Сергей Зайцев - Секира и меч
Сельчане не верили глазам, но боялись выскочить на улицу, посмотреть всаднику в спину, потрогать в снегу его след. Позапирались во дворах — подпирали спиной двери, цыкали на своих переполошенных собак.
Призрак не призрак явился в Сельцо… Как тут разберешь? Спрашивали у Аскольда днем. Но старый Аскольд говорил, что ничего такого не видел. И было видно, что обрадовала весть старика: не сгинул самый младший сын — Глеб-Воин.
Однако Аскольд пожимал плечами: откуда конь? откуда дорогая шуба? откуда меч?..
Сказали Аскольду:
— Не похоже, что Глеб подавлен печалями.
Через неделю еще раз видели Глеба: проехал верхом по опушке леса, залитый лучами закатного солнца. Сам великан, и конь великан… Ходили потом на ту опушку посмотреть следы и находили лошадиный помет.
Додумались сельчане порасспросить дружков Глеба — что да как. Дружки божились, готовы были крест целовать, что ничего не знали, что зареклись с Глебом дружбу водить. Но откуда-то слух пошел по дворам: как будто очень даже знали про Глеба дружки и не только встречались с ним, а и умудрялись вместе под Чернигов ходить и там промышлять разбоем…
Родня и соседи скрипели зубами: вот непутевый Глеб!.. Вот где вынырнул отрезанный ломоть!.. Пока все думали, что он в норе волчьей прячется или уж зверье растащило его косточки, Глеб в чужих местах себе дурную славу стяжал!..
Вознегодовали сельчане и на своих нерадивых сыновей-недорослей — дружков Глебовых, пригрозили им, велели рассказывать все, как есть. И рассказали дружки, что Глеб уж целую зиму под Черниговом кормится, не бедует: то у кого-нибудь коня отнимет, то у торговца с воза снимет товар, то вломится в амбар, то остановит на дороге и оберет княжьего человека — гонца… А ныне появилась у него новая причуда — стал он в деревнях девок воровать — тех, что покраше-помилее, тех, которым самое время под венец; утащит девицу в лес, набалуется с ней, нагуляется и отпустит на дороге. Женихи на него ох как обозлены. Глеб нет-нет да и побивает женихов, а назавтра высматривает себе новую девушку для утех…
Слушал все это старый Аскольд и усмехался своим мыслям, радовался, что жив сын, хотя и во вражде со всем миром. Конечно, не татем, не разбойником хотел Аскольд видеть Глеба, но думал: пройдет эта блажь, всего-то ведь Глебу пятнадцать лет, целая жизнь впереди, — если убережет Господь, если не призовет в свою небесную дружину славный предок Волот.
Нет в том ничего удивительного, что про Глеба-разбойника однажды нажаловались князю — старому Владимиру черниговскому. Но сначала ничего не сказал князь. Потом опять нажаловались. И княжьи люди, гонцы, били челом — дескать, не проехать но черниговским лесам! дескать, дюжий молодец оседлал дорогу и делает, что хочет, — хочет, обирает, хочет, суд вершит, а хочет, просто так отпускает, и никого не боится — не слышит имени своего господина, никому молодец спуску не дает!.. Терпел-терпел князь и послал малую дружину — проехать по дорогам, по деревням, дознаться про Глеба поподробнее, а если повезет, то и поймать его и привести в Чернигов в колодках.
Деревня за деревней, доехала дружина и до Сельца. Нашлись расторопные люди — указали на дом Аскольда. Княжьи дружинники обложили дом со всех сторон, потом спрашивали у старика про Глеба. Но Аскольд разводил руками: «Непутевый у меня сын! Что с ним поделаешь?.. Хочет дойти пешком туда, куда нельзя дойти пешком. А скверное желает смешать с достойным…». Не поверили старику; решили: для виду он говорит эти смиренные слова.
Проехав черниговские земли из конца в конец, вернулись дружинники к князю ни с чем. Недоволен был Владимир, поскольку считал уже дело решенным. Покачал головой, сказал: «Подождем! Однажды попадется эта птичка!..». И велел князь сделать большую клетку и поставить ее для устрашения посреди двора. А по деревням и по городкам малым послал Владимир соглядатаев, и в Сельцо послал, чтобы купили там человека, который бы приглядывал за Аскольдом и его сыновьями, — не встречаются ли они с Глебом.
Однако Глеб, как и прежде, безобразничал на дорогах, кое-каких путников обирал, похищал девок, а соглядатаи и купленные люди молчали. Гнили в траве колодки. Пустовала клетка.
Так прошел год, за ним — другой, третий…
Занятый делами важными, государственными — сношением с Киевом и Новгородом, походами в половецкую степь, судами, оброками, данями, строительством храмов и прочим, — Владимир не мог еще и постоянно помнить о Глебе, все реже спрашивал о нем старый князь, потом и вовсе рукой махнул и велел убрать со двора клетку, при этом бросив: «Не сегодня, так завтра! Но попадется птичка!..».
Однако «птичка» все не попадалась. Ходила о Глебе народная молва. А он то появлялся в каком-нибудь селении и требовал дани наподобие князя или половецкого хана, то овец от чьих-то стад отбивал, то гонял молодцов какого-нибудь высокомерного боярина, а то надолго исчезал из черниговских земель, и никто не знал, где он пропадал. Однажды его видели и в Чернигове — возле Владимировых палат!.. Отчаянная голова сама ищет себе беды… Горожане говорили, что какой-то молодец богатырского сложения большим ножом булатным нацарапал на княжеских воротах клетку. А одна девица узнала его и бросилась к нему и крикнула: «Глеб!..». Но молодец остановил ее движением руки, вскочил на коня и был таков… Хоть и принято считать, что дерзкий часто бывает бит, Глеба побить никому не удавалось.
Князь не раз еще посылал людей к Аскольду, которого хорошо помнил по походам, и к сыновьям его. Обещал Владимир, господское слово давал, что не будет судить Глеба строго. Высечет только слегка, скажет нравоучение, а потом, может, в дружину возьмет, ибо нужны князю отчаянные молодцы, такие, что со всем миром враждовать не боятся. Годик послужит, обещал Владимир, глядишь, и десятником станет, а там, может, и сотником… Но всякий раз отвечали гонцам одинаково Аскольд и его сыновья: несколько уж минуло лет, как они Глеба не видели, а только слышали о худых его делах. Отрезанный ломоть, непутевый сын в семье! Пусть живет, как знает!.. Старшие братья в один голос заверяли княжьих людей, что от Глеба отреклись и что на порог его не пустят, коли он к ним явится. Говорили, что семья за дела его не в ответе… А старый Аскольд вздыхал, кивал, как бы соглашаясь с сыновьями, и украдкой смахивал слезу — светлую слезу, ибо приятно было старику, что сам Владимир хотел бы видеть Глеба под своим началом, у своего посеребренного стремени, под золочеными черниговскими стягами.
Не кривили душой, говорили правду княжьим людям старшие сыновья Аскольда: давно не видели они Глеба. И видеть не желали. Ибо были очень на него злы. Ведь это по его милости люди смотрели косо на Аскольдовых сыновей — подозревали, что те поддерживают с младшим братом тайную связь. Был повод злым языкам поговаривать нехорошее: будто Глеб, людей ограбив, награбленное отдает братьям. «А как же еще! Ведь семья… Все изгибы у змеи один на другой похожи…» Слыша про эти несправедливые домыслы, очень злились Аскольдовы сыновья, в первую голову на Глеба и только затем — на злые языки, наговаривающие на них худое. Но ничего поделать братья не могли. Прилюдно себе в грудь стучали, клялись: «Попадись он нам, этот тать и разбойник, — голову свернем! О спину отщепенца, шиша оглобли изломаем, а в лицо ему бросим грязь!..». Однако не верили им люди. Только делали вид, что верят. И не верил многоопытный князь.
Аскольд и его жена Апраксия горевали, слыша злые слова сыновей. Старик не однажды осаживал их, чтобы клятв поспешных не давали, чтобы вместе с другими не ругали брата.
Аскольд говорил сыновьям:
— Еще очень молод Глеб! Но придет время — перегорит. Вот тогда, что совершит, за то и судите. А сейчас пускай пошумит, выгуляется. Десятку-другому толстосумов бока намнет, смелых потешит, пугливых испугает… Проснется однажды у человека ум, и станет он благороден…
Возражали сыновья:
— Дошумится, догуляется!.. По молодости, по глупости бед натворит, потом всю жизнь не отмоется; под чужим именем скрываться будет, — обижались сыновья. — Зачем покрываешь его, отец? Зачем любишь беспутного? Прокляни его, чтоб все слышали. Не то придут от князя судить тебя, скажут: «За сына отвечай!..».
— Как не покрывать! — пожимал плечами Аскольд. — Как не любить! Ведь Глеб, хоть и беспутный, — сын мне… А что он ошибается, я так скажу: всякий промахивался, кто стрелял из лука, и всякий, кто ходил, — оступался…
— Мы тебе сыновья, а вовсе не Глеб!.. — громко говорили Аскольду дети, у многих из которых уж были свои взрослые дети. — Мы тебе опора, мы тебе защита. С нами не пропадешь, мы всегда рядом: надежные, работящие, благомыслящие, готовые тебе, родителю, услужить. На нас полагайся!.. Мы добываем честь трудом, а возвышение — молитвой… А Глеб что? Ветер в поле! Волчий вой в лесу! Отщепенец! Разбойник! Урод в семье! Убить его мало!..
