Рекс Стаут - Великая легенда
Гортина отшатнулась:
— Это невозможно! Я не посмею!
В конце концов мне с трудом удалось убедить ее.
Бедняжку нельзя было упрекать за измену долгу — такой красавице нелегко четыре года быть рабыней Елены. Я не собирался выполнять свое обещание забрать ее, но она этого не знала, а узнав впоследствии, доказала, что она смелая девушка и истинная дочь Грей.
Самое главное, мне позволили войти незаметно. Ободряюще кивнув испуганной Гортине, я потихоньку проскользнул в дверь.
Войдя, я едва сдержал крик изумления. Парис не пожалел трудов и расходов на устройство гнезда для своей греческой птички. О роскоши и великолепии покоев Елены говорили много, но действительность превзошла все описания.
Желтый и белый мрамор был повсюду, а красным мрамором были инкрустированы скамьи из слоновой кости. На стенах висели дорогие шелковые ткани. В центре комнаты бил миниатюрный фонтан, украшенный четырьмя рельефами из паросского мрамора[48]].
Все это я заметил с одного взгляда, ибо мое внимание сразу же привлекли голоса в соседней комнате.
Бесшумно двинувшись в этом направлении, я спрятался за занавесами алькова, неподалеку от двери.
Здесь я мог четко различать голоса — вернее, голос Гектора.
— Ты жалкий и бессовестный человек, Парис! — говорил любимый сын Приама. — Из-за тебя мы воюем, из-за тебя наши друзья усеивают поле битвы своими мертвыми телами, из-за тебя плачут жены и дети Трои!
Отправляйся сражаться, покуда город не сожгли вместе с тобой!
Гектор умолк, и послышался голос Париса, но он говорил так тихо, что я не мог разобрать слова. Впрочем, угадать их смысл не составляло труда. Парис всегда умел найти для себя оправдание. Он горько сожалеет о бедах, которые навлек на Трою и Приама, но он советовался с оракулом[49]] Аполлона и получил указание не искать сражений; к тому же у него болит зуб и так далее. Право, этот человек был способен на любую низость, спасая свою шкуру.
Но вскоре стало ясно, что Парис перестарался, так как его прервал протестующий голос Елены:
— Ты лжешь, Парис! Боги предсказывали мои бедствия! О, почему они соединили меня с этим презренным трусом, а не с отважным и благородным человеком, способным защитить мою честь своими подвигами?
Прочь с моих глаз, Парис! А ты, мой дорогой брат Гектор, останься со мной и отдохни немного.
После недолгого молчания вновь послышался голос Гектора, вслед за Еленой осуждающего брата. Он добавил, что у него нет времени отдыхать — ему нужно найти Андромаху и возвращаться на поле битвы.
Съежившись в углу алькова, я услышал его тяжелые шаги на расстоянии вытянутой руки.
Как только их звук смолк, я снова выглянул из алькова и едва не был обнаружен, так как занавеси перед проходом в соседнюю комнату внезапно раздвинулись и оттуда вышел Парис в сверкающих доспехах и с хмурым видом. К счастью, он не заметил меня, и я снова скорчился в углу, оставаясь там, покуда не прошло достаточно времени, чтобы Парис вышел из дому. После этого я храбро шагнул в коридор из своего убежища и громко окликнул:
— Елена Аргивская! Идей хочет видеть тебя!
Из комнаты послышался удивленный возглас, вслед за этим занавеси раздвинулись вновь и появилась Елена.
Она была облачена в свободную белую мантию, скрепленную поясом на талии; руки оставались обнаженными; белые ноги виднелись между ремешками сандалий, а золотистые волосы опускались почти до пола. Несколько секунд она молча смотрела на меня, потом резко осведомилась:
— Что тебе нужно? Как ты вошел?
Я шагнул вперед и улыбнулся:
— Таково твое гостеприимство? Два дня я трудился ради тебя, твои пожелания выполнены, а ты приветствуешь меня словами: «Что тебе нужно?»
— Но как ты сюда вошел? — повторила Елена, сдвинув брови. — Где мои прислужницы? Почему мой дом открыт, как общественный храм? Говори!
— Афродита сделала меня невидимым для всех, кроме тебя, — с усмешкой ответил я.
— Это дурная шутка, Идей. Когда месть богов настигнет тебя, ты быстро растеряешь свой хвастливый юмор.
Но я не ослышалась, мои пожелания выполнены?
— Да. Церемонию твоего жертвоприношения проведет жрец Гефеста. Жертвенные животные сейчас в его храме.
— Вот как? — Ее лицо осветила улыбка. — Поделом Оилею! Этого было трудно добиться? Что сказал царь Приам?
— Ничего. Он все предоставил мне. Откровенно говоря, все прошло на удивление легко. Но, как ты говоришь, я, возможно, вызвал гнев Зевса.
— Отлично. — Елена пригласила меня в свои покои, и я повиновался.
Если я нашел наружное помещение великолепным, то что можно было сказать о ее личной комнате? Каждый предмет здесь свидетельствовал о неуемном стремлении к роскоши. Комната была меблирована в раннеспартанском[50]] стиле — господствовали продолговатые линии и белый цвет, за исключением скамей и сундуков, инкрустированных пурпурными жемчужинами Крита.
Большие мягкие подушки едва позволяли ногам касаться пола. Туалетные сосуды были из золота; в оконных нишах стояли высокие нисирские вазы, наполовину скрытые складками занавесей с вытканными на них изображениями грациозных лебедей и красивых женщин.
На мраморных рельефах стен, окаймленных блестящими золотыми лентами, были вырезаны батальные и любовные сцены.
В центре помещения находился миниатюрный алтарь на пьедестале, окруженный четырьмя скамьями из белого мрамора и слоновой кости. На скамьях в беспорядке лежали подушки, покрытые дорогими разноцветными тканями.
Подойдя к скамье, Елена села рядом со мной на подушки. На ее лице было беспокойное выражение, которое было вполне оправдано. Она думала о том, слышал ли я ее разговор с двумя сыновьями Приама.
Я решил сразу же ее успокоить.
— Говорят, что влюбленный не останавливается ни перед чем, — начал я. — До этого утра я не осознавал всю правду этого изречения.
Елена вопрошающе посмотрела на меня:
— О чем ты?
— Совсем недавно я слышал кое-что не предназначенное для моих ушей.
— Значит, ты слышал…
— Все.
— Ты удивляешь меня, Идей. Это недостойно.
— Я же сказал, что влюблен. Это мое оправдание.
К моему удивлению, Елена рассмеялась.
— Влюблен! — воскликнула она. — Нет, Идей, ты не влюблен. Ты слишком эгоистичен, чтобы даже понимать значение этого слова. Если ты и влюблен, то только в золото твоего отца.
— Ты смеешься надо мной, — мрачно буркнул я.
— Верно, — согласилась она и снова засмеялась.
— В таком случае Елена оскорбляет саму себя. Я всегда считал себя неспособным влюбиться, пока не увидел тебя. Я смеялся над усилиями Париса заполучить тебя, смеялся над героической борьбой Менелая за то, чтобы вернуть тебя в Спарту. Но, увидев тебя, я перестал смеяться. Эта нелепая война недостойна твоей красоты. Они сражаются утром, а потом отдыхают целую неделю. Ни женоподобный Парис, ни грубый Менелай, ни даже воины вроде Гектора и Ахилла или советники вроде Энея не для тебя.
— В самом деле? — Елена притворно вздохнула — в глазах у нее мелькнули насмешливые искорки. — Если никто из них не для меня, значит, я не должна вообще иметь мужчину?
— Остается Идей, — отозвался я, ударив себя в грудь.
— Но ведь ты тоже воин.
— Я перестал им быть.
— Кем же ты себя называешь?
— Философом.
— Философом? Что это значит?
— Философ — тот, кто смеется над всеми людьми, включая себя, потому что он их понимает.
— Полагаю, включая и женщин?
— Да. Всех, кроме одной. В моем случае это ты.
— Забавно! Право, мне нравится слушать твои речи.
Но ты пока еще не должен называть меня по имени.
— Значит, я могу надеяться? — энергично осведомился я, схватив ее за руку.
Елена убрала руку, но мягко и с улыбкой.
— Ты дерзок, — промолвила она, но в голосе ее не слышалось недовольства. — Кажется, ты забыл, что я — Елена Аргивская, супруга Париса. Сейчас я хочу поговорить с тобой о жертвоприношении Афродите.
Пришлось согласиться. Я сообщил ей количество жертвенных животных и описал сосуды для вина. Елена радовалась, уверенная, что жертва будет принята благосклонно.
Воспользовавшись случаем, я заговорил о нелепых суевериях религии и о том, что ее мифы коренятся в прославлении героев древности, которые были простыми смертными.
— Тебе меня не убедить. — Елена покачала головой и беззвучно забормотала молитву. — А что ты скажешь о золотом яблоке, присужденном Афродите[51]]? — спросила она. — По-твоему, Парис смог бы выманить меня из Спарты без обещанной помощи богини?
— Ты отлично знаешь, что все это было подстроено, — с презрением сказал я. — Мой друг Кисеей по меньшей мере раз двадцать в беседах с Парисом касался истории с яблоком, и тот каждый раз увиливал и старался сменить тему. «Ты в самом деле видел Афродиту?» — допытывался Кисеей. «Нет». — «Тогда что же ты видел?» — «Я видел яблоко». Подумать только, что люди вроде Энея притворяются, будто верят в эту чушь!
