Нина Молева - Граф Платон Зубов
Добился: отвечать стала. В двух словах — не больше. Восторгом зашелся: я, дескать, теперь самый счастливый из воинов российских — от самой великой Екатерины послания имею. Иначе, как Великой, с самого начала не величал. Письма — что ж, письма. Правды в них немного. Они как зеркало в убиральной: видишь одно, а добиться хочешь иного. Там морщину убрать. Там взгляд подобрее сделать. Там складку разгладить. Румянцу прибавить, чтобы на труп не походить. Куафер иной раз до двух часов возится, чтобы зеркало обмануть. Потому всегда письма и любила. В разговоре ошибешься, слово лишнее сорвется. Подосадуешь зря или слезой подавишься. В письмах все как надо получится. Каждое словечко пять раз перепишешь. Если надо. Потому и могла часами, в кабинете запершись, над письмами сидеть. Главное — за теми, что в Европу шли. Великая Екатерина — не от них ли? А тут и в письме ошиблась. Одно слово написала — берег бы себя, под пули не лез, на штыки не кидался. Много ли такому молодцу надо. Недели не прошло — в столице явился. И армию, и геройство свое бросил. Раз государыня меня ценит! В кабинет ворвался, и к ногам. Край платья целует. Не успел кабинет-секретарь дверь затворить, ручищами своими обнял. В воздух, как перышко, поднял. В губы впился — голова закружилась. На пол поставил, как совсем задохнулась, кровь в лицо ударила, и опять к ногам: прости, государыня! Хочешь, казни самой лютой казнью. Сколько лет мечтал, ночами ты мне глаз сомкнуть не давала. Прости, если можешь. Кругом виноват!
С Васильчиковым все просто. Марья Саввишна словечко шепнула, и нет его. Прощальной аудиенции и той не попросил: «Как государыня пожелает». Вещей собирать не стал: прислуга соберет. За отступные письменно поблагодарил. Почтительнейше. Мол, недостоин, но на все императорская воля. Думала, Марья Саввишна по нем вздохнет. И не помянула. Один раз только: зачем тебе, государыня, флигель-адъютант такой. Недоваренный-недопеченный. Что от такой молодости проку! Всегда Перекусихина знала, какое слово сказать к месту. Может, позвать ее? Водички с брусникой… Ледяной…
Решилась не сразу: больно напорист. Орловы перед глазами стояли. Если что, не уйдет из дворца. Друзей заведет. Проходу не даст. Все, кто против Орловых, за него горой встали. Игры дворцовые… А тут Самозванка. Пугачев разбушевался. Не справляются генералы. Верные люди — да за кого поручиться можно. Все от обстоятельств. Однажды ночью дверка к Перекусихиной приоткрылась. И тут не побоялся — напролом пошел. Можно бы и его на место какое назначить. Но — во дворце оборона нужна. Коли все в расстройство приходить начало, на кого-то положиться надо. Так оно вернее. Утром назначение подписала. Заговорила об апартаментах личных. А он: вся рухлядь моя и люди уже там. Дожидаться не стал. Отослать от себя в армию? Везде командиры нужны. Ничего, обойдется. Может, и на душе с таким-то легче станет.
Екатерина II — А. И. Бибикову. 7 марта 1774.
Александр Ильич! Во-первых скажу вам весть новую: я прошедшего марта первого числа Григорья Александровича Потемкина по его просьбе и желанию взяла к себе в генерал-адъютанты; а как он думает, что вы, любя его, тем обрадуетесь, то сие к вам и пишу. А кажется мне, что по его мне верности и заслугам немного для него сделала: но его о том удовольствие трудно описать. А я, глядя на него, веселюсь, что хотя одного человека совершенно довольного около себя вижу…
Екатерина II — А. И. Бибикову, 15 марта 1774.
Александр Ильич! Письма ваши от 2 марта до рук моих дошли, на которые ответствовать имею, что с сожалением вижу, что злодеи обширно распространились, и весьма опасаюсь, чтоб они не пробрались в Сибирь, также и в Екатеринбургское ведомство. Дела на суше меня веселят… Друга вашего Потемкина весь город определяет быть подполковником в полку Преображенском. Весь город часто лжет, но сей раз весь город я во лжи не оставлю. И вероятие есть, что тому так и быть. Но спросишь, какая нужда мне сие к тебе писать? На что ответствую: для забавы. Есть ли б здесь был, не сказала бы. Но прежде, нежели получите сие письмо, дело уже сделано будет. Так не замай же, я первая сама скажу…
Екатерина
С первой ночи понесла. Сама удивилась: в сорок пять годков? Папа десятью годами моложе. Не то что в силах был: куда девать их — не знал. С тем и не крылся. Сам всегда говорил — вестовщицам дворцовым работы не оставлял. Согрешил, мол, матушка, нынче. Как тебя в нынешнем положении твоем беспокоить! Опростаешься, тогда свое возьмем. Я с каждой девкой о тебе одной думаю — оттуда и силы берутся. «А обождать не можешь?» — в шутку спросила. Загрохотал: «Взорвусь, матушка, как есть взорвусь. Как самовар распаяюсь, сама же пожалеешь. Родила бы ты только». О младенце все придумал: и в голове, мол, матушка государыня, не держи. Никакой тебе заботы не будет, а дитя счастливо век свой проживет — моя в том забота. На Островки в гости к покорному своему слуге поедешь к сроку, а уж там своя рука владыка. Говорила: не сама ведь поеду. Тебе ли не знать, сколько свиты, глаз пронырливых, ушей всеслышащих. Смеялся: может. Островки для того и куплены. Там промеж островков да тропок лесных так запутаешься — входу-выходу не найдешь. А ребята мои за каждым гостем знаешь как присмотрят. Не огорчайся загодя, матушка. Бога не гневи. На последнем месяце на руках носил: это чтоб и мне тягость твою, государыня моя, ощутить. Гляди, на вытянутых руках держу: хорошо ли тебе, государыня моя. Подарки дарить вздумал. Драгоценности из Парижа и Лондона выписывать, бриллианты из Амстердама. Что ни примерит, все бранить принимается: такое ли тебе, государыня, нужно. Не родился, видно, мастер, чтоб Великую Екатерину обиходить.
Дочь родилась под Новый год, смотреть не стала: не привыкать же к младенцу. Фамилию свою, по обычаю, дал: Темкина. Как Бецкой от Трубецкого. Об имени поспорили. Настоял: Елизавета. Столько, мол, в Европе нынешним времени толков о Самозванке: Елизавета да Елизавета. Вот и пусть сумятицы еще больше станет. Смеяться принялся: не любишь, государыня, покойную императрицу. А ведь она тоже побочная. Незаконная. Даже не привенчанная. Вспомни: государь Петр Алексеевич с тезкой твоей, Екатериной Алексеевной Первой, когда венчался? После Прутского похода? В 1712-м году? А императрица-то покойная в год Полтавского сражения на свет пришла от маркитантки простой, что под телегами солдатскими промысел свой справляла. Чем же наша Елизавета Темкина хуже? О Самозванке говорить не любил. Может, просто не хотел. Что сказать, не знал. Кто-то за столом обмолвился: Самозванка. Промолчал. Как-то раз между прочим бросил: Шувалов Иван Иванович все время около нее вьется. Трус-трус, а тут куда только страх девает. Любил ли, мол, покойную государыню? Что скажешь? Все знали, привязан был. Очень. Болела перед кончиной. Видеть никого не хотела. В покоях круглый день ночь: занавесы темные, плотные опущены. Смотреть себя в зеркалах не могла. А Шувалов, как часовой, в антикамере. Днем и ночью. Отлучится на минуту и обратно торопится. Чуть не бежит. Папе иначе ответила: фаворит! Что ему остается без его государыни? Странно так посмотрел: и это тоже, только… Что только? Сказывали, никаких подарков от государыни не принимал, от чинов и то отказывался. Почему бы? Не удержалась: потому что сам богат был. Все говорят, что шкатульные деньги императрицы Анны Иоанновны ему перешли, до копеечки. Позаботилась царица, ничего не скажешь. Деньги-то российские. Государь Петр Великий их на представительство — не на бастардов давал. — У самой-то гроша ломаного за душой не было. Плечами пожал: какая разница. А богатства много никогда не бывает. Не верю в такого человека, чтобы «хватит» сказал. Противно то нашему естеству. Вот если о дочери думал… К тому же богатства-то его в иноземных банках быть должны. Где иначе?
Вскрикнуть младенец не успел, как исчез. Папа еще и с Бецким договорился. Быстро язык общий нашли. Папа, когда нужно, все мог. А ночи те, первые, не повторились… Так уж вышло. О Самозванке пришлось снова Орловых просить. Алексею Григорьевичу флот Средиземноморский поручен был — ему сподручнее. Вот только как поверить ему было? Как поверить… Разговор вышел нелегкий. Все обиды старые заколыхались. Вида не подала, а память как муравейник развороченный. Одно поняла: сам на былое место брата вернуться бы рад. Показалось? Нет, пожалуй. Марья Саввишна чайку попить пригласила. Ввечеру. Дверку приотворила. Легонько — будто сквозным ветром потянуло. Не растерялся. Неделя как день один пролетела, благо папа в Москве делами занимался, а главнокомандующему к своему флоту торопиться приходилось. Неделя… Такое не забудешь.
Из рассказов Н. К. Загряжской[10] А. С. Пушкину.
Орлов [Алексей Григорьевич] был [палач] в душе, это было как дурная привычка. Я встретилась с ним в Дрездене в городском саду. Он сел подле меня на лавочке. Мы разговорились о ком-то. — «Что за урод! Как это его терпят?» — Ах, батюшка, да что же прикажешь ты делать. Ведь не задушить же его. — «А почему же и нет, матушка?» — Как! и ты согласился бы, чтобы твоя дочь Анна Алексеевна вмешалась в это дело? — «Не только согласился бы, а был бы очень тому рад». — Вот какой был человек!
