Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том I
Был у них в полку один амхара с довольно экзотической для Эфиопии фамилией — Чуб. Однажды Сиверцев подошёл к нему, и широко дружелюбно улыбнувшись, слегка хлопнул по плечу: «Да ты, братец, казак!». Чуб неплохо понимал по-русски, он был вполне способен воспринимать русский юмор, однако ответил сухо и строго, без тени улыбки:
— Я не казак, — при этом было очевидно, что он вовсе не собирается пояснять, откуда у него украинская фамилия.
Сиверцев решил зайти с другого бока:
— Ну и ладно. А давай после работы в ресторан сходим: посидим, выпьем.
Амхарский Чуб равнодушно и сухо согласился. Вечером они уже сидели в одном из маленьких ресторанчиков Дэбрэ. Обстановка здесь была европейская, а кухня — любая. Можно было заказать огнедышащие эфиопские блюда, а можно просто какие-нибудь спагетти с типовым американским кетчупом. Амхара заказал мясо с соусом бербере. Сиверцев тоже самое, и даже не потому что хотел доставить удовольствие своему эфиопскому другу, а просто ему это нравилось:
— Очень люблю вашу национальную кухню. У нас в России вообще-то не готовят таких острых блюд и даже на Кавказе хоть и перчат всё подряд, но всё же гораздо меньше чем вы. А мне эфиопские блюда нравятся больше кавказских. Знаешь, у меня желудок иногда побаливает, врачи говорят — острого вообще нельзя, но здесь я ем всё такое же острое, как и вы, а желудок вообще перестал болеть.
Чуб ответил как всегда сухо и односложно:
— У нас хорошо готовят, — при этом он сдержанно улыбнулся — минимальная вежливость, без которой его поведение вообще можно было бы считать хамским.
— Кстати, я вот хотел спросить у тебя: воюем мы сейчас с Эритреей (Сиверцев сделал упор на слове «мы»). Что там у вас за противоречия? Что вообще происходит?
— Война, — амхара превзошёл в лаконичности самого себя. Его тёмное лицо с тонкими чертами оставалось абсолютно непроницаемым, как посмертная маска египетского фараона. Это было почти полное отсутствие мимики — древний восточный покой. Глаза амхара были так же необычны: умные, глубокие, немного томные, и всегда избегающие встречного взгляда. Казалось, он хранил некую тайну, ни сколько при этом не беспокоясь, что она будет раскрыта, по причине полной недоступности назойливому фаранти. Однако Сиверцев не унимался:
— А как у вас в стране преобразования идут? Как простые люди относятся к президенту Менгисту Хайле Мариаму? — вопрос Сиверцева был вполне советским. Едва грянули первые барабаны перестройки, в Союзе стало не найти ни одной кухни, где не обсуждали бы Горбачёва. Но Чуб, похоже, не был взволнован этой темой:
— Не знаю, — он ответил совершенно спокойно и равнодушно. «Всё ты знаешь, — подумал про себя Сиверцев, — И русский язык ты знаешь достаточно, чтобы ответить развёрнуто. А если честно не хотел отвечать, так мог хотя бы выразить своё восхищение горячо любимым лидером, но ты вообще говорить не хочешь. Ты хотя бы помнишь о том, что такие как я подставляют свои головы под пули ради таких как ты?». И всё-таки Сиверцев не унимался:
— Слушай, а чего это многие ваши офицеры так зло на нас смотрят? Заметно, что они нас ненавидят, да они и скрывать это не пытаются. Обидно всё-таки. Мы же здесь не оккупанты какие-нибудь. Вы сами нас позвали, мы вам помогаем.
— Не надо обращать на них внимания, — этими словами амхара Чуб, во всяком случае, отметил, что сам он не принадлежит к тем, кто ненавидит русских.
Когда они уходили из ресторана, Сиверцев хотел заплатить за своего «боевого друга», но Чуб спокойно и бесстрастно сказал, что сам за себя заплатит. «Спасу нет до чего гордый», — раздраженно подумал Сиверцев. Кажется, на сей раз он не сумел скрыть своего раздражения, да уже и не пытался.
* * *На следующий день его вызвал к себе советник командира полка, бравый подполковник, до Эфиопии прошедший Анголу и Мозамбик. Сиверцев уважал этого немногословного боевого офицера в первую очередь за то, что подполковник никогда не отдавал бессмысленных и абсурдных распоряжений по службе, чем славились другие наши советники. Подполковник Мелин был вполне дружелюбен:
— Капитан Сиверцев, очень прошу вас никогда и ни при каких обстоятельствах не задавать эфиопским офицерам вопросы выходящие за рамки ваших непосредственных служебных обязанностей. Это первое. Второе: когда вам сказали, что не позднее чем в 19 часов вы должны находиться у себя дома, это была не шутка. А вчера в 19 часов 15 минут вы всё ещё находились в городе. Указываю на недопустимость.
— Товарищ подполковник, разрешите обратиться в частном порядке, без чинов.
— Ну, попытайся.
— За что мы воюем? Защищаем завоевания эфиопской революции? Это было бы мне понятно. Я никакой не диссидент и не антисоветчик. Мы оказываем помощь братскому народу? Это тоже было бы понятно, но почему тогда высококультурные и хорошо образованные эфиопы смотрят на нас, как на назойливых мух, как будто едва терпят нас рядом с собой? А это люди политически грамотные, смею вас заверить, они никакие не контрики. Но почему тогда они относятся к нам не как к братьям по оружию, а как к паршивым наёмникам, как к рабам, которых они купили с потрохами? Мы здесь не колонизаторы, мы уважаем местное население, но они-то нас уважают хоть чуть-чуть? В столовке есть с нами не хотят за одним столом, сколько мы не приглашаем, как будто они белые люди, а мы черные. Вечер отдыха недавно был, Володька Кудасов решил пригласить на танец одну местную красавицу, так эфиопы его чуть на части не порвали, растаскивать пришлось.
— А вам, дуракам, разве не говорили, что местных красоток на танец приглашать не надо? Ты лучше мою жену пригласи, она, конечно, не такая уж красавица, но ты зато будешь в полной безопасности, если, конечно, потанцуешь и этим ограничишься. Вы что, пацаны, не поняли, что мы с вами не в Союзе, и вообще не в Европе? — Мелин посмотрел в окно и упавшим шепотом добавил: «Мы в полном дерьме по самые гланды».
— Так значит, эфиопы всё-таки брезгуют нами?
— Ну что за вопросы ты, Сиверцев, задаёшь, что ты вообще за офицер такой? Недавно один наш старлей перевозбудился, к генералу попёр: почему нам, дескать, выплачивают только четверть той суммы, которая по контракту положена? Почему немцы, чехи получают всю контрактную сумму, все 5 тысяч долларов, а нам только четверть? Ну, перевели этого старлея на точку в Сибирь, дурак он, конечно, но, ты знаешь, я его понимаю. А тебя не понимаю. Ведь тебя даже в Сибирь переводить страшно, ты там всех медведей развратишь своими вопросами. Тебе и, правда, так сильно необходимо уважение этих долбаных эфиопов? Ну, можешь и сам их в упор не замечать.
— Не могу. Я их по-прежнему уважаю. Вы знаете, мне кажется, что если бы я к ним в гости приехал, они относились бы ко мне по-человечески, а они напрягаются, потому что знают то, чего не знаю я. Мы здесь играем в какую-то очень странную игру. Почему нельзя эфиопов ни о чём спрашивать? Я ненароком могу узнать, что это за игра? Так может, будет лучше, если я это от вас узнаю? Что мы всё-таки делаем в Эфиопии?
— Выполняем приказы вышестоящего руководства. Тебя не устраивает этот ответ? Ты плохой солдат, Сиверцев.
— Я плохой вертолётчик? Я плохо обучаю эфиопов?
— Ты хороший вертолётчик и инструктор тоже замечательный. Только поэтому тебя ещё терпят.
* * *Сиверцев теперь интересовался только техникой, усмехаясь по себя: «Вам нужен хороший солдат? Вы получите хорошего солдата». Вот только заботы о вертолётах никак не позволяли забыть о политике. Прекрасные современные боевые машины МИ-24А Советский Союз продавал за четверть стоимости, но запчасти к ним уже за стопроцентную оплату. Эфиопов это не устроило, и они вообще отказались брать запчасти, никак это не объясняя. Оставалось загадкой как они себе представляют боевые действия вертолётов, когда нет возможности сделать нормальный ремонт. А топливные насосы от сернистого эфиопского керосина действительно выходили из строя один за другим, как и обещал ему лысый майор из «десятки». Выход напрашивался только один: разбирать на запчасти вполне ещё пригодные для эксплуатации вертолёты, делая из нескольких машин одну. Решение всех этих технических задач увлекало Андрея в достаточной мере, чтобы ничем больше не интересоваться, а высокомерно-непроницаемых эфиопов не замечать в упор, надев их же маску высокомерной непроницаемости. Хотя это была лишь маска. Сердце по-прежнему болело за этих непонятных чёрных парней. Эфиопы были достаточно способными и по-своему талантливыми, приобретая навыки вертолётовождения очень быстро, но нельзя подготовить полноценного боевого вертолётчика за две недели, а именно столько времени руководство отводило на полный курс обучения. Во время завершающих учебных полётов Андрею, сидевшему в кабине, порою приходилось брать управление на себя, когда эфиоп терялся. Им по-прежнему не хватало элементарных навыков, а уже через несколько дней они вступят в бой на эритрейском фронте. Оставалось надеяться, что американские инструкторы готовят эритрейских сепаратистов в такой же спешке, то есть столь же плохо. Об этом Андрей думал теперь только молча, никому никаких вопросов не задавая. Он твёрдо пообещал сам себе по службе ограничиваться точным выполнение приказов и спрашивать начальство лишь о том, что необходимо знать для выполнения этих самых приказов, порою абсолютно абсурдных, да какая на хрен разница.
