Дмитрий Смирнов - Золотая Ладья
— Войны не избежать, — объявил Гор с нетерпением во взоре. — Склавины под главенством тех наших соплеменников, что отделились от нас и бежали на север, уже вступили в союз с франками. Болги, подзуживаемые греками, тоже готовы выступить против нас. Если они атакуют разом, у нас просто не хватит сил обороняться на всех направлениях. Предлагаю ударить первыми и разбить врага по частям. Наша латная конница сметет их войска одно за другим!
Тудун в задумчивости покачал головой.
— Насколько я знаю настроения наших сородичей, за тобой пойдет лишь ничтожная горстка всадников. Многие слишком привыкли к спокойной жизни, привыкли вкушать блага, ничем не рискуя. Они уже не согласны умирать за то, что имеют благодаря нашей заботе. Мы совершили ошибку очень давно — когда стали строить стену, отгораживаясь от мира. Да, угроза погибнуть в противостоянии с ним была велика. Однако если бы мы тогда не замкнулись в своих пределах и выстояли, сплотившись духом, все было бы сейчас по-другому. Сородичи, сохранившие нам преданность, были бы стойки перед соблазнами, крепки волей и не развращены сомнениями. А что мы видим сейчас? Почти все наши воины подкуплены греками. Почти все наши чиновники погрязли в пороках и воровстве. Крестьяне озлоблены, а торговцы первыми откроют ворота перед чужаками, ибо не выступят против тех, с кем связано их нынешнее богатство. Разве что твои мастера, Кован, поддержат нас; но их слишком мало, и они не приучены носить оружие, а умение махать топором или молотом — этого слишком мало для воина…
— Что же ты предлагаешь? — возмущенно спросил Гор. — Сразу сдаться?
— Силы неравны, — отвечал Тудун. — Мы в наших стенах можем долго сопротивляться, но что потом? Разоренная земля, погибшие люди, утраченные знания и вера? Я предлагаю уходить. Собрать тех, кто верен нам, кто верит в наших богов и в нашу мечту — и уводить их на северо-восток, туда, где за дальним краем стены мы сможем сохранить то, что копили наши предки долгих два века.
— Вы не уйдете далеко, — покачал головой Кован. — Так что Гору и его людям придется погибнуть, прикрывая ваш отход.
— Мы прорвемся, — пообещал Гор. — Мы задержим врага на кольцах наших стен, а потом пробьемся на север, к морю. Быть может, мы встретимся даже раньше, чем вы думаете!
— Ступай, — кивнул Кован. — Готовь отряды. Собирай всех, кому еще можешь доверять.
Гор вышел твердой поступью. Тудун с сомнением посмотрел на Кована.
— Ты сказал — «вы не уйдете далеко». Ты не пойдешь с нами?
— Я слишком стар, — вздохнул Кован. — Я умру здесь. Не хочу видеть гибель всех своих трудов. Лучше я останусь с войском Гора и встречу смерть в бою. А умелых мастеров хватит и без меня.
— Значит, Великий Совет распадается… — с грустью произнес Тудун. — Но ты слишком рано хоронишь себя. Опыт любого человека неоценим, а уж тем более — такого, как ты. Великий Кован мог бы помочь нам возродиться на новом месте…
— Наши боги не оставят наш народ, — уверенно возразил Кован. — А мне уже давно пришло время покинуть свое место, уступив его преемнику. Увы, у меня нет сына, однако с вами пойдет мой воспитанник. Не сожалей обо мне, я сам выбрал свою участь. Всякая жизнь рано или поздно завершается, и я надеюсь, что успел передать все, что знал, своим ученикам…
— И все же, я просил бы тебя немного задержаться, — с надеждой посмотрел на него Тудун. — Пока я занимаюсь последними приготовлениями.
— У тебя сейчас будет много забот, — согласился Кован. — Тебе предстоит повести за собой тысячи соплеменников, и всем им надлежит отыскать пригодное для жизни место в лесах Данабора…
— Я отправил за Восточную Стену нескольких разведчиков, — отозвался Тудун, — Надеюсь, что они сумеют раздобыть мне сведения о том, чего стоит ждать на чужбине. Кое-что я знаю уже сейчас. В тех краях живут наши родичи, возможно, сохранившие веру в наших общих богов и обычаи наших предков. Есть там и селения родичей берендес, называющих себя Меренс, есть и общины родичей Унных. Вряд ли кто-то из них обрадуется такому нашествию бедных родственников, — Тудун грустно усмехнулся, — Однако мы может отплатить им за гостеприимство своими знаниями.
— Если только они захотят вас слушать… Но будем надеяться на Ладу и Свентовита[11], вверив им наши судьбы. Ступай, и да хранят тебя боги…
Кован остался один. Подойдя к нише в стене, он извлек оттуда хитро устроенное кресло, придуманное им самим: состоящее из деревянных дощечек, скрепленных деревянными шипами, оно могло складываться и раскладываться, когда это было необходимо. Многие считали Кована и его учеников колдунами, ибо им было доступно то, о чем не могли мечтать простые смертные. Однако дело тут было, скорее, в особой наблюдательности к явлениям окружающего мира и понимании их явных и скрытых свойств. Они могли заставить камни гореть или светиться, могли извлечь воду из воздуха или за ночь поднять огромную каменную колонну. Еще они умели избегать болезней и жили дольше других — но все это было только результатом способности созерцать природу вещей и ставить ее на службу человеку. Нередко, бродя по горам, Кован наблюдал и изучал каменные породы. Присматриваясь к погоде, он угадывал предпосылки ее изменений, постигал закономерности в поведении стихий. Наконец, прислушиваясь к токам человеческого тела, Кован заранее распознавал искажения и затемнения, указывающие на близость болезни, и предупреждал ее применением снадобий. В этом не было особой премудрости и магии. Просто в большинстве своем люди не уделяли внимания созерцанию окружающего мира и самих себя, вовлеченные в водоворот забот. Потому они полагали умения, выходящие за пределы привычного им, чудом. Однако никаких чудес тут не было. Был лишь кропотливый труд изучения многообразной Вселенной…
Разложив кресло, Кован опустился на него и прикрыл глаза.
Итак, два века великой мечты подходили к концу. Человеческая природа брала свое, и сломить ее оказались не в силах никакие жрецы. Люди всегда будут стремиться к счастью и избегать горя, а потому нелегко заставить их стойко переносить страдания. В редких случаях они могут смириться с последним, повинуясь общим интересам, но большинство неизменно станут искать легкой жизни.
Однако годы эти были потеряны не напрасно. Тудун успел осознать и донести до своих учеников главную мудрость: невозможно заставить человека изменить свое естество, но можно дать ему цель, к которой он будет идти в соответствии со своей природой.
Именно так поступают латинские проповедники. Они рассказывают людям о Царстве Божием, о том, как следует жить, чтобы попасть в него, повествуют о величии и могуществе Западной Державы, о богатстве церкви. И слушатели, внимающие их вдохновенным речам, начинают стремиться к этим будоражащим образам. У каждого из них находятся для этого свои причины, но все они двигаются в одном направлении.
Самое сложное — выбрать цель, дать внятное понимание добра и зла и объяснить, что следует делать — а чего избегать. Кован, чьи руки привыкли к молоту и клещам, быть может, сознавал это лучше, чем мудрый Тудун. Куешь ли ты латы, клинок или вышивальную иглу — каждый удар молотка должен соотноситься с общим замыслом. Только мастеру известен этот замысел — но каждое мелкое движение ведет в одну сторону…
Этим долгое время и занимались Тудун и его ученики. Каждому человеку в державе они стремились найти место, соответствующее его призванию и его природе, дабы самый неприметный селянин всей жизнью своей служил общей цели. Они ходили по градам, расспрашивая народ, и приглядывались к каждому жителю, определяя его стезю. А потом направляли людей по пути умельца, воителя, жреца; и часто случалось, что детей, выросших в семьях купцов или воинов, приучали к труду на земле или охотному промыслу.
Однако никто не защищен от ошибок или личных пристрастий. Не всегда решения Тудуна и учеников его, что принимали они, выбирая будущую судьбу человека, оказывались справедливыми. Число недовольных год от года множилось. Люди же, обретшие свое призвание благодаря мудрейшим, слишком мало делали для блага своей земли, предпочитая служить лишь собственной корысти. Исподволь, год за годом, внутреннее единство подрывалось, удержать распадающуюся державу становилось уже невозможно. Оставалось только надеяться, что кто-нибудь из потомков сбережет понимание того, что самому Ковану стало ясно лишь под конец жизненного пути… Великое Древо Жизни исходит из единого корня — но оно ветвится, срастается и расходится в разные стороны, образуя величественную крону. Люди, народы, земли, реки и леса — едины в своем начале, но бесконечны в своем многообразии. Каждая травинка и стебелек неповторимы — но вплетены в неделимое мировое начало, нерасторжимы в потоке вечности. Быть может, это единственное, истинно ценное, что успел постигнуть Кован за свою жизнь.
