Олдос Хаксли - Луденские бесы
Бодрствуя, она была сама добродетель, однако ночью, когда она спала, с ней можно было делать все, что угодно. Собственно говоря, не так важно, действительно ли она спала или притворялась.
Позднее, когда школьные годы остались позади, Жан-Жак увлекся пастушкой, приставленной к коровьему стаду. За мелкую монету она охотно выполняла любые желания молодого господина. Потом появилась новая горничная, прежде служившая у приора Кассанского, сводного брата Жан-Жака; приор попытался ее соблазнить, и честная девушка перешла на новое место службы. Ей-то и суждено было стать подопытным кроликом Жан-Жака. Вместе они поставили немало опытов, подробно описанных во второй части «Признаний».
Нечего и говорить, что целая пропасть отделяла Бушара от наследника французского престола. И все же моральная атмосфера, в которой воспитывался будущий Людовик XIII, во многом напоминала обстановку, в которой формировалась личность скромного школяра. Сохранился «Журнал» доктора Жана Эроара, личного врача маленького принца. Благодаря этому документу мы имеем весьма пространное и детальное описание детского воспитания в восемнадцатом веке. Правда, дофин был ребенком необычным — в конце концов, у французского короля впервые за восемьдесят лет появился на свет сын и наследник. Тем более поразительной предстает картина ранних лет жизни этого драгоценного ребенка. Если уж так обращались с мальчиком, на которого буквально молилась вся страна, то что же происходило с обычными детьми? Начать с того, что дофин воспитывался вместе с целой оравой незаконных отпрысков своего отца, рожденных разными женщинами. Некоторые из его единокровных братьев и сестер были старше, другие младше. Годам к трем маленький Людовик уже очень хорошо знал, что значит слово «бастард», а также отлично представлял, откуда бастарды берутся. Объяснения давались языком столь грубым, что малыш по временам приходил в ужас. «Fi donc!»[10] — говорил он о своей гувернантке мадам де Монгла. — «До чего же она отвратительна!»
Генрих IV обожал непристойные песенки, поэтому придворные и слуги распевали их беспрестанно, занимаясь своими повседневными делами во дворце. Свита маленького принца, как мужчины, так и женщины, часто шутили с ребенком, в самых неприличных терминах обсуждая любовные приключения его отца или предполагаемые достоинства будущей жены дофина инфанты Анны Австрийской (к тому времени они были уже обручены). Сексуальное образование принца не исчерпывалось разговорами. По ночам мальчика обычно брали с собой в постель фрейлины. При этом ночные рубашки или пеньюары в ту эпоху были не в почете, а частенько в той же самой постели проводили ночь и мужья этих дам. Вероятно, к четырем или пяти годам Людовик уже знал, причем непонаслышке, а из собственных наблюдений, все так называемые «факты жизни». Дело в том, что во дворце семнадцатого века понятия личной уединенности еще не существовало. Архитекторы пока не додумались до полезного изобретения под названием «коридор». Для того чтобы попасть из одной части дворца в другую, нужно было идти через анфиладу комнат, в каждой из которых кто-то жил и в каждой из которых в любую минуту могло происходить все, что угодно. Не следует забывать и о придворном этикете. Особам королевской крови побыть наедине почти никогда не удавалось. Если в твоих жилах текла голубая кровь, то ты рождался при свидетелях, умирал при свидетелях, отправлял естественные надобности при свидетелях, а иногда и любовью занимался тоже при свидетелях. Устройство дворцов было таково, что ребенок волей-неволей был вынужден наблюдать за тем, как другие рождаются, умирают, отправляют естественные надобности или предаются любовным утехам. Во взрослой жизни Людовик XIII не скрывал своего отвращения к женщинам и явно симпатизировал мужчинам (хоть эта симпатия, вероятнее всего, и носила чисто платонический характер); кроме того, король терпеть не мог вида болезней и всяческих уродств. Первые две особенности королевского характера, видимо, объяснялись зловредным воспитанием госпожи де Монгла и ее товарок; что же до третьей привычки, то, надо полагать, Людовик еще мальчиком насмотрелся столько мерзостей и непотребностей, что ему хватило на всю жизнь.
Итак, вот каков был мир, в котором воспитывался новый луденский священник. В этом мире традиционные сексуальные табу почти ничего не значили для невежественного, неимущего большинства, да и для верхов общества все эти запреты тоже оставались пустым звуком.
Герцогини запросто отпускали шутки, которые заставили бы покраснеть няню Джульетты Капулетти, а светские дамы свободно употребляли похабные словечки. Мужчина с положением и состоянием (если только он не отличался маниакальной чистоплотностью) мог беспрепятственно удовлетворять любые плотские аппетиты. Даже самые образованные и мыслящие люди воспринимали религиозные догмы с чисто пиквикским легкомыслием, так что разрыв между теорией и практикой был поистине впечатляющ — хоть и сократился, если сравнивать с нравами средних веков.
Воспитанный своей эпохой, Урбен Грандье поселился в назначенном ему приходе, намереваясь насладиться плодами обоих миров, как земного, так и небесного. Его любимым поэтом был Ронсар, у которого можно найти строчки, красноречиво выражающие мировоззрение молодого пастыря.
Quand au temple nous serons,
Agenouilles nous ferons
Les devote selon la guise
De ceux qui, pour louer
Dieu, Humbles se courbent au lieu
Le plus secret de l'Eglise.
Mais quand au lit nous serons,
Entrelaces nous ferons
Les lascifs selon les guises
Des amants qui librement
Pratiquent folatrement
Dans les draps cent mignardises[11].
Цветущему двадцатисемилетнему гуманисту жизнь, должно быть, представлялась аппетитной и округлой. Однако служение пастыря должно двигаться не по окружности, а в едином, раз и навсегда установленном направлении; духовная особа — это не флюгер, а стрелка компаса. Для того чтобы не сбиться с пути, священник принимает на себя определенные обязательства и дает обеты. Грандье, разумеется, дал нужные клятвы, однако вовсе не собирался их исполнять. Со временем он напишет маленький трактат, предназначенный для одного-единственного читателя. Произойдет это лет через десять после приезда в Луден, темой трактата будет обет целомудрия.
Грандье выдвинет два главных аргумента. Первый можно свести к следующему: «Обещание, которое невозможно выполнить, ничего не стоит. Воздержание для молодого мужчины непосильно. Значит, обет целомудрия не может являться для него обязательным». Если этого довода недостаточно, у Грандье был наготове и второй, построенный на известной максиме, гласящей, что обещания, данные под принуждением, не имеют никакой цены. «Священник клянется соблюдать целомудрие не из нравственности, а лишь для того, чтобы получить сан». Поэтому его обет «проистекает не от доброй воли, а навязывается ему церковью, которая хочешь не хочешь заставляет его принимать это тяжкое условие — иначе ему не удастся приобщиться к священнической профессии». Придерживаясь подобных взглядов, Грандье считал, что имеет полное право сочетаться браком и уж, во всяком случае, вступать в связь с любой женщиной, готовой ответить ему взаимностью.
Конечно, среди прихожан имелись ханжи, у которых любовные похождения нового кюре вызывали возмущение, однако ханжей в Лудене было немного. Остальным же жителям, даже тем из них, кто почитали себя добродетельными христианами, пожалуй, до некоторой степени нравилось, что их пастырь так хорош собой, обходителен и любвеобилен. Секс и религия отлично сочетаются друг с другом; этот союз, который может показаться отталкивающим, в то же время сулит особенно изысканные наслаждения, возбуждая плотский аппетит. Почему? Хороший вопрос.
Популярность Урбена среди прихожанок не могла понравиться мужчинам. С самого начала отцы и мужья отнеслись с подозрением к расфуфыренному умнику, обладавшему прекрасными манерами и хорошо подвешенным языком. Тут еще примешивалось и другое. Даже если бы новый священник был образцом святости, все равно местным жителям не могло прийтись по душе, что такой богатый приход достался чужаку. А чем, спрашивается, плохи свои священники? Луденские денежки должны перетекать в карманы луденских же уроженцев. Хуже всего было то, что чужак приехал в город не один. Он привез с собой мать, трех братьев и сестру. Одному из братьев тут же подыскал завидную должность в городской магистратуре. Другого, тоже священника, сделал главным викарием церкви Святого Петра. Третьего брата, опять-таки рукоположенного в сан, Урбен сразу пристроить не смог, но юноша явно подбирался к первой же вакансии. Это было настоящее нашествие!
Однако даже недоброжелатели были вынуждены признать, что отец Грандье отлично читает проповеди, прекрасно знает свое ремесло, и вообще человек в высшей степени ученый. С другой стороны, ученость не прибавляла ему популярности. Будучи мужем начитанным и остроумным, Грандье сразу же получил доступ в самые аристократические и изысканные дома города. Двери этих домов были закрыты для богатых выскочек, неотесанных чинуш и высокородных бездельников, которые составляли луденское «общество», но, увы, не «сливки общества». Зато приезжий хват немедленно попал в самую верхушку. Подобная несправедливость вызвала горькую обиду у отцов города. Грандье сошелся с самим Жаном Д'Арманьяком, недавно назначенным губернатором. Мало того, его запросто принимал самый известный житель Лудена престарелый Севол де Сен-Март, прославленный юрист, государственный деятель, историк и поэт. Губернатор так высоко оценивал способности священника, что во время частых отлучек ко двору поручал молодому человеку вести все свои дела. Сен-Марту же кюре пришелся по душе потому, что был гуманистом, отлично знал классическую литературу, а стало быть, был в состоянии по достоинству оценить поэтический шедевр старика «Paedotrophiae Libri Tres» — дидактическую поэму о воспитании детей. Поэма была так популярна, что еще при жизни автора выдержала десять изданий. Ее слог был столь элегантен, столь точен, что сам Ронсар сказал: «Я предпочитаю автора этих стихов всем современным поэтам и настаиваю на этом мнении, хоть оно вряд ли понравится Бембо, Наваджеро и божественному Фракасторо».
