Мария Фагиаш - Сестры-близнецы, или Суд чести
— Старая хижина все еще стоит! Я помню ее. Там я однажды нашла Беату, когда мы играли в прятки. Я ее недолго искала, и она была расстроена, что я ее так быстро нашла. — И она негромко рассмеялась мягким смехом Беаты.
У Николаса сжалось сердце. Ему не нравилась эта беззаботность, но одновременно он чувствовал, что его непреодолимо тянет к Алексе. Чтобы скрыть свое замешательство, он спросил у майора о новостях из Берлина, но в ушах его, хотя он и слушал майора, все еще стоял ее голос, хотя Алекса больше не смеялась. Когда он мельком взглянул на нее, то заметил, что она бледна и встревожена.
— Как все это переносят Рети? Это ужасный удар для них.
«Она назвала своих дедушку и бабушку „Рети“!»
— Да, конечно!
Николас не мог до конца подавить свою досаду. Ее хладнокровие начинало раздражать его. Майор также избегал упоминать о разыгравшейся трагедии, хотя, возможно, и из чувства такта. Он хвалил состояние полей и сравнивал методы возделывания венгерских виноградников с теми, которые применяются на Рейне. Алекса молчала. Время от времени при виде какого-то дома или памятного места на ее лицо набегала волна грусти, вызванной, видимо, какими-то близкими душе воспоминаниями. Когда экипаж миновал ряды акаций, означавших, что они въехали на землю Рети, она тронула Николаса за руку:
— Прикажите, пожалуйста, остановиться. Я хочу сойти.
Майор нахмурился:
— Сойти? Зачем?
— Я хочу навестить бабушку с дедушкой! — Ее тон был довольно настойчив. Она выглядела теперь отнюдь не такой спокойной и бесчувственной.
— Мы можем к ним подъехать, это не будет большим объездом, — сказал Николас.
— Нет! — неожиданно резко возразила она. — Я хочу побыть с ними одна. Я пройду по полю пешком.
Каради остановил экипаж. Годенхаузен озабоченно покачал головой:
— В этих туфельках? Через поля? Будь благоразумна.
Но Алекса выпрыгнула из коляски еще до того, как каждый из мужчин попытался ей помочь.
— Я знаю одну дорогу через поля.
Николас тоже вышел из экипажа, в то время как Годенхаузен оставался сидеть.
— Я провожу вас.
— Нет, не надо. — Эти слова прозвучали почти невежливо. — Я пойду одна или вообще не пойду.
— Вы считаете, это будет хорошо явиться так неожиданно? Ваша бабушка только что пережила такой сильный шок…
— Разве они не знают, что я приезжаю?
— Конечно знают. Я их тут же известил. И все же…
Она движением руки оборвала его на полуслове и пошла.
— Мы должны вас здесь подождать? — крикнул Николас ей вослед.
— Нет! Я приду в замок сама. Не беспокойтесь, я хорошо знаю дорогу.
— Ей придется идти довольно далеко, — заметил Николас Годенхаузену. — И это после такой долгой поездки. Лучше я пошлю за ней коляску.
— Не делайте этого, я прошу вас. При ее душевном состоянии прогулка пойдет ей на пользу. Все это напомнит ей детство. И потом это не будет для нее утомительным. Вы не представляете, насколько она сильна. Я имею в виду физически, особенно для такой хрупкой женщины.
— Такой же была и Беата. — Николас забрался опять в экипаж, и они продолжили путь. — В Беате было много венгерского — живость, ум, чувство юмора. Она совсем не такая, как наши женщины. Они удручающе уравновешенны. Другими словами, просто скучны.
Впервые со смерти Беаты Николас говорил о ней с чужим человеком. То, что он говорил о жене в прошедшем времени, только усливало боль. Его поразило, что он вообще мог говорить о Беате. Может быть, причиной этого был Годенхаузен. Иногда поделиться чем-то гораздо легче с незнакомыми, чем с близкими. Или все происходило оттого, что этот человек знал alter ego Беаты — в библейском смысле?
— Алекса отнюдь не из таких женщин. — Годенхаузен покачал головой. — Но, как говорится, varium el mutabile semper femina.[2] Нельзя сказать, что она капризна, скорее, немного своенравна. Но как раз это мне и нравится в ней, это часть ее шарма.
Какое-то время они молчали. Карета катилась теперь по прямой дороге, идущей вдоль стены парка. Видны были поля картофеля, кукурузы и люцерны, между ними располагались виноградники и луга. Вдали видно было, как Алекса, выйдя из зеленого моря кукурузы, вошла в розовый сад перед домом Рети. Ветер раздувал ее черное платье и развевал вуаль. Издали она напоминала летящую ворону.
Чтобы как-то прервать молчание, Николас осведомился о некоторых общих знакомых в Берлине; когда же он упомянул князя Ойленбурга, по лицу майора скользнула легкая улыбка.
— Как тесен мир! Вы знаете Фили? На прошлой неделе мы были с ним приглашены на обед с генералом фон Мольтке.
— К шефу Генерального штаба?
— Нет, к графу Куно, военному коменданту Берлина. Раньше граф служил в качестве флигель-адъютанта при кайзере. Выдающийся пианист, между прочим. Поговоривают, что в кавалерии он продвигался в основном благодаря этому таланту. Ясно, что ему не повредит тот факт, что он играет в четыре руки с Ойленбургом. Удивительный человек этот Фили. По-настоящему надежный друг. Для себя он не требует личего, но для своих друзей делает все. Если бы он захотел, он мог бы быть министром иностранных дел или даже канцлером. Но это ему не нравится. Власть его не привлекает.
«Неужели Годенхаузен тоже слышал о тех сплетнях, на которые намекал Райман?»
Когда Алекса, преодолев довольно крутую дорогу к замку и быстро переодевшись в облегающее ее стройную фигуру черное платье, вошла в салон, разговоры собравшихся там перед ужином гостей смолкли. Было ли это делом случая или все объяснялось последними требованиями парижской моды — но ее белокурая прическа была именно такой, как у Беаты в последние месяцы. Ее сходство с Беатой было поистине таинственным. Гости пришли в замешательство, и потребовалось какое-то время, чтобы разговор возобновился.
Мать Николаса вошла в салон, как обычно, последней. Как и все, она носила траур, но напудренное лицо с тщательно наложенными румянами отнюдь не свидетельствовало об этом. Похороны ее невестки стали важным светским событием, и оно не должно быть испорчено мрачными мыслями. Это прекрасный повод внести разнообразие в рутину своей жизни, которая постепенно, но неуклонно теряет свой блеск. Поскольку вся европейская пресса сообщала о несчастном случае, ее телефон не умолкал, и самые выдающиеся имена монархии украшали визитные карточки, которые оставлялись во дворце Каради.
Мелани знала, что ее сын невыносимо страдает, но считала, что в его возрасте жизнь предлагает не одно средство для излечения разбитого сердца. После той счастливой супружеской жизни, которой Николас так наслаждался, он гораздо быстрее покончит с ролью вдовца, чем в свое время с жизнью холостяка. Но уж на этот раз выбор будет не за ним, на этот раз она сама отыщет для него подходящую жену. Она неторопливо перебирала подходящие кандидатуры дочерей из лучших домов. Если бы она могла рассчитывать на помощь графа, но отец Николаса еще по пути сюда жестко приказал держаться подальше от личной жизни сына. Она никогда не могла доискаться, одобрял ли граф решение Николаса жениться на внучке бедного как мышь помещика, — и вот из этого ничего и не вышло. Смерть стерла все различия, и теперь хоронили не фрейлейн Беату Рети, а графиню Каради. Она надеялась, что с годами пропасть между ней и Фердинандом постепенно исчезнет, но с каждым годом, теперь она это знала, эта пропасть становилась все глубже. Пока она была молода и привлекательна, он еще оказывал временами ей знаки внимания, иногда даже проявлялись и намеки на ревность. Теперь же, если он иногда и обращал на нее свой взгляд, в нем ничего, кроме скуки, нельзя было прочитать.
— Где, черт возьми, ты так долго застряла? — прошипел он ей. — Я чуть не умер от голода.
От него несло алкоголем, и она сморщила нос.
— Но не от жажды, — прошипела она в ответ.
Когда она неожиданно увидела Алексу, то была полностью обескуражена.
— Что это — это близнец? — Мелани после обеда отдыхала и пропустила приезд четы Годенхаузен. — Это какое-то наваждение — такое сходство. Просто мурашки по коже.
— Возьми себя в руки, мы здесь, в конце концов, не одни.
Николас представил ей Алексу и майора. Вид красивого мужчины неизбежно приводил к учащению пульса графини. Ее глаза призывно засверкали, она протянула майору руку для поцелуя, откинув при этом голову назад, чтобы в глаза не бросался ее двойной подбородок. Мрачное до этого момента лицо мгновенно приняло выражение кокетливой улыбки. Николас и раньше, посмеиваясь, наблюдал такие превращения матери из скучающей дамы в годах в сияющую королеву бала. Сегодня это его покоробило.
— Могу я тебя попросить, мама, повести с отцом гостей к столу, — резко сказал он. — Мы не можем заставлять их ждать так долго.
Она бросила на сына обиженный взгляд, но взяла послушно руку графа и пошла вперед. «Как отреагирует Николас на эту женщину-двойника?» — размышляла она и снова испытуюше посмотрела на него. У нее был достаточно большой опыт в сердечных делах, чтобы понимать, что мужчины, и особенно такие, как ее сын, в первую очередь любят в женщине тело, и только на втором месте стоит душа. Она никогда не была в восторге от интеллектуальных способностей своей невестки и поэтому пришла к выводу, что в основе ее привлекательности первую скрипку играла физическая красота. Николас раньше со своими любовными аферами всегда был одним из героев сплетен венского света, но мать знала, что эти интрижки продолжались недолго, неважно, с какой страстью они начинались. Однако к этой сельской простушке Николас оказался привязан, как птица на поводке. Какое же действие может оказать на сына эта в высшей степени ее живая копия?
