Юсиф Чеменземинли - В крови
Ко времени переезда в Шушу Вагифу было лет тридцать. Он сумел получить хорошее образование, прекрасно знал турецкий и персидский языки, был весьма сведущ и в некоторых других науках, а потому по прибытии в Шушу открыл в своей махалле школу и стал обучать детей. Работа эта мало что давала Вагифу, удовлетворения от нее он не чувствовал. Но Вагиф твердо верил в свои силы, он знал, что у него острый взгляд, что он умеет все подметить, каждого понять, и когда–нибудь он все равно обретет возможность оказывать влияние на людей и на ход событий.
В первые годы жизни в Шуше Вагифа знали лишь в махалле: он был грамотей и детский учитель. Правда, он писал стихи, и время от времени стихи эти распространялись по городу, так как любители поэзии охотно переписывали их в свои тетради. Вагиф вел жизнь уединенную, скромную и не стремился к новым знакомствам. В этом отношении он не хотел считаться с принятыми обычаями; сидел в своем небогатом домишке, нисколько не сомневаясь в том, что его ждет большое будущее.
И вот однажды случилось происшествие, привлекшее к Вагифу внимание самого хана.
Какой–то чабан, желая уберечь от сглаза любимую свою собаку, надумал заказать какому–нибудь грамотею охранительную молитву: бедняга и понятия не имел, какое это кощунство. Пригнав в Шушу несколько овец, он обратился к первому встречному и объяснил, что ему надобно: тот направил чабана к мяснику, мясник, выслушав чабана, направил его к кондитеру на Шейтанбазаре. Бедняга обходил весь базар, пока кто–то не сжалился над ним и не направил к Вагифу. Тот сразу все понял, однако вида не подал и, не желая обижать простодушного крестьянина, сел и написал для него следующую молитву:
Он спасти решил собаку,
Умастил меня, писаку.
Кто раскроет мой секрет,
Угодит в пастушью ср…[5]
Он свернул трубочкой листочек грубой простой бумаги, на котором было написано четверостишие, отдал пастуху и наказал, зашив в тряпицу, вместе с бусинкой повесить псу на шею.
Чабан ушел. Как–то раз Ибрагим–хан охотился неподалеку от тех мест, откуда был этот чабан. Притомившись, охотники решили отдохнуть и расположились в тени развесистого дерева. И вдруг среди бродивших поблизости собак они приметили одну — на шее у нее висела зашитая в тряпицу бумажка. Подивившись, что какому–то крестьянину пришло в голову устроить такое, хан велел снять с собаки тряпицу и дать ему,
Читая «молитву», хан не мог удержаться от смеха, однако потом разгневался не на шутку. Вернувшись во дворец, он призвал смотрителя двора Шахмамеда и велел немедля сыскать автора «молитвы». Шахмамед приказал доставить в город чабана, тот сразу указал на Вагифа, и поэта привели в диванхану. Допрашивал его сам хан, облаченные в красное палачи стояли наготове.
Одна из дочерей Ибрагим–хана Сенем–ханум безмерно увлекалась стихами и каждое новое стихотворение Вагифа обязательно переписывала в свою тетрадь. Прослышав, что поэт, которого ей ни разу еще не удалось увидеть, прибыл в судилище, девушка бросилась к окну и жадно стала разглядывать его. Сухощавый, крепкий, в черной чухе, в архалуке из узорчатой ткани, он гордо и спокойно стоял перед судом, засунув руку за пояс, поглядывая вокруг блестящими черными глазами, и бесстрашно отвечал на вопросы. Знавшая доселе лишь стихотворения Вагифа, влюбленная в его поэзию, Сенем была покорена поэтом: его умом, находчивостью, приятной внешностью и благородными манерами. А Вагиф, выслушав разгневанного хана, ответил ему так:
Сто двадцать с лишним тысяч
архангелов прошло,
Любому из живущих
пришлось немало вынести.
Где Нуширван великий,
где Сулейман премудрый?
Исчезли трон Джемшида
и все иные дивности.
Не хвастай: много злата
и много денег есть,
И много сел богатых
в моих владеньях есть,
На свете смерть–разлука,
куда ни день их, есть. —
Мир без тебя устроен,
сказать по справедливости.
К пророку я взываю —
свершить стремленья дай,
Ворот моей надежды,
молю, не закрывай,
Несчастного Вагифа
забвеньем не карай:
Слуга не без провинности —
хозяин не без милости[6].
Сенем жадно слушала стихи, в смятении глядя то на отца, то на поэта: впрочем по лицу хана видно было, что он уже несколько смягчился. Наконец стало ясно, что хан сменил гнев на милость, и у Сенем отлегло от сердца. Повелитель Карабаха долго пребывал в молчании, потом махнул рукой и Вагифа отпустили.
Поэт остался на свободе, зато сердце Сенем–ханум оказалось в плену; теперь оно билось лишь для Вагифа. Все дни ханская дочка проводила у окна в одной из верхних комнат, разглядывая прямую улицу, ведущую от дворца к мечети и далее в махаллу Саатлы, затерянную на западной окраине города; сердечный огонь, который разгорался в ней от каждой строки Вагифа, девушка пыталась погасить слезами…
Как–то раз, прохаживаясь по цветнику, разбитому перед его скромной мазанкой, Вагиф заметил парня с ношей на голове, выглядывавшего из–за садовой ограды.
— Дядя, не скажешь, где живет Молла Панах Вагиф?
Вагиф, удивленный, подошел к забору.
— Здесь он живет, а что?
Парень усмехнулся, молча отворил калитку, снял с головы покрытое шелком блюдо, отдал его матери Вагифа и, не спеша, стал объяснять, зачем явился.
— Сынок! — раздался вдруг из дома голос матери. — Иди–ка сюда! Ханская дочь Сенем–ханум прислала тебе фрукты в подарок!
Вагиф приподнял шелк, прикрывавший серебряное блюдо: на золотом блюдце красовались два спелых персика.
Вагиф был рад безгранично. А мать его, хоть и была польщена столь высокой честью, обеспокоилась:
— Ох, сынок, как же нам теперь быть? Опозоримся мы, пустую–то посуду не вернешь, а что у нас есть, чтоб ханскую дочь одарить? — Женщина пригорюнилась, раздумывая. — Сынок! У меня пара джорабов припасена, давно еще связала, может их послать? А?
Вагиф молчал, понимал, что положение создавалось нелегкое, а мать его продолжала раздумывать вслух:
— Футлярчик для расчески у меня есть… Красивый… Еще духи в сундуке припрятаны, твой отец–покойник из
Шираза привез… И пемза для ног, в серебро оправленная… Тоже из моего приданого, отец в Тебризе покупал… Что–нибудь из этого пошлем, а?
Вагиф, ничего не ответив, вышел в садик. Под грушей разложен был палас и небольшой тюфячок. В свободное время поэт обычно усаживался здесь и писал — бумага и пенал всегда лежали под подушкой. Вагиф сел, подумал и положил на колено дощечку с листком голубоватой бумаги. Камышовое перо проворно забегало по бумаге, то и дело окунаясь в чернильницу. Скоро стихи были готовы. Вагиф положил листок на блюдечко, где прежде лежали персики, и отдал посыльному.
Сенем–ханум с нетерпением ожидала возвращения слуги. Наконец тот явился, Молла Панах Вагиф прислал ей письмо, письмо это лежит внутри, на блюдце. Девушка нетерпеливо сдернула с блюда шелковое покрывало — письма не было. Обыскали двор, дорогу, по которой шел посыльный, письмо не находилось. Разгневанная и огорченная, Сенем хотела уж было послать парня обратно. Но письмо нашлось, один из слуг поднял его на лестнице и отнес хану. Вне себя от гнева читал Ибрагим–хае дерзкие строки:
Нам та, что слывет образцом доброты,
Два чуда небесного сада прислала,
Два спелых плода из теплиц красоты,
Приятных для вкуса и взгляда, — прислала.
…Скажите же той, чьи уста как рубин,
Ланита — хрусталь, грудь — цветущий жасмин,
С таком мы восторге, как если б Ширин
Нам ценности рая и ада прислала.
…Аллах! Кто сказал ей, что жаждет плодов,
Что болен такой–то от долгих постов?
Всю жизнь я, Вагиф, посвятить ей готов
За то, что она нам усладу прислала[7].
Когда Ибрагим–хан увидел внизу техаллюс[8] «Вагиф», его затрясло от негодования. В гневе он начал покусывать ус — это было очень скверной приметой, после этого обычно начинались аресты, пытки и казни…
Старшая жена хана Бике–ага, заметив, в каком состоянии повелитель, велела другим женам и детям хана оставить их наедине. Бумажку, которая привела мужа в исступление, она прочла, подобрав с пола. Ханша сделала вид, что тоже негодует, — иначе нельзя, — на самом же деле она нисколько не огорчилась. Наоборот, Сенем–была девушка на выданье, женихов пока что–то не предвиделось, а оставаясь во дворце, она лишь мешала младшим сестрам — прежде всего положено было выдать замуж старшую. Ведь в те времена, посылая сватов, говорили примерно так: «Такой–то желает породниться с ханом», причем имелась в виду ханская семья, а не какая–нибудь определенная его дочь. Хан в таких случаях всегда отдавал старшую. Зная эти порядки, Бике–ага и решила поискать окольного пути к сердцу хана, сделав ему деловое предложение. Она согласилась с мужем, что вся эта история: и посылка и ответное письмо я ная непристойность, двух мнений тут быть не может, но…
