в другой раз. Судейские чиновники собрались было удалиться, но тут прибежала монахиня и сообщила, что бесноватые снова забеспокоились. Тогда бальи и судья вместе с Миньоном и кюре из Венье поднялись в спальню с высокими потолками, в которой стояло семь узких кроватей, но заняты были только две из них: на одной лежала настоятельница, на другой — сестра-белица. Поскольку случай у настоятельницы был более серьезный, у ее постели стояло множество кармелиток и монахинь, а также Матюрен Руссо, священник и каноник церкви Святого Креста, и Манури, городской хирург.
Не успели судейские приблизиться, как настоятельница начала биться в корчах и визжать, словно поросенок; чиновники смотрели на нее с изумлением, которое еще усилилось, когда бесноватая сначала вжалась в свою постель, а потом буквально выпрыгнула из нее, сопровождая свои действия столь дьявольскими жестами и гримасами, что если зрители не верили в ее одержимость, то могли по крайней мере восхититься ее замечательной игрой. Миньон сказал бальи и судье, что, коли они желают, одержимая будет отвечать на вопросы по латыни, хотя языка она не знает; те ответили, что пришли сюда, дабы подтвердить факт вселения бесов, почему и желают, чтобы Миньон представил им все имеющиеся у него доказательства этого. Тогда Миньон подошел к настоятельнице и, велев соблюдать полную тишину, вложил сначала ей в рот два пальца, затем проделал все, что рекомендует в таких случаях требник, и приступил к допросу. Перед вами его дословная запись.
Вопрос: Propter quam causam ingressus es in corpus hujus virginis? — По какой причине вошел ты в тело этой девицы?
Ответ: Causa animositatis. — По причине злобы.
В.: Per quod pactum? — По какому договору?
О.: Per flotes. — По договору цветов.
В.: Quales? — Каких?
О.: Ross. — Роз.
В.: Quis misit? — Кто тебя послал?
Когда прозвучал этот вопрос, чиновники заметили, что настоятельница как бы заколебалась: дважды она открывала рот и ответила слабым голосом лишь на третий раз.
О.: Urbanus. — Юрбен.
В.: Die cognomen. — Какая у него фамилия?
Здесь одержимая опять, заколебалась, но, словно вынуждаемая изгоняющим беса, ответила:
О.: Grandoer. — Грандье.
В.: Die qualitatem? — Кто он?
О.: Sacerdos. — Священник.
В.: Cujus ecclesiae? — Какой церкви?
О.: Sancti Petri. — Святого Петра.
В.: Quae persona attulit flores? — Кто принес цветы?
О.: Diabolica. — Посланец дьявола.
Едва успев произнести последнее слово, одержимая пришла в себя, помолилась и попыталась съесть предложенный ей кусок хлеба, однако не смогла его проглотить, ссылаясь на то, что он слишком сух. Тогда ей принесли жидкой пищи, и она поела, но немного, поскольку ее все время донимали судороги.
Бальи и гражданский судья, видя, что приступ кончился, отошли в нишу окна и стали вполголоса обмениваться мнениями. Миньон, опасаясь, что они не удовлетворены, подошел к ним и сказал, что в разыгравшейся перед ними сцене есть нечто похожее на случай с Гофреди, который по приговору парламента Экс-ан-Прованса был казнен несколько лет назад. Этими словами Миньон явно и неуклюже выдал свою цель, поэтому чиновники ничего не ответили и лишь судья выразил удивление, почему исповедник не выяснил у настоятельницы подробнее относительно «злобы», о которой она упомянула в одном из ответов, что было бы весьма важно, однако Миньон отговорился тем, что ему запрещено задавать вопросы из простого любопытства. Судья не унимался, но тут сестра-белица, в свой черед забившись в судорогах, вывела исповедника из затруднительного положения. Чиновники немедленно подошли к ее постели и потребовали, чтобы Миньон задал ей те же вопросы, что и настоятельнице; однако как исповедник ни старался, он так и не смог вытянуть из монахини ничего, кроме слов: «Другого! Другого!» Миньон объяснил это тем, что дьявол, вселившийся в белицу, невысокого ранга и поэтому отсылает экзорцистов[16] к своему начальнику Астароту. Как бы там ни было, но, не добившись от Миньона другого объяснения, чиновники удалились, после чего составили протокол всего ими виденного и слышанного и подписали его, воздержавшись от комментариев.
Однако люди в городе повели себя иначе и, обсуждая случившееся, выказали не меньшую осторожность нежели чиновники; ханжи поверили во все безоговорочно, лицемеры сделали вид, что поверили, однако люди светские — а их в Лудене было немало — решительно отвергли факт вселения дьявола в монахинь, причем без обиняков пояснили причины своего неверия. Их удивляло — и, надо сказать, не без основания, — что изгнанные дьяволы через два дня вернулись снова к великому смущению их врагов; кроме того, люди недоверчивые задавались вопросом, почему дьявол более высокого ранга говорил по-латыни, а второй, судя по всему, не знал этого языка, — ведь более низкое положение в дьявольской иерархии вовсе не объясняет подобного пробела в образовании. И наконец, отказ Миньона выяснить причины дьявольской злобы заставил кое-кого подозревать, что Астарот при всей своей образованности больше по-латыни не знал и поэтому не пожелал продолжать беседу на языке Цицерона[17]. К тому же в городе было известно о состоявшемся несколько дней назад в деревушке Пюидардан собрании самых ярых противников Грандье, а Миньон, по мнению многих, совершил ошибку, сразу упомянув священника Гофреди, казненного в Эксе. И в довершение всего люди полагали, что на процедуру изгнания дьявола нужно было пригласить каких угодно монахов, но только не кармелитов, так как у них есть на Юрбена зуб. Словом, все эти детали вызывали определенное сомнение.
Назавтра, 12 октября, бальи и гражданский судья, узнав, что в монастыре опять началось изгнание дьяволов, но уже без их ведома, взяли с собою каноника Руссо и своего письмоводителя и отправились туда. Вызвав Миньона, они стали ему выговаривать, что в столь важном деле нельзя ничего предпринимать без участия властей и что отныне их следует приглашать на всякое новое изгнание. Кроме того, они добавили, что на него как на исповедника монахинь и человека, ненавидящего Грандье, могут пасть неприятные подозрения, которые в его же интересах рассеять как можно скорее, и поэтому теперь начатым им изгнанием бесов должны заниматься лица, назначенные для этого правосудием. Миньон ответил судейским, что он никогда не возражал против их присутствия, однако не уверен, что дьяволы станут вступать в беседу с кем-либо, кроме него самого и Барре. Тут появился Барре, более бледный и угрюмый, чем обычно, с видом человека, словам которого все должны верить безоговорочно, он объявил бальи и судье, что перед их приходом произошли чрезвычайные события. На вопрос, что же такое случилось, Барре ответил следующее: ему удалось узнать от настоятельницы, что в нее вселился не один бес, а целых семь, из которых Астарот является старшим, а также, что Грандье отдал заключенный между ним и дьяволом договор, снабженный знаком в виде букета роз, некоему Жану Пивару, который, в свою очередь, перебросил его через стену монастыря одной из девушек, находившейся в саду. Это случилось в ночь с субботы на воскресенье, «hora secunda nocturna» — то есть в два часа пополуночи, это собственные слова настоятельницы. Однако, назвав имя Жана Пивара, раскрыть имя девушки она отказалась, а когда ее спросили, кто такой Пивар, ответила: «Pauper magus» — бедный чародей. Когда же ее попросили подробнее объяснить слово «magus», она добавила: «Magicianus et civis» — чародей и гражданин. В этот момент и прибыли чиновники.
