Дмитрий Агалаков - Аквитанская львица
А когда взгляды их пересеклись, он вспыхнул и опустил глаза. Людовик не видел, как загорелись щеки у девушки, — она оказалась взволнована не меньше. Сидя бочком в женском седле белоснежного скакуна, среди сотен придворных, герцогиня приближалась к нему — судьба, загадка, возможно, его счастье…
У ворот собора Святого Андрея две свиты, принца и герцогини, сошлись вплотную. И два юных существа, оказавшись лицом к лицу, поклонились друг другу.
— Я рада нашей встрече, принц, — опуская глаза, почтительно проговорила Алиенора. — И да ниспошлет Господь вам счастье и удачу.
— И я бесконечно рад нашей встрече, герцогиня, — проговорил он. Голос, полный трепета, выдал его. — Вы прекрасны…
— Охотно верю вам, ваше высочество, — неожиданно смело улыбнулась она. — Мне об этом говорят так часто! — Гордо подняв голову, она огляделась по сторонам: придворные на коленях просили ее быть скромнее с наследником французского престола. — Разве нет, мои добрые вассалы?
Людовик смутился еще сильнее, хотя взглядом пожирал лицо девушки, ее шею, плечи, стиснутые ярко-красной парчой, пока небольшую, но высокую грудь. Видение, да и только! Юная герцогиня взволновала всех аристократов, прибывших с ним.
Первый разговор будущих супругов оказался коротким: за женихом и невестой следили, отмечали каждое движение, каждый взгляд. Их развели очень скоро — будет еще время наговориться! Вся жизнь впереди!
3Еще с утра кафедральный собор Святого Андрея обступила многотысячная толпа, она же запрудила улицы. Потом приехала многочисленная стража, растолкала горожан, разбив их на два лагеря и создав крепкое оцепление. По этой дорожке и проехала к воротам собора свадебная процессия, где жениха и невесту торжественно окружали первые аристократы Франции и Аквитании, а за ними ехали рыцари, оруженосцы и пажи.
Людовик был горд за невесту, и румянец не сходил с его худощавых щек. Потом они вошли в храм, где на укрытом красным бархатом возвышении, у алтаря, их поджидал епископ Бордо Жоффруа дю Лору. Здесь, под высокими сводами, смело гуляло эхо и причудливо преломлялись лучи солнца, проникая через разноцветные витражи.
Два юных создания в тишине торжественно замершего собора поклялись любить друг друга вечно — и тотчас их, на радость подданным, обвенчали. А когда под колокольный звон они вышли из ворот собора под яркое южное солнце, наступая в цветы, народ заревел тысячами голосов — отныне север и юг Франции становились единым королевством, чья мощь обещала быть незыблемой, а будущее — воистину державным.
Прямиком из собора молодых проводили в пиршественную залу дворца Омбриер, усадили во главу стола. Сотни аристократов расселись следом соответственно древности рода и приближенности к венценосцам.
Щедрый пир ожидал гостей. И все глотали слюни, с жадностью разглядывая жареных оленей и кабанов, каплунов и фазанов, форель, сыры, вина, соусы, хлеба, фрукты и сладости.
Вошли сотни слуг, держа миски с водой, с полотенцами через плечо, аристократы омыли руки и нетерпеливо устремили взгляды на великого сенешаля Аквитании — главного распорядителя любого торжества. На крутах и тамбуринах заиграли менестрели, спрятавшиеся на галереях, и сенешаль дал добро поднять первый тост за молодых.
Долгожданный пир начался…
…Молчаливому Людовику кусок в горло не лез — присутствие рядом юной женщины, неожиданно ставшей его женой, бесконечно смущало принца, заставляло сердце его трепетно сжиматься. Голова кружилась. Людовик только и думал: «Отныне она — моя жена. Отныне она — моя…»
— Почему вы не едите, мой любезный господин? — спрашивала его Алиенора. — Вы не голодны?
От слов «мой любезный господин» его бросало в жар, затем в холод и вновь в жар.
— Это все долгая дорога, моя любезная госпожа, — отвечал Людовик. — Она всех нас измотала порядком…
Алиенора ловила его взгляд и обворожительно улыбалась:
— Судя по вашим рыцарям, этого не скажешь. Вон как они уплетают блюдо за блюдом. Съешьте хотя бы цыпленка, вон того!
Она щелкала пальцами, на которых переливались дорогие перстни, и через несколько мгновений паж укладывал на край тарелки принца еще и запеченного цыпленка — поверх оленины и ножки каплуна.
— Благодарю вас, — отвечал Людовик заботливой супруге.
— И не пренебрегайте нашими соусами — они лучшие во Франции. Все специи нам доставляют из Испании и Марселя. Уверена, в Париже такого вы не пробовали! — Все это она говорила, высоко подняв голову и глядя на пирующих, лишь мельком бросая взгляды на безжизненные руки и профиль стеснительного супруга. — А еще лучше начните с красного вина с медом и корицей. Оно разбудит ваш аппетит и сделает вас решительнее!
Молодые люди еще не успели привыкнуть к лицам друг друга, и потому при первой возможности каждый старался посмотреть на своего суженого. Нечаянно ловя взгляд девушки, Людовик вспыхивал до корней волос, рдел, как мак, и быстро опускал глаза.
«Да он уже влюблен, — с улыбкой размышляла Алиенора. — Будущий король без ума от меня…»
Она вздыхала и тоже опускала ресницы. Смотрел на принца и Сугерий, но с тревогой. Он словно уже ощущал скорую опасность, грозившую его воспитаннику. Опасность, которую представляла для него эта совсем еще юная девочка…
Герцоги Аквитании страстно любили не только войну и охоту, но поэзию и музыку. И с радостью привечали под сводами своих дворцов сладкоголосых поэтов — избранных трубадуров.
— Маркабрюн! Маркабрюн! — когда распорядитель объявил гостям, что стоит внять голосу искусства, захлопала в ладоши Алиенора. — Госпожа просит, нет — требует ваших волшебных песен!
Прославленный гасконец Маркабрюн, любимчик покойного Гильома Аквитанского, слагал стихи о запретной любви. Он вышел в красном парчовом кафтане и синей квадратной шапочке, низко поклонился госпоже, подчеркнуто-уважительно — новому господину и только потом — всем гостям. И все это проделал он под оглушительные аплодисменты аквитанцев. Разрумянившаяся, едва сдерживая самую радушную улыбку, Алиенора своевременно ответила трубадуру легким поклоном. Ее чувства не укрылись от Людовика, и сердце сжалось у наследника французского престола. В груди его уже что-то томительно горело и рвалось наружу. Никогда раньше он еще не испытывал подобного чувства!
Это была самая обыкновенная ревность…
Людовик с негодованием наблюдал, как певцу расторопные слуги уже подносили, точно скипетр — царю, виолу; ставили табурет на возвышенности в глубине залы, точно приглашали на трон; под левую ногу подкладывали приступку — разве что сапоги ему не целовали!
Заняв место, Маркабрюн провел пальцами по струнам. О, как звучал его инструмент! Воистину его виола одурманивала и соблазняла, сердце отравляла сладким ядом! Людовик, неискушенный юноша, любой музыке предпочитавший церковные псалмы, взывающие к миру высокому и строгому, никогда и не думал, что струны мирского инструмента могут быть так коварны, беспощадно пленительны и опасны!
И едва они зазвучали, еще ярче вспыхнули глаза его жены — юной принцессы Аквитанской… Поймав этот блеск, Людовик дотянулся до серебряного кубка и залпом выпил его.
— Он прекрасен, правда?! — слушая музыканта, искренне спросила она, даже не глядя на мужа.
Но ответа не дождалась. Впрочем, он был ей и не нужен. Людовик гневно обернулся на пажа, который был немногим младше его, — тот испуганно побледнел и немедленно наполнил серебряный сосуд. И Людовик осушил второй кубок. А за ним — третий. Но Алиенора, до того так заботившаяся об аппетите новоиспеченного мужа, даже не заметила его неожиданно вспыхнувшей жажды…
…Солнце давно зашло. Шумную залу освещали чадящие факела, масляные лампы в нишах и люстры на цепях. Первый день пира шел на убыль. Гости были пьяны и веселы. Все еще весело звенели виолы и тамбурины. Собаки зевали и закрывали глаза, подставляя лапы забегавшимся слугам.
— Он больше похож на монаха, чем на счастливого мужа, не так ли? — сидя в кругу захмелевших аквитанских сеньоров, в ярком кафтане с золотой цепью на груди, усмехнулся Жоффруа де Ранкон. — Этот юнец, наш будущий король…
Гуго де Лузиньян и Сельдебрейль, друзья детства его и Алиеноры, улыбались. Рыцари знали: их приятель де Ранкон сразу невзлюбил Людовика Французского!
Впрочем, как и большинство молодых южан…
А сердце Людовика тем временем больно сжалось. Он увидел, как к аббату Сугерию подошел воин в походном кафтане, при мече, и что-то зашептал ему на ухо. Аббат Сен-Дени немедленно поднялся из-за стола и направился к своему господину.
Еще через пять минут, отведя дрожавшего принца в покои, Сугерий сказал:
— Крепитесь, Людовик, и будьте мужественны. Случилось великое горе — ваш батюшка, Людовик Шестой, скончался.
