Айбек - Навои
— Верно, джигит. Этот стальной клинок охранял тебя от бедствий, с ним у тебя связаны дорогие воспоминания. Потому ты и ценишь его. Но не думай, что я буду показывать твой клинок всякому покупателю. Нет, я отдам его такому же любителю оружия, как ты. Тот человек хороший клинок ценит больше, чем прелестную возлюбленную. Он — сын бека из рода Барласов.
Надежды Туганбека рухнули. Он протянул руку за кинжалом. Но старику не хотелось упустить драгоценную вещь. Надеясь приобрести ее через месяц за бесценок, он порылся в кошельке и сказал:
— Хорошо, сын мой. Не дело мужа отказывать в просьбе джигиту.
Туганбек взял пять динаров, завязал их в пояс и, попрощавшись, поднялся с места. Он испытывал глубокое страданье. Вопрос, сумеет ли он получить обрат, но кинжал, упорно сверлил, его мозг. Долго еще он бесцельно бродил по базару. Потом махнул рукой, пошел в харчевню и наелся досыта.
В вечерней тьме Туганбек направился к медресе. На большой дороге, ведущей к Фирузабадским воротам, он зашел в питейный дом. Спросив у жирного кабатчика, сидевшего на низенькой скамейке позади кувшинов, чашу виноградного вина, Туганбек тяжело опустился в углу большой комнаты, освещенной двумя свечами. В питейной было много народу. Одни, сидя в одиночестве, задумчиво пили, другие веселились в компании, время от времени с криками подливая друг другу вина. В кругу седобородых гуляк кто-то сиплым слабым голосом распевал персидскую газель — остальные под звуки песни медленно раскачивали чалмами, огромными, как корзины. Известные в городе шалопаи тоже были здесь. Словно соревнуясь друг с другом, они опрокидывали в горло одну чашу вина за другой. Какой-то поэт, с трудом державшийся на ногах, заикаясь, восхвалял самого себя. От шумного говора — смеси персидского и тюркского языков — звенело в ушах.
Две чаши вина не подействовали на Туганбека: он привык пить вино так, как казахи пьют кумыс. Истомленный жаждой верблюд омочил губы в воде — и только! Обыкновенно Туганбек не жалел денег на вино. Но в Герате, городе, где было особенно приятно выпить, он отступил от этого правила.
Боясь промотать деньги, полученные за дорогой его сердцу кинжал, Туганбек поднялся с места. Но, выходя, он услышал знакомый голос:
— Эй, Туган, собачий сын!
Туганбек обернулся, и его взор упал на богатырского вида юношу, одиноко сидевшего позади группы седобородых. Это был Тукли-Мерген, с которым они когда-то вместе служили у бадахшанского правителя. Туганбек так обрадовался, словно встретил самого Хызра,[26] но не подал вида; надменно поздоровавшись, он уселся подле юноши, скрестив ноги.
Тукли-Мерген смеялся, расправляя свои могучие плечи.
— Ну-ка, возьми, опрокинь одну, как бывало, — сказал он и протянул Туганбеку чашу, потребовав для себя другую.
Потягивая вино, они расспрашивали друг друга о делах, вспоминали старых приятелей. Тукли-Мерген неделю тому назад приехал из Ирака и поступил на службу в крепость Ихтияр-ад-дин. Он знал Туганбека как храброго, воина и сожалел, что тот сейчас бедствует.
— Придет время, и птица счастья — опустится тебе на руку, — говорил он, наклоняясь к своему другу. — Ты ведь достоин быть предводителем сотен тысяч воинов. Но помни одно: не надо спешить. Случается, что и неброшенный камень тоже попадает в голову. А пока придумай способ, чтобы прожить.
— Что ты говоришь? — недовольно проворчал Туганбек. — Что же мне, поступить в мечеть муэдзином или учеником к горшечнику?
— У меня есть один покровитель, мой дальний родственник — ты знаешь, я ведь родом гератец, — этот человек щедр, как Хатам Тайский,[27] и пользуется большим влиянием при дворе. Клянусь честью джигита, он вчера встретил меня и говорит: «Найди мужественного и смелого юношу, пусть поступит к нам на службу». Я сам с его помощью попал в крепость. Если хочешь, мы сейчас же сходим к нему.
Туганбек опорожнил чашу, обтер рукавом шубы длинные жидкие усы, закусил толстые губы и сидел, размышляя.
— Я знаю, гордость не позволяет тебе согласиться, — укоризненно сказал Тукли-Мерген. — Напрасно. В палатах этого человека ты будешь жить только для того, чтобы придать им блеск, и пышность. Понимав ешь?
Туганбек взглянул на своего друга. Не увидев в его живых, сверкающих глазах ничего, кроме искреннего расположения, он выразил согласие. Оба выпили еще по чаше и поднялись.
У ворот большого дома их встретил старый невольник с фонарем в руке. Он с приветливыми словами провел пришедших во двор и тотчас же куда-то скрылся. Через некоторое время заскрипела дверь и послышался голос старика:
— Пожалуйте!
Туганбек вслед за своим другом вошел в комнату. Он увидел человека средних лет, сидевшего, скрестив ноги, на широком ковре. Глаза человека светились лукавством, во всем его облике чувствовалась надменность, самонадеянность. Это был Маджд-ад-дин Мухаммед, сын Гияс-ад-дина Пир Ахмеда Хавафи, занимавшего высокие должности в правление Шахруха.[28] Сам Маджд-ад-дин при Абу-Сайде был мелким служащим в диване,[29] теперь же состоял визирем у «малого мирзы» Myхаммед-Султана, племянника Хусейна Байкары.
Туганбек поздоровался с хозяином и пожал протянутые ему кончики пальцев. Когда Тукли-Мерген сел, Туганбек откинул полы своей старой Шубы и тоже опустился на корточки. Маджд-ад-дин отодвинул стоявший перед ним большой медный светильник и в интересом смотрел на Туганбека, переводя взгляд с шубы своего гостя на его лицо. Статный, высокий Тукли-Мерген сидел смирно, как овца; Туганбек же в своей потертой шубе казался воплощением надменности и грубой силы.
Маджд-ад-дин многозначительно взглянул на Тукли-Мергена и сказал, нарочно употребляя простонародные выражения:
— Ты и вправду поверил моим вчерашним словам, Мерген! Знаешь ли ты этого молодца, как пятно на лбу своей лошади? Похоже, он дельный парень. Придется взять его. — Тукли-Мерген начал расхваливать Туганбека, но тот, нахмурившись, оборвал его. Обращение Маджд-ад-дина сильно его задело.
Маджд-ад-дин, видимо, понял это и изменил обхождение.
— Поступай к нам на службу, брат, — сказал он просто, — от нас никогда не увидишь плохого.
— А что за служба? — пробурчал Туганбек.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Маджд-ад-дин, поглаживая густую черную бороду. — Будь спокоен, брат, служба будет подходящая. Если ты пришел в добрый час, то степень твоя возвысится.
— Под тобой будет конь, как ветер, — вмешался Тукли-Мерген, — будешь одет-обут. Угощение всегда готово… Я знаю… Ведь так, господин?
Маджд-ад-дин, улыбаясь, кивнул в знак согласия Туганбек с облегчением выпрямился и, попросив разрешения явиться на следующее утро, вышел вместе со своим другом.
Глава вторая
Султанмурад, войдя в комнату мударриса Фасых-ад-дина, остановился в удивлении. Учитель в новехоньком шелковом халате тщательно навертывал чалму на новую тюбетейку. Его неизменно кроткое, открытое лицо с благообразной бородой и вся его величавая фигура выдавали радостное волнение. Султанмурад решил, что почтенный Фасых-ад-дин направляется в какой-нибудь знатный дом.
Мударрис, намотав чалму, расправил обеими руками складки халата и с улыбкой сказал Султанмураду:
— Сегодня вы свободны. Преславный Алишер Навои назначен хранителем печати его величества султана. В дни молодости господин Алишер учился некоторое время у меня. Наша обязанность поздравить его с высоким назначением.
Хотя Султанмурад слышал, что Алишер связан с государем старинной дружбой, он не предполагал, что поэт столь скоро получит такую высокую должность. Поэтическое дарование Навои было известно юноше: он читал его произведения, которые ходили по рукам; об Алишере как человеке и ученом он слышал много интересного и удивительного ото всех, особенно в последнее время. Весть о том, что подобный человек возведен на высокую ступень при дворе, искренне обрадовала Султанмурада.
— Вас, учитель, тоже, значит, можно поздравить, раз господин Алишер некогда пользовался светом ваших знаний, — почтительно сказал Султанмурад.
Глаза Фасых-ад-дина засветились радостью.
— Ваш недостойный ученик, — продолжал Султанмурад, — хотел бы высказать одно свое сердечное желание.
— Какое желание? — взглянул на него Фасых-ад-дин.
— Мое желание, — ответил Султанмурад, — последовать за вами, как тень, в покои великого поэта.
Почтенный Фасых-ад-дин помолчал, устремив глаза в землю. Он любил своего одаренного ученика, хвалил его за знания и прилежание. Но этот юноша всегда причинял ему много забот. Чтобы дать Султанмураду двухчасовой урок, ему иногда приходилось по неделям читать дома книги. Подняв глаза, он с улыбкой посмотрел на Султанмурада.
— Пришло время вам встретиться со всеми великими особами Хорасана. Хорошо, сопутствуйте мне.
