Розмэри Сатклифф - Орел девятого легиона
– Ну как? – настойчиво спросил Марк, вытирая тыльной стороной ладони мокрый лоб.
Крадок взглянул на него без тени улыбки.
– Командир скоро станет настоящим возницей, – ответил он.
Марк положил поводья и кнут, сошел вниз и встал рядом с охотником.
– Такой превосходной упряжкой мне еще не доводилось править, – заметил он и провел рукой по выгнутой шее ближайшей лошади. – Ну что, выиграл я копье?
– Вернемся, выберешь сам.
Крадок достал из-за пазухи корку сладкой лепешки и подставил свои ладони мягким, бархатным лошадиным губам.
– Эта четверка – сокровище моего сердца. Они ведут свой род из царских конюшен иценов[10], редко кому удавалось справиться с ними так хорошо, как удалось командиру.
В голосе прозвучала непонятная нотка сожаления, для которого как будто не было оснований, но впоследствии Марку суждено было вспомнить про это.
Они медленно тронулись в обратный путь, пустив лошадей прогулочным шагом, наслаждаясь летним вечером.
– Они уже остыли, теперь им не вредно и постоять немного, – сказал Крадок, пробившись сквозь городскую сутолоку и остановив упряжку у своего жилища. Он набросил поводья на головы коней и крикнул, повернувшись к темнеющему входу: – Гвингумара, принеси мои копья!
Кожаная занавеска отодвинулась, впуская внутрь душный воздух. Марк увидел посреди хижины красный огонь очага. Молодая жена, переворачивавшая в горячей золе пшеничные лепешки, которые пекла мужу на ужин, встала и растворилась где-то в темной глубине жилья. Несколько собак, лежавших на груде папоротника вокруг спящего смуглокожего ребенка, выбежали навстречу хозяину и стали ласкаться, виляя хвостами, младенец продолжал спать, посасывая палец. Женщина появилась снова и вынесла наружу связку копий, на отточенных наконечниках которых заплясали точно язычки пламени отсветы вечернего солнца.
– Мы с командиром побились об заклад, – объяснил Крадок. – Его застежка против моего охотничьего копья. Командир выиграл и теперь пришел выбрать себе копье.
С этими словами он взял из связки одно копье и оперся на него, как бы говоря всем своим видом: «Любое, кроме этого».
Остальные копья были сработаны превосходно – идеально сбалансированные, смертоносные. Одни легкие, чтобы метать их; другие – с широкими наконечниками для применения на близком расстоянии, военные и охотничьи. Женщина подавала по очереди копья Марку, он рассматривал их, пробовал и наконец выбрал – с узким зазубренным наконечником и поперечиной пониже шейки.
– Вот это, – сказал он. – Его я возьму, когда мы с твоим мужем пойдем охотиться этой зимой на кабана.
Марк улыбнулся ей, но она не улыбнулась в ответ, а лицо ее сохранило непроницаемое выражение, как и в первую их встречу. Она молча отступила назад, унося копья в хижину. Но Марк уже отвернулся, его интересовало то, другое, копье; он все время помнил о нем, пока делал свой выбор. Копье это выделялось среди остальных, как вождь выделяется среди телохранителей. Древко его потемнело от долгого употребления, железный наконечник имел совершенную форму лаврового листа и был украшен необычным причудливым энергичным рисунком, напоминающим вихрящиеся водовороты в бурной реке. Вес наконечника уравновешивался шаром из бронзы с эмалью на конце древка, а узкое место у шейки охватывало кольцо из сизых перьев цапли.
– Никогда таких не видел, – сказал Марк. – Оно боевое, не так ли?
Крадок погладил гладкое древко.
– Это боевое копье моего отца, – ответил он. – Он держал его в руке, умирая вон там, около нашего старого вала, где теперь крепостная стена. Гляди, на нем до сих пор метка – его кровь и кровь его врага.
Он раздвинул перья и показал место, где на шейке древка чернело пятно.
Чуть погодя Марк шагал назад, к Преторианским воротам крепости, неся выигранное копье. При свете низкого заходящего солнца играли ребятишки и собаки, то и дело какая-нибудь женщина желала ему доброго вечера, стоя у входа в хижину. Картина казалась мирной и безмятежной, и все-таки Марка не покидало чувство тревоги, ощущение, что эта безмятежность – лишь тонкая пленка, но такая же непроницаемая, как завеса, какой прикрыты глаза юной Гвингумары, а под нею скрывается, дышит, живет что-то совсем другое. Опять ему вспомнилось предостережение Хилариона.
Ибо он заметил, что кольцо из перьев на старом боевом копье недавно обновляли, перья блестели ярким живым блеском.
Вполне вероятно, что копье чистили и обновляли не один раз, сын поддерживал его в порядке в память об отце. И все же интересно, подумалось вдруг Марку, во многих ли крытых соломой хижинах приводят в боевую готовность старые копья. Наконец, раздраженно передернув плечами, он быстрее зашагал по круче к воротам. Он просто растит у себя в ушах поганки, как и предсказывал Хиларион. И всего-то из-за нескольких перьев. Однако и перышко может показать, куда дует ветер…
Только бы удался урожай!
ГЛАВА 3
АТАКА!
Две ночи спустя, еще до наступления рассвета, Марка разбудил дежурный центурион. В комнате у него, на случай неожиданности, всегда горел ночник, и он сразу, в одно мгновение, проснулся.
– Что случилось, центурион?
– Часовые с вала докладывают, что между нами и городом что-то движется.
Марк вскочил с постели и набросил тяжелый военный плащ поверх ночной туники.
– А ты сам поднимался наверх?
Центурион пропустил Марка вперед, в ночную темноту.
– Да, командир, – ответил он хмуро, но с привычной выдержкой.
– Что-нибудь видно?
– Нет, командир, но все-таки внизу что-то шевелится.
Они быстро пересекли главную крепостную дорогу, прошли вдоль ряда безмолвных мастерских, потом стали подниматься по ступеням на тропу, идущую по валу. Перед ними над бруствером возник черный силуэт шлема на фоне не столь уже густой черноты неба. Раздался стук, когда часовой опустил копье на землю в знак приветствия.
Марк подошел к парапету, доходившему ему до груди. Небо сплошь закрывали облака, не видно было ни одной звезды, а внизу застыла бесформенная слепая чернота, лишь кое-где угадывались неясные извивы реки. Ни ветерка в неподвижном воздухе. Марк прислушивался и не слышал ни звука в этом безмолвном мире, только собственная кровь шумела в ушах, как бухает море в раковине.
Он ждал, затаив дыхание. Внезапно внизу раздалось уханье охотящейся совы, а спустя минуту – какой-то невнятный звук, намек на движение, но он мгновенно пропал, и Марк даже не понял, почудилось ему все это или нет. Он ощутил, как дежурный центурион, стоявший рядом, напрягся. Минуты ползли, тишина ощутимо давила на барабанные перепонки. И вот опять послышались какие-то звуки, и вдруг внизу на фоне черноты возникли неясные тени.
Марк буквально услышал, как лопнула тетива напряжения. Часовой тихонько выругался, центурион расхохотался.
– Кто-то завтра поищет свою скотину.
Отбившиеся от стада коровы… Только и всего. И тем не менее облегчения Марк не испытал. Быть может, виноваты были свежие перья цапли на старом копье? С той минуты, как он их увидел, в глубине сознания жило предчувствие опасности. Он резко отодвинулся от парапета и быстро сказал центуриону:
– Все равно, выпущенный скот может послужить отличной уловкой, если хочешь что-то скрыть. Центурион, я командую когортой впервые, это послужит мне извинением, если я сваляю дурака. Но я иду одеться как следует. Как можно незаметнее выведи когорту и приготовь ее к бою.
Не дожидаясь ответа, он повернулся и зашагал к себе в дом.
Он скоро вернулся, одетый по форме сверху донизу, от гребенчатого шлема до сандалий, подбитых гвоздями. На ходу он обвязывал поверх нагрудника темно-красный шарф. Из слабо освещенных дверей казармы, толкаясь, выбегали солдаты, на бегу они пристегивали мечи и затягивали под подбородком ремешки шлемов. Их тут же поглощала темнота.
«Неужели я веду себя как последний болван? – размышлял Марк. – Неужели я сделаюсь посмешищем гарнизона и надолго останусь в его памяти как человек, который на два дня удвоил караул из-за пучка перьев и поднял по тревоге когорту против стада коров?»
Однако терзаться по этому поводу было уже поздно. На валу выстроились солдаты, внизу перед ним толпился резерв. Центурион Друзилл ждал, и Марк тихим голосом проговорил, чувствуя себя отвратительно:
– Наверно, я сошел с ума, центурион, я навсегда погубил свое доброе имя.
– Лучше стать посмешищем, чем потерять крепость, боясь, что над тобой посмеются, – возразил помощник. – На границе рисковать не приходится, к тому же вчера народился молодой месяц.
Марку не надо было спрашивать, что это значит. Воля богов проявлялась во время новолуния – во время сева или жатвы, во время летнего и зимнего солнцестояния. И если уж ждать нападения, то новолуние – самый подходящий момент. Священная война… Хиларион, тот все хорошо про это знал. Марк повернулся, готовый отдать команду. Ожидание затягивалось, во рту противно пересохло.
