Джин Плейди - Королева Виктория
На следующее утро, когда мама и я с Лецен гуляли в парке, возле нас остановился великолепный фаэтон, в котором сидели король и тетя Мэри.
Экипаж остановился. Мама, Лецен и я сделали реверанс, здороваясь с королем. Он ответил величественным кивком, и сразу же его лицо озарила озорная улыбка. Он жестом показал мне, чтобы я приблизилась, а форейтору сказал: «Засунь ее сюда».
Форейтор в голубой с серебром ливрее соскочил с лошади и, подхватив меня, усадил в фаэтон между королем и тетей Мэри.
— Пошел! — крикнул король, и мы поехали, оставив маму и Лецен у обочины.
Они выглядели не только рассерженными, но и очень испуганными. Я думаю, маме показалось, что король похищает меня. Король смеялся, мамин испуг явно доставил ему удовольствие.
Я было немного встревожилась, но скоро все забыла, настолько было чудесно ехать в королевском фаэтоне — гораздо быстрее, чем мне когда-либо случалось ездить.
— Нравится тебе? — спросил король, взяв меня за руку.
— Замечательно, — воскликнула я. Я вдруг поняла, что могу кричать сколько угодно и делать и говорить все, что мне придет в голову. В добавление к чудесной поездке я еще, как и вчера, опять избавилась от маминого наблюдения.
Король разговаривал со мной все время, а иногда и тетя Мэри вставляла слово, приветливо улыбаясь мне.
Король задавал мне вопросы, и я рассказала ему, как я люблю ездить верхом на моем любимом пони Рози. Рози могла скакать очень быстро, если хотела, но иногда ее приходилось уговаривать. Я рассказала ему о своих уроках и как я ненавижу арифметику и люблю историю, потому что моя гувернантка, баронесса Лецен, делает эти уроки очень интересными.
Он слушал очень сочувственно, и я призналась ему, что больше всего Мне нравятся танцы и пение. Он совсем не походил на короля. Когда он упоминал о некоторых людях, он менял выражение лица и манеру говорить. Он так хорошо подражал им, что некоторых я узнавала.
— Я никогда не думала, что с королем можно так разговаривать, — призналась я.
— Многие думают о королях дурно, — заметил он. — Но что делать! Королям невозможно завоевать любовь всех людей. Если они делают что-то, что нравится одним, других это не устраивает… всех сразу не ублаготворишь.
Я подумала и сказала, что если человек поступает хорошо, то Бог доволен им и потому и все должны быть довольны.
— Кроме дьявола, — сказал он. — Ведь он любит грешников. Так я прав?
— Да, конечно, вы правы, потому что…
— Потому что я король?
— Нет, — сказала я, — потому, что вы… правы.
Мы подъехали к павильону для королевской рыбной ловли, вышли из фаэтона и перешли на баржу. Там было несколько очень важных персон. Король представил меня, и все они обошлись со мной с большим уважением. Один из них был герцог Веллингтон[4], о котором мне много рассказывала Лецен. Он был герой Ватерлоо, сыгравший такую важную роль в нашей истории. Он был, конечно, великий человек, но мне он не особенно понравился. Он был довольно высокомерен, и, казалось, все время старался напомнить всем, какая он важная особа. Я полагаю, поскольку сражение под Ватерлоо произошло почти десять лет назад, он, вероятно, считал, что люди начинают забывать о нем, так что считал необходимым постоянно напоминать им о себе. Он был невысок и очень худ, с крючкообразным носом и глазами, которые так и просверливали человека насквозь — так что мне стало не по себе. Король, по-видимому, его очень любил или, по крайней мере, очень уважал, наверное, из-за Ватерлоо.
Заиграла музыка, и оркестр исполнил «Боже, храни короля». Я хлопала и с любовью смотрела на дядю, который, заметив мой взгляд, ласково мне улыбнулся.
Но все хорошее когда-нибудь должно кончиться, и меня отвезли в Кумберленд Додж, где меня ожидала мама.
Что тут начался за допрос! Что сказал король? Что ты ответила? А потом что? Мама то и дело неодобрительно прищелкивала языком. «Ты не должна была этого говорить. Тебе следовало сказать то… или другое».
— Но, мама, — настаивала я, — мне кажется, королю нравится, когда я говорю то, что думаю.
— Он хотел точно узнать, что происходит. Он хотел заманить тебя в ловушку.
— О нет, мама, он хотел доставить мне удовольствие.
— Ты еще слишком молода, Виктория, — сказала она, покачав головой.
— Но я становлюсь старше. Нельзя оставаться вечно молодой. — Ты не прислушиваешься к тому, что тебе говорят. Ты слишком торопишься высказать свое собственное мнение.
— Но мама, как я могу высказывать чье-то еще мнение?
Она отвернулась, и внезапно мне стало жаль ее. Странно было жалеть маму, которой все в доме повиновались… хотя, может быть, и не все. Во всяком случае, не сэр Джон Конрой… скорее это она повиновалась ему.
Настало время, и наш визит в Виндзор завершился, пора было нам возвращаться в Кенсингтон. По просьбе короля меня посадили ему на колени, когда мы прощались. Он сказал, что мое посещение доставило ему большое удовольствие, и выразил надежду, что это было взаимно.
— О да, конечно, — ответила я. — Особенно потому, что я боялась, что все будет совсем по-другому.
— Почему ты боялась?
— Все боятся королей.
— Потому что это им внушают?
— Да.
— Но я в конце концов оказался не таким уж чудищем? Мне кажется, мы с тобой друг другу понравились.
— Вы мне очень понравились, дядя-король, и я думаю, что я вам тоже, потому что вы доставили мне столько удовольствий… помимо подарка. Он улыбнулся и спросил:
— Скажи мне, что тебе больше всего у меня понравилось? Минуту я поколебалась и потом сказала:
— Многое, но больше всего, когда вы сказали форейтору: «Засунь ее сюда», и фаэтон помчался.
— Я так и сказал?
— Да, «засунь ее сюда».
— Сказано не очень-то по-королевски. Но, может быть, между дядей и племянницей это извинительно… хотя она и принцесса, а он король. И это тебе больше всего понравилось? Я кивнула.
— Ты славная малышка, — сказал он. — Я надеюсь, ты навсегда останешься такой, какая ты сейчас, и что события… и люди, окружающие тебя… тебя не изменят. Тут мы простились, и он снова поцеловал меня. Расставаясь с ним, я была близка к слезам, и он тоже выглядел очень печальным.
Мама желала точно узнать, что он сказал и что я ответила. Я рассказала ей и прибавила:
— Мне кажется, король — один из самых приятных людей в мире.
Ей это не понравилось. Но визит в Виндзор изменил меня немного. У меня сложилось такое впечатление, что иногда лучше говорить то, что я думаю, а не то, что от меня ожидают. Во всяком случае, король считал, что это так.
Но я не понимала многого. Мама была права, когда говорила, что я слишком наивна. Часто я чувствовала себя так, словно я брожу во мраке, на ощупь.
Я не знала, что этот визит причинил маме серьезное беспокойство не только на мой счет, но и насчет Феодоры.
После визита в Виндзор жизнь казалась скучной. Было много уроков и слишком мало праздников. Если я жаловалась, Лецен говорила мне, что учиться — мой долг. Принцесса не должна быть невеждой.
— Но так много приходится учить! — со вздохом сказала я.
— Разумеется, — ответила Лецен. — Мы все учимся всю нашу жизнь.
— Какой ужас!
Лецен засмеялась и сказала, что все трудности ничто по сравнению с радостью познания.
Я хотела возразить ей и сказать, что есть куда более приятные вещи, но Лецен повторила свой излюбленный довод:
— Вы еще слишком молоды, в свое время вы сами все поймете.
Конечно, я была молода, против этого было трудно возражать. Но мне постоянно хотелось ускользнуть из классной комнаты. Когда же мне это удавалось, я отыскивала Феодору, и мы шли в сад моего дяди Сассекса, где я любила поливать цветы. У меня была особая лейка, и мне нравилось смотреть, как льется вода. Обычно я промачивала себе ноги, и тогда Феодора потихоньку приводила меня домой, и баронесса Шпет, которую я очень любила, потому что она всегда была добра ко мне, надевала мне сухие чулки, платье и туфли. Все это было очень весело, потому что ни мама, ни Лецен ничего не знали, а то бы поливку мне тут же запретили.
У дяди Сассекса, как и у нас, были апартаменты во дворце, и, хотя он и был очень странный человек — как и большинство моих дядей, — он был очень добрый. Когда я была маленькая, я его очень боялась, потому что однажды, когда я раскричалась, кто-то сказал: «Тише, успокойся, а то дядя Сассекс тебя возьмет…» Я думаю, так было сказано потому, что мы жили по соседству. Долгое время после этого я смотрела на него с подозрением, пока не обнаружила, что уж он-то не стал бы жаловаться на шум, и в любом случае он был слишком поглощен своими книгами, птицами и музыкой, чтобы обращать внимание на мои выходки. Вообще, когда я познакомилась с моими дядьями с отцовской стороны, я перестала всех их бояться, кроме дяди Кумберленда, который по-прежнему продолжал внушать мне ужас, и, как мне кажется, не без основания.
