Джефри Триз - Фиалковый венец
В одной из таких заводей они и искупались. Вода была ледяная, так как над ней смыкался лиственный свод, сквозь который солнечным лучам было нелегко пробиться. Но там, где они достигали воды, на ее поверхности плясали ослепительные пятна, расцвечивая яркими зайчиками серые скалы над заводью. Алексид как зачарованный следил за этой игрой красок.
Лукиан, резвясь в заводи, как дельфин, окатил его градом брызг.
— Да очнись же, Алексид! Или ты вдруг окаменел?
Еще несколько минут они гонялись друг за другом и ныряли, а потом вылезли на залитый солнцем уступ. Их мокрая кожа блестела, и оба были похожи на статуи — Алексид на бронзовую, а Лукиан на вырезанную из слоновой кости.
— Жаль, мы не захватили оливкового масла, чтобы натереться, — недовольно проворчал Лукиан.
— Того и гляди, ты начнешь носить с собой флакон с притираниями, — засмеялся Алексид.
— Ну, я не такой дурак. Пусть ими хвастают щеголи. Вроде этого Гиппия.
Лукиан презрительно усмехнулся. Флаконы с притираниями, так же как длинные волосы, ароматные смолы и драгоценности, были непременной принадлежностью юных отпрысков «первых афинских семей», как выражались они сами. Сограждане, впрочем, называли их гораздо менее лестными словами.
— Скажи-ка мне еще раз стихи, которые ты о нем сочинил, — попросил Лукиан.
Алексид выполнил его просьбу и добавил еще несколько тут же сочиненных строк. Лукиан одобрительно засмеялся:
— Очень неплохо!
— Ну, это-то совсем не трудно. Такие безделки слагаются сами собой, было бы подходящее нестроение. Вот если бы я умел сочинять настоящие стихи!
— Как Гомер?
— Нет! В наши дни нельзя писать, как Гомер.
— А как кто?
— Как Еврипид.
Лукиан, по-видимому, не ожидал такого ответа.
— Мой отец невысокого мнения в Еврипиде, — сказал он. — Он называет его «этот проходимец». Говорят, его мать была простой рыночной торговкой и продавала овощи, а он развелся с женой и…
— Все это только сплетни! — Алексид порой досадовал на друга: ну почему Лукиан всегда думает, как все, и никогда ни в чем не сомневается? — А если это даже и правда, его трагедии не стали от этого хуже.
— Отцу и его трагедии не нравятся. Он говорил, что они внушают людям всякие мысли.
— Ну и что? По-моему, это-то и хорошо.
— Ты прекрасно понимаешь, что я хотел сказать, — ответил Лукиан, перекатываясь набок и подставляя солнцу последние невысохшие капли влаги между лопатками. — И, во всяком случае, спорить я не собираюсь. Ты всегда ухитряешься так истолковать мои слова, будто я неправ. Но мой отец знает, что говорит, и он постарше тебя.
— В таком случае, Еврипид мудрее нас всех, — ответил Алексид, и в его карих глазах вспыхнули лукавые искорки. — Ведь ему уже стукнуло семьдесят, а может, и больше.
Освеженные купанием, друзья надели свои хитоны и пошли дальше по ущелью, неся сандалии в руках, чтобы переходить перекаты вброд.
— Мне тут нравится, — сказал Алексид. — Мы совсем одни, и кругом на десятки стадиев ни одного человека.
— Что это? — Лукиан вдруг остановился, ухватившись правой лукой за молоденькое деревце, чтобы не потерять равновесия: в эту минуту он как раз взбирался по крутому, нагретому солнцем склону.
Алексид прислушался, но услышал только журчание и плеск воды на камнях.
— Наверно, опять кукушка? — спросил он.
— Нет. Какая-то музыка.
— Музыка — здесь?
— Так мне показалось. Как будто флейта или свирель. Но ведь этого же не может быть, правда?
— Конечно! Если только тут не скрывается сам бог Пан. А смертных пастухов поблизости нет, — пошутил Алексид.
Но Лукиан чуть-чуть побледнел.
— Не следует говорить такие вещи, Алексид!
— Но ведь в этих местах и правда никто не пасет ни овец, ни коз…
— Я не о том. Не следует упоминать имя бога… да еще таким тоном.
Это может плохо кончиться.
Алексид весело улыбнулся:
— Мне еще не доводилось слышать, чтобы Пан бродил под самыми стенами Афин. Интересно было бы взглянуть на него.
— Да замолчи ты наконец! — воскликнул Лукиан. — На богов смотреть нельзя.
— А ты знаешь людей, которые их видели?
— Нет. Но в старину это бывало очень часто.
— В седую старину, — согласился Алексид. — По правде говоря, поэтам без таких встреч пришлось бы туго. А какая это была музыка?
— Она была… ну… какая-то нездешняя. Я такой никогда не слыхал.
— Да твой отец, кажется, и не одобряет игру на флейте? — лукаво спросил Алексид.
— Да.
— И мой тоже. Он не позволил мне учиться у флейтиста. «Благородные мужи играют на лирах, — передразнил она отца. — А флейта годится только для женщин. Эта музыка слишком уж чувствительна».
— Вот и мой отец говорит то же самое.
— Отцы все на один лад, — вздохнул Алексид. — И где только они набираются одинаковых мнений, слепленных по одному образцу! Может, их выдают полноправным гражданам вместе с табличками для голосования?
— Я больше ничего не слышу, — сухо сказал Лукиан. — Наверно, мне померещилось.
— Наверно.
— Пойдем дальше?
— Пожалуй. Если, конечно, ты не боишься встретить Па… э… ну, того, кто играет на свирели, и впасть в священное безумие.
Лукиан только презрительно вскинул голову, и друзья зашагали дальше.
Они старались держаться у самой воды, но иногда к реке с обоих берегов вплотную подступали отвесные скалы, и тогда им приходилось сворачивать в лес и искать окольный путь. И вот, когда, сделав крюк, они вышли на обрыв, такой высокий, что деревья внизу совсем скрывали от них реку, Лукиан снова остановился.
— Что случилось? Ты опять что-нибудь услышал?
— Нет. Но я что-то увидел.
— Что же?
— Как будто человеческую голову…
— Без тела? Фу, какое неприятное зрелище!
— Перестань валять дурака, Алексид! Я говорю серьезно. Вон там внизу, среди листьев, мелькнуло что-то белое.
— Вода, разумеется.
— Нет, я готов поклясться, что видел лицо и плечо…
— Но ведь белые? А у… того, кто играет на свирели, кожа темная, да к тому же он мохнат, как козел. А рогов ты не видел?
— Перестань! Такими вещами не шутят! — прошипел Лукиан (оба они говорили шепотом — на всякий случай). — Неужели ты ни во что не веришь? Разве ты не веришь в нимф?
— Да у тебя театральное несварение!
— Это еще что такое?
— За последние дни ты насмотрелся в театре всяких богов и полубогов, а теперь они тебе повсюду чудятся, потому что твоя печень забита мифами и…
— Послушай, — сердито сказал Лукиан. — В лесах и реках на самом деле обитают полубоги. А если я видел не нимфу то кого же? Обыкновенная смертная девушка не стала бы бродить тут в одиночестве.
— Ты прав, — согласился Алексид, вспомнив, что Нику ни за что не выпускают из дому одну.
Правда, в Афинах были девушки, которых не содержали в такой строгости, — девушки из семей победнее, которым приходилось ходить на рынок и за водой к общественным источникам, — но и они не посмели бы уйти за городские ворота.
— Так, значит…
— Я же сказал, что тебе почудилось.
Значит, и это мне просто чудится? — Вдруг спросил Лукиан голосом, в котором смешались страх и торжество.
Теперь и Алексид услышал музыку. Странная тоскливая и манящая мелодия неслась к ним из зеленой пропасти у их ног. Она звала его. И в то же время по телу его пробегала холодная дрожь, а сердце сжималось от страха. Губы его пересохли, ладони стали влажными то пота.
— С меня довольно, — сказал Лукиан. — Пошли обратно.
— Нет.
— Ты что, собираешься спуститься туда? — Лукиан схватил приятеля за руку.
— Пусти! Я хочу посмотреть, что это.
— Ты с ума сошел! Если там нимфа, она превратит тебя в какого-нибудь зверя или так тебя изменит, что…
Алексид вырвался и начал спускаться с обрыва. Отчасти Лукиан оказался прав — это мгновение действительно что-то в нем навсегда изменило.
Лукиан несколько секунд стоял неподвижно — страх боролся в нем с чувством долга. Но Алексид все-таки был его лучшим другом, и он заставил себя последовать за ним под вновь сомкнувшийся лиственный свод.
Глава 4
МРАМОРНАЯ ПЕЩЕРА
Едва Алексид раздвинул ветви олеандра, заслонявшие от него реку, щемящая музыка сразу оборвалась. Нимфа, сидевшая на другом берегу заводи, подняла глаза, увидела его и взвизгнув, вскочила на ноги. Такой визг вряд ли мог вырваться из горла нимфы — точно так же верещала Ника, когда Теон сунул ей за шиворот ящерицу. И Алексид сразу перестал бояться.
— Я не хотел тебя испугать, извини, — сказал он вежливо.
— Ах! Да это… ничего… — ответила она, с трудом переводя дыхание. Очевидно, она хотела было убежать, но теперь передумала. Их разделяла глубокая прозрачная заводь шириной локтей в десять. Девушка нерешительно засмеялась:
— Ты появился так неожиданно, что мне показалось, будто ты не человек, а…
