Сири Джеймс - Тайные дневники Шарлотты Бронте
— Мужчины понятия не имеют, как тяжко приходится женщинам, — заметила Табби, устало покачав головой.
— А если бы даже имели, то ничего бы не стали менять, — добавила Эмили.
Наконец я со вздохом закрыла за мистером Николлсом дверь, ворвалась в папин кабинет и заявила:
— Надеюсь, сегодня мы в последний раз видели этого джентльмена.
— Напротив, — возразил отец. — Я нанял его.
— Ты нанял его? Папа! Ты, верно, шутишь.
— Он лучший кандидат, с каким я общался за последние годы. Он напомнил мне Уильяма Уэйтмана.
— Как ты можешь так говорить? Он совершенно не похож на Уильяма Уэйтмана!
Мистера Уэйтмана, первого папиного викария, любила вся община, а особенно моя сестра Анна. К несчастью, за три года до описываемых событий он подхватил холеру, когда навещал больных, и умер.
— Мистер Уэйтман был красивым, обаятельным и любезным мужчиной с превосходным чувством юмора.
— У мистера Николлса тоже превосходное чувство юмора.
— Ничего подобного, разве что насчет женщин. Он узколобый, папа! Грубый, заносчивый и слишком замкнутый.
— Замкнутый? Ты это серьезно? Он болтал без умолку! Не припомню, когда я в последний раз так приятно и интересно беседовал с мужчиной.
— Он сказал мне не больше трех фраз.
— Возможно, он боится общаться с едва знакомыми женщинами.
— Если так, община его не примет.
— Примет с распростертыми объятиями. У него великолепные рекомендации, как тебе известно, и я понимаю почему. В прошлом году он закончил Тринити-колледж. Он хороший человек с головой на плечах. У нас много общего, Шарлотта. Ты не поверишь! Он родился в графстве Антрим, на севере Ирландии, в сорока пяти милях от места, где я вырос. В его семье тоже было десять детей; и у него, и у меня отцы были бедными фермерами; нам обоим местные священники помогли поступить в университет.
— Все эти совпадения чудесны, папа, но разве они помогут ему стать хорошим викарием? Он так молод!
— Молод? Ну конечно, он молод! Милая моя, а разве можно найти опытного викария за девяносто фунтов в год? Мистер Николлс еще даже не рукоположен в сан, так что придется подождать около месяца, прежде чем он приступит к своим обязанностям.
— Целый месяц? Но накопилось столько дел! Разве ты можешь ждать так долго, папа?
Отец улыбнулся.
— Полагаю, мистера Николлса стоит подождать.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В последнюю неделю мая мистер Николлс поселился в приземистом каменном доме церковного сторожа, примыкающем к церковной школе, — через мощеный переулок от пастората и его палисадника, обнесенного стеной. Моим долгом было поприветствовать нового соседа. На следующий день после его прибытия я так и поступила, собрав традиционную корзину домашних угощений.
Стояло чудесное весеннее утро. Захватив подношение, я вышла из ворот пастората и приветливо кивнула камнерезу, который усердно выбивал надпись на большой могильной плите; еще несколько плит для новопреставленных лежали рядом.
— Мистер Николлс! — крикнула я, когда новый викарий показался на пороге своего дома.
Он направился по переулку мне навстречу, и я с улыбкой протянула корзину.
— Наше семейство радо новому соседству, сэр. Надеюсь, вы недурно устроились.
— Вполне, — удивленно отозвался он. — Благодарю, мисс Бронте. Вы очень любезны.
— Здесь не так уж и много, сэр, всего лишь хлеб, небольшой пирог и банка крыжовенного варенья, зато все это мы с сестрой приготовили своими руками. Добавлю также, что я лично подшила льняную салфетку. Насколько мне известно, вы считаете, что женщины более всего преуспевают в занятиях, назначенных Богом, — в шитье или на кухне, и потому, уверена, сочтете подношение уместным.
К моему удовлетворению, он покраснел и стушевался.
— Мне пора бежать, — продолжала я. — Так много домашних дел! Меня безмерно увлекают «Песни Древнего Рима» Маколея и «Etudes Historiques»[5] Шатобриана, к тому же я почти закончила переводить с греческого «Илиаду» Гомера. Прошу меня извинить.
В следующий раз я увидела мистера Николлса в воскресенье в церкви, где он впервые исполнял обязанности викария и читал молитвы. Прихожанам явно понравились его сердечные кельтские манеры и тон, и после службы многие захотели пообщаться с ним. Однако мистер Николлс лишь кивал и важно кланялся, едва ли обронив хоть слово.
Когда мы вернулись в пасторат и я пожаловалась на это обстоятельство Эмили, она ответила:
— Наверное, мистер Николлс слишком робок. Он, как и мы, может не хотеть беседовать с незнакомцами. В конце концов, он совсем недавно приехал. И у него действительно приятный голос.
— От приятного голоса мало проку, — возразила я, — если его обладатель слишком замкнут, чтобы говорить, а если и говорит, то непременно что-нибудь надменное и узколобое. Уверена, при более близком знакомстве мистер Николлс только проиграет.
Через несколько недель после приезда мистера Николлса в Хауорт я получила весточку от Анны, из которой узнала, что они с Бренуэллом вернутся домой на летние каникулы на неделю раньше, чем собирались. Анна не раскрыла причину такой внезапной смены планов. Поскольку ее письмо доставили всего за несколько часов до прибытия поезда, нам с Эмили пришлось немедленно отправиться в путь, чтобы успеть в Китли.
Июньский день был ясный, солнечный и теплый. Мы не видели сестру и брата с Рождества и с нетерпением их ожидали.
— Идет, идет! — воскликнула Эмили, поднимаясь с жесткой деревянной скамьи на вокзале Китли, когда пронзительный свист известил о приближении четырехчасового поезда.
Паровоз с ревом подкатил и заскрежетал тормозами, выпустив облако пара. Пассажиры вышли из вагонов. Наконец я отыскала глазами Анну, и мы бросились к ней.
— Что за чудесный сюрприз твое раннее возвращение, — сказала Эмили, обнимая сестру.
Анне исполнилось двадцать пять; она была невысокой и худощавой, как я, но Господь наделил ее милым, привлекательным личиком и чудесной белой кожей. В ее васильковых глазах светилась благородная душа, светло-каштановые волосы были зачесаны наверх, на шею спускались женственные кудри. В детстве Анна страдала шепелявостью; с возрастом это, к счастью, прошло, но сделало сестру замкнутой и робкой. В то же время она обладала спокойным нравом, который редко изменял ей, во многом благодаря глубокой и неизменной вере в высшее духовное начало и присущую человеку добродетель. Вскоре мне предстояло обнаружить, сколь сильно изменились ее взгляды в отношении последнего.
Мне показалось, что Анна бледнее обычного. Обняв ее, я ощутила, что она совсем исхудала и стала хрупкой, словно птичка.
— Все в порядке? — обеспокоенно спросила я.
— Вполне. Мне нравится твое новое летнее платье, Шарлотта. Когда ты сшила его?
— Закончила на прошлой неделе.
Я была довольна своим нарядом из бледно-голубого шелка, расшитого изящным узором из белых цветов, однако не имела настроения его обсуждать, тем более что Анна похвалила платье явно лишь для смены темы. Однако задать вопросы я не успела — из вагона выскочил брат; он отдавал приказания двум носильщикам, которые спустили на платформу знакомый старый чемодан.
— Анна! Это твой чемодан? — удивилась я.
Сестра кивнула.
— Зачем ты привезла его? А! Ты решила остаться дома? — обрадовалась Эмили.
— Да. Я уведомила о своем намерении Робинсонов и больше не вернусь в Торп-Грин.
На лице Анны отразилось облегчение, и в то же время в ее глазах таилось беспокойство.
— Я так рада, — Эмили снова обняла Анну. — Не представляю, как ты выдержала так долго.
Новость ошеломила меня. Я знала, что с первого же дня работы гувернанткой у Робинсонов Анна была несчастлива. Она больше всех расстроилась, когда провалилась наша попытка открыть собственную школу, ведь иначе у нее появился бы «законный повод совершить побег из Торп-Грин». Анна никогда не говорила, какие именно причины вызывали ее досаду, разве что выказывала обычное недовольство положением гувернантки, а я была не вправе допытываться.
Возможно, вам покажется странным, что сестры, столь любящие друг друга и столь схожие по возрасту, образованию, вкусам и чувствам, хранили друг от друга секреты, но дело обстояло именно так. В детстве, пережив ужасную потерю старших сестер Марии и Элизабет, мы научились виртуозно прятать боль — а значит, свои самые сокровенные мысли и переживания — за бодрым и отважным выражением лица. Через много лет мы пошли каждая своим путем, что упрочило существующее положение.
Разумеется, обо всем, что я вынесла в последний год в Брюсселе, я ни словом не обмолвилась со своими сестрами. Могла ли я ожидать, что Анна будет со мной более откровенна, чем я с ней? Как бы то ни было, она вернулась домой, и настала пора разрубить этот узел; я должна была выяснить, что происходит.
