А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 2)
«Маркиз» Пугачёв – случайный эпизод, о котором уже все забыли. Во всей стране царит спокойствие, земледелие процветает. Власть без народного доверия ничего не значит. Свобода, душа всех вещей, без тебя всё мёртво».
3
ДЕНЬ ИМПЕРАТРИЦЫ
После вчерашнего дождя умытые деревья блестели жёлтыми лакированными листьями, озаряемые красноватым отблеском зари.
Первым проснулся сэр Томас Андерсен. Он с сожалением расстался со своими розовыми атласными подушками, обшитыми кружевами, и зевнул. Часы пробили шесть ударов. Сэр Томас Андерсен прислушался: он привык в это время завтракать и уже чувствовал голод. Поэтому он подбежал к постели императрицы и залаял. Моментально всё его семейство проснулось и подняло разноголосый крик. Маленькие чёрные левретки, впервые ввезённые в Россию из Англии доктором Димсдалем, прививавшим Екатерине Алексеевне оспу, занимали в придворном штате почётное место и были весьма требовательны.
Собачий лай привлёк первую камер-юнгфрау Марию Саввишну Перекусихину. Она была уродлива – как и все горничные и фрейлины императрицы – и очень умна. Слово, вовремя сказанное ею, или камердинером Зотовым, или «шутихой» Матрёной Даниловной императрице, расценивалось среди придворных очень высоко. Они же были «глаза и уши государевы» по части всех городских сплетен, родственных ссор и сокровенных домашних тайн лиц, допускавшихся ко двору. Вельможи могли как угодно закрывать ворота и двери своих дворцов, надевать какие угодно костюмы и маски на маскарадах – к утру всё становилось известно императрице.
Мария Саввишна шагнула в спальню и увидела Екатерину Алексеевну уже встающей с постели.
Несмотря на свои пятьдесят восемь лет, императрица обладала красотой и необыкновенной свежестью. Она была несколько полна, подбородок тяжеловат, но открытый лоб, ясные синие глаза, удивительный цвет кожи, манера держать высоко голову, быстрые движения и великолепные белые, хорошо сохранившиеся зубы заставляли забывать о её возрасте. Градетуровый капот с широкими складками и чепец из розового крепа очень её молодили.
Екатерина перешла в умывальную, взяла у калмычки Екатерины Ивановны стакан воды, прополоскала рот; у Марии Саввишны – кусок льда, которым натёрла лицо, вымыла руки и пошла в кабинет. Ей подали чашку кофе. Во всей столице только она одна пила такой кофе. Его уходило фунт на пять маленьких чашек, и когда один из придворных принял из её рук такую чашку и выпил, он упал в обморок. У императрицы было железное сердце. Теперь она выпила кофе, накормила собак бисквитами и перешла в «малую туалетную». Императрица села за туалетный стол из массивного золота, и начался обряд «волосочесания». Екатерина до самой смерти сохранила великолепные, хотя уже начавшие седеть, волосы длиною до пят, и парикмахер Козлов, даже убирая их в «малый наряд», отнимал у неё час времени. Это время отводилось для доклада её кабинет-секретарю Александру Васильевичу Храповицкому.
Храповицкий, высокий, очень полный человек, переводчик, стихотворец и «лёгкого и приятного канцелярского штиля владетель», считался выдающимся чиновником екатерининского времени. Состоя длительно генерал-аудитор-лейтенантом у графа Кирилла Григорьевича Разумовского и секретарём у генерал-прокурора князя Александра Алексеевича Вяземского, Александр Васильевич не только до тонкости изучил «вращение дел государственных», но и приобрёл те придворные смышлёность и ловкость, при которых по одному выражению лица начальника угадывают, в каком духе нужно доложить или повернуть дело. При этом, несмотря на свою тучность, он был чрезвычайно подвижен, а все нужные бумаги составлял с необычайной лёгкостью и быстротой.
Но с тех пор как он определён был состоять «при собственных ея императорского величества делах и у принятия подаваемых ея величеству челобитен», жизнь его резко изменилась. Никогда нельзя было угадать, что скажет эта женщина. Недаром она говорила, что «во всём ставит превыше всего импровизацию». К тому же это был ум, возводивший в правило или закон свою волю, а не мнения других. Ежедневные доклады его превращались в глубокие испытания, и он от волнения потел. Пот градом катился с него, как только императрица его вызывала.
Екатерина Алексеевна удивлялась, приподнимая брови:
– Вы потеете, месье Храповицкий, с чего бы это?
– Сие от забот государственных, – отвечал толстяк.
– От забот, – возражала императрица, – делается альтерация[2] и потом натурально слабит, у вас же гинергидрозис без послабления – сие неестественно! – И посылала его принимать холодные ванны.
Но дни шли, дела осложнялись, и Храповицкий потел всё больше. Сегодня, поднимаясь на второй этаж к «волосочесанию», он обливался потом при мысли о предстоящем докладе. Когда он вошёл в «малую туалетную» и поцеловал полную, белую, надушенную руку Екатерины и взглянул на её лицо, то понял: она не в духе.
Левая бровь была приподнята, синие большие, немного раскосые глаза смотрели неопределённо, у носа – глубокая складка.
– Садитесь, – сказала она своим низким голосом. – Что в перлюстрации?
– Пишет аглицкий посол Фиц Герберт к лорду Элису в Лондон, что светлейший князь Потёмкин из новокупленных в Польше земель, может быть, сделает государство, ни от России, ни от Польши не зависимое…
– Пустое! Далее что?
– Из экстракта,[3] канцлером графом Безбородко вашему величеству завчерась присланного, явствует, что познаётся сближение двора французского с нашим. Франция приготовляет мщение королю прусскому за происки в Голландии и сближение с Англией. Описывается высокомерие короля прусского, его недоброжелательство к нам купно с Англией, а также подстрекательство им короля шведского к нападению на нас и на Данию. Также сообщается о последовании прусского короля секте духов. В Турции великий визирь купно с капитан-пашой в последней аудиенции, данной послу вашего величества Булгакову, большое нахальство проявили. Говорили разные поносные слова и угрожали войной. Далее описывается склонение обстоятельств к всеобщей войне в Европе.
Екатерина Алексеевна закрыла глаза, потом открыла их.
– Сие всё есть инфлюенция[4] короля прусского купно с аглицким двором. Жалко, что не в тех я обстоятельствах находилась, когда на престол вступила, чтобы продолжать войну с Фридрихом. Было бы с ним сейчас то же, что и с крымским ханом. Впрочем, мы за наше правление и не такие потрясения переживали и с честью из оных выходили…
Она протянула руку. Захар Константинович Зотов обнаружился сразу, как бы возник из воздуха, и подал золотую с бриллиантами табакерку, украшенную портретом Петра Первого. Екатерина взглянула на портрет, щёлкнула указательным пальцем, унизанным несколькими кольцами, по крышке, взяла щепотку табаку, понюхала, чихнула, глаза её просветлели.
– Надо немедля поручить графу Александру Андреевичу скорейшие сношения установить с Махмуд-пашою Скутарийским через Триест и Венезию, дабы его склонить к отделению от султана, и оказать ему нужное вспоможение против турок, да Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского вызвать сюда – придётся ему эскадру вести в Архипелаг. Послу нашему в Швеции графу Разумовскому написать, чтобы остерегался коварства короля шведского.
Она подумала, постучала пальцами по туалету.
– Ещё надобно Аль-коран на арабском языке напечатать и размножить среди киргизов и прочих мухаметан. Заготовьте указ, чтобы по всей границе восточной строили мечети, муфтиям[5] выдавали жалованье.
Неожиданно она улыбнулась:
– Это не для умножения мусульманства, а для поимки на уду кого нужно… Ну, в Москве что?..
Храповицкий развёл руками:
– Примечательного ничего. Генерал Еропкин доносит, что московское дворянство поступками короля шведского весьма недовольно и в Аглицком клубе…
Императрица вдруг встала, не дав закончить причёски, быстрыми шагами прошла в спальню и вернулась, держа в руках печатные листки.
– Вам известно сие издание?
Храповицкий наклонил голову:
– Да, «Вечерняя заря», господином Новиковым издававшаяся…
– А вы читали, что здесь написано? – Она обернулась, – Мария Саввишна, подай мои окуляры.
Перекусихина принесла большие очки. Екатерина надела их и прочла вслух публикацию:
– «Молодого поросёнка, путешествовавшего по чужим странам, чтобы получить образование, и возвратившегося совершенной свиньёй, можно будет видеть без денег на всех улицах столицы».
– Ведь это он и ранее печатал в «Трутне».
– Далее, как вам нравится такое письмо?
«Из города М-вы нам сообщают, что там на пять тысяч жителей-дворян находится более нежели десять тысяч человек парикмахеров, камердинеров, поваров, слуг и служанок, которых господа питают и одевают богато за счёт глада и наготы несчастных и грабимых ими земледельцев».
