Виктор Поротников - Русь против Орды. Крах монгольского Ига
Владыка Вассиан обеспокоенно заерзал на стуле с высокой спинкой. В голосе его прозвучало недовольство поступком великого князя:
– Сплеча рубишь, княже. Не сознаешь того, что книжник – это ведь не смерд и не холоп. У грамотного человека на всякое событие свой собственный взгляд имеется, ибо многознание сродни мудрости. А всякий мудрец выше людских пороков, так как истина для него важнее.
– Я не отпираюсь от грехов своих, – проговорил Иван Васильевич, присев на стул напротив архиепископа, – но разве я преступаю Божьи заповеди от безрассудства иль корысти какой. Я же о земле Русской радею, хочу все княжества русские в единый кулак собрать! – Иван Васильевич потряс своим большим кулачищем. – Отец мой проявил слабину и жестоко поплатился за это, недруги ослепили его. Причем это были не татары и не литовцы, а свои же русичи. Исходя из отцовского печального опыта, я просто обязан быть жестоким и скорым на расправу.
– Княже, позволь мне прочитать страницы летописи, написанные рукой Микифора, а после дозволь мне побеседовать с ним, – попросил владыка Вассиан. – Под моим руководством послушник Микифор постигал знания из древних летописей и иноземных книг, а посему отчасти и я виноват в его дерзостном вольнодумстве. Я сумею убедить Микифора не смешивать воедино в летописном труде зло обычное и зло, творимое великим князем во благо Руси.
– Конечно, отец мой, – с неким облегчением в голосе промолвил Иван Васильевич, – я передам тебе Московскую летопись для ознакомления. Ежели слова твои вразумят Микифора, владыка, я позволю ему и дальше вести сей летописный свод. Слог у него замечательный и почерк вельми красивый.
Глава четвертая
Узники
С той поры, как на службу к Ивану Васильевичу поступили фряги, каменщики и архитекторы, во главе со знаменитым Аристотелем Фиораванти, облик Москвы стал существенно меняться. На месте древнего белокаменного Успенского собора, построенного еще при Иване Калите и изрядно обветшавшего, был возведен великолепный пятиглавый храм из тесаного камня, также посвященный Успению Пресвятой Богородицы. Строительство длилось пять лет под руководством Аристотеля Фиораванти, который помимо нового Успенского собора за это же время успел построить двухъярусный каменный дом для себя рядом с великокняжеским дворцом и каменные митрополичьи палаты взамен старых деревянных, сгоревших при пожаре.
При Аристотеле Фиораванти центральные улицы и дворы Москвы начали мостить не деревом, а камнем, который подвозили зимним санным путем из каменоломен близ Звенигорода. При Аристотеле же была выстроена каменная великокняжеская темница, поскольку прежняя бревенчатая тоже сильно пострадала от пожара.
Новая темница была построена с размахом, в ее застенках могло вместиться около трехсот узников. Этот обнесенный высоким частоколом мрачный каменный дом с узкими оконцами-бойницами и закругленным главным входом из черного гранита внушал страх живущим по соседству купцам и боярам. По деревянным трубам из лиственницы, проложенным под мостовой, из каменной тюрьмы вместе с нечистотами стекали в крепостной ров воды, окрашенные кровью замученных узников.
Немногие из несчастных, угодившие в руки подручных боярина Ртищева, выходили из великокняжеской темницы живые-здоровые. Кого-то после всех допросов с пристрастием родственники или слуги выносили из застенков на руках, окровавленных и с переломанными костями; кого-то выносили на носилках бездыханными, укрытыми грубым холстом.
Ближайшими помощниками боярина Ртищева были дьяк Михалко Вельяминов и костолом Космыня. При допросах осужденных один задавал вопросы, а другой орудовал плетью и выворачивал суставы.
К ним-то и подступил угрюмый Семен Савелич, прискакав из княжеского дворца в серый тюремный дом.
– Как идет дознание? Что удалось выпытать у челядинцев бояр Щербатых? – подступил боярин к дьяку Михалке.
Тот суетливо рылся в бумажных свитках, отыскивая нужный с показаниями, выбитыми у слуг бояр Щербатых.
– Значит, так, – торопливо заговорил Михалко, глядя в развернутый узкий свиток, – двое холопов Щербатовских испустили дух, не вынеся побоев. Одного холопа пришлось заколоть, когда он попытался задушить Космыню. Еще пятеро пытаны крючьями и раскаленным железом, но ничего стоящего они так и не сказали.
– А челядинок пытали? – грозно спросил боярин Ртищев. И, увидев по лицу дьяка, что до служанок у того руки пока не дошли, властно приказал: – Сегодня же займись челядинками. Уразумел?
– Уразумел, боярин, – закивал головой Михалко. – Сей же час велю Космыне раскалить щипцы на огне и приготовить плети.
Сказав, что вечером заглянет сюда еще, боярин Ртищев покинул великокняжеский застенок.
Дьяк Михалко Вельяминов по своей родне со стороны отца происходил из холопов, служивших боярской семье Вельяминовых. Этот боярский род издавна жил в Москве, пользуясь расположением здешних князей. По обычаю, когда умирал кто-то из бояр, на волю отпускали несколько холопов, давая им фамилию их умершего господина. Таким образом, дед Михалки стал свободным человеком, когда во время мора скончались глава боярского рода Вельяминовых и два его сына.
Дед и отец Михалки продолжали служить боярам Вельяминовым в качестве дьяков, то есть заведовали бумажными канцелярскими делами. Михалко Вельяминов быстро пошел в гору, поступив на службу к великому князю и выгодно женившись на богатой боярской вдове. Заветной мечтой Михалки Вельяминова было скопить достаточно денег, чтобы купить большой земельный надел и перейти в благородное боярское сословие, используя покровительство великого князя. Иван Васильевич способствовал переходу своих служилых безродных людей в сословие бояр, понимая, что эти доморощенные бояре будут преданы ему в отличие от спесивых и обидчивых родовитых вельмож.
Внешне Михалко был невысок и крепок, как гриб-боровик. Глядя на его улыбчивое круглое лицо, трудно было поверить, что этот человек может преспокойно наблюдать за истязаниями людей и даже придумывать какие-то более изощренные пытки. В свои тридцать с небольшим Михалко Вельяминов уже успел многое повидать и понять в падкой на пороки человеческой породе. В нем почти не было жалости к преступникам и недругам великого князя, зато алчность цвела пышным цветом в его загрубевшей от вида крови душе.
Рядом с дьяком Михалкой трудился в поте лица костолом Космыня.
С младых лет Космыня носил длинные волосы-космы, за что и получил свое прозвище. Настоящего имени Космыни никто не знал, человек он был приблудный и в Москве обосновался лишь несколько лет тому назад. Космыня был немного моложе Михалки Вельяминова. Он был высокого и крепкого телосложения, на его неулыбчивом лице с рыжими усами и бородкой прежде всего выделялся крупный нос с широкими ноздрями. Из-за низких бровей казалось, что у Космыни подозрительный взгляд исподлобья. К тому же у него были узкие темные очи, поэтому создавалось впечатление, будто Космыня постоянно прищуривается.
Тюремный покой, где дьяк Михалко и костолом Космыня проводили дознание, представлял собой довольно просторное помещение с высоким потолком и почерневшими закопченными стенами без окон. Здесь имелся большой очаг с вытяжным отверстием в потолке для выхода дыма. Огонь в очаге Космыня поддерживал, подбрасывая туда древесный уголь, который, сгорая, давал сильный жар. В пламени очага Космыня накалял железные щипцы, иглы и крючья, которыми затем пытал узников.
В середине помещения, освещаемого факелами и огнем очага, была установлена дыба – приспособление для выворачивания суставов. Тут же стояла бочка с водой, с помощью которой пытаемого приводили в чувство, если несчастный вдруг терял сознание. Этой же водой Космыня ополаскивал свои загрубевшие руки, смывая с них кровь своих жертв.
Обычно допрос начинался с запугиваний, когда узнику показывали орудия пыток и предлагали ему выложить все начистоту. Служа уже почти десять лет тюремным дознавателем, дьяк Михалко научился неплохо разбираться в людях. Своим наметанным взглядом он мог сразу определить, кого из заключенных достаточно припугнуть, чтобы выведать у него всю подноготную, а с кем придется повозиться, используя плеть или дыбу.
При допросе женщин идти на крайности чаще всего не приходилось, поскольку один вид пыточного застенка и набора инструментов, причиняющих жуткую боль, развязывал язык даже самым упрямым из них. Так было и на этот раз.
Челядинок из поместья бояр Щербатых тюремные служки приводили на допрос по одной, предварительно раздевая каждую догола. Таково было тюремное правило, так как применять пытки к обнаженному человеку было сподручнее.
Сначала дьяк Михалко допросил повариху и ее помощницу. Обе были так напуганы, что со слезами на глазах без колебаний отвечали на все вопросы. Однако ничего стоящего они поведать не могли, поскольку не имели доступа в личные боярские покои.
