Кейт Мэннинг - Мoя нечестивая жизнь
– Никаких ваших папистских ругательств! – каркнула миссис Огузок, как я уже прозвала жирную гадину.
Я ее укусила.
– Господи Боже, сущий на небе! – взвизгнула она. Миссис Огузок отшвырнула меня, но я снова кинулась на воспитательниц. Сироты неистовствовали, хохотали, улюлюкали, и Бульдог Чарли громче всех.
– Тихо! – рявкнула миссис Риардон. Колокольчик у нее в руках зашелся звоном. – Ведете себя как дикари! Мы этого не допустим.
Я смотрела на красную отметину на ее белой руке и умирала от желания снова впиться в нее зубами. Но миссис Риардон ловко ухватила меня за ухо:
– Извинись!
Еще чего! Она повернула ухо, точно дверную ручку, и я заорала от боли.
– Я замкну тебя в темном месте, – пригрозила миссис Риардон, но так и не дождалась от меня извинений.
Схватку она выиграла: Джо достался ей, и она унесла его, не обращая внимания на плач бедняжки. Джо все звал нас: «Эксидатч! Эксидатч!» – мы были для него одним именем, но его слезы не тронули ее черствое сердце.
Несчастные, но сытые, мы с Датчи последовали за остальными девочками вверх по лестнице и оказались в комнате, где не было ничего, кроме умывальников.
– Соскребите с себя грязь, девочки, – велела воспитательница, выдала нам по мочалке и всплеснула руками, увидев, до чего мы грязные: – Ну прямо негритята!
Еще одно доказательство, что скоро нас продадут в рабство.
Она вручила нам по ночной рубашке, а наши лохмотья, сморщив нос, выбросила в мусорный бак:
– Сплошная зараза.
Следующий приговор нам объявила вернувшаяся миссис Риардон:
– Будете спать каждая в своей койке.
– Мы с сестрой всегда спали вместе! – И я снова бросилась в драку.
На этот раз я разошлась так, что они, утомившись, оставили нас в покое. И в конце концов сестры Малдун уснули, обнявшись, на узкой кроватке. Ведь только друг от друга во всем приюте мы не ждали угрозы.
Наутро нас ударом в гонг разбудила миссис Огузок. Никто с нами не нянчился. Не то что дома, где мама пела нежным голосом: «Просыпайтесь, новый день наступил. Вставайте же, сони».
Воспитательницы выдали нам синие балахоны, колючие джемперы и отличные башмаки, разве что чуточку поношенные.
– А теперь позвольте нам забрать брата и вернуться на Черри-стрит.
Миссис Огузок сжала губы в ниточку:
– Вы будете делать только то, что вам полагается! Не желаю больше слышать ни слова!
Но у меня для нее было припасено много слов: ведьма, живодерша, болотная крыса.
– Мисс Малдун, – приказала моя мучительница, – встаньте в угол лицом к стене и считайте кирпичи.
Но кирпичи я считать не стала. Я считала часы, когда снова заберусь на мамины колени и она двумя руками расчешет мне волосы. Устав, я снова затеяла с миссис Риардон грызню, требуя вернуть Джо и отпустить нас.
– Ну до чего же ты упрямая! Дитя, ты испытываешь мое христианское терпение.
Датч христианское терпение испытанию не подвергала. Она льнула к воспитательницам, те гладили ее по голове, восхищались мягкостью ее волос, красотой глаз, я завидовала сестре и была рада, когда ночью она снова забралась ко мне в постель, в страхе перед темнотой. На следующее утро она не отходила от меня ни на шаг. Нас всех повели в церковь, где мы распевали гимны до посинения. О благодать, спасен тобою![13] Звучало чудесно, вынуждена признать. Я был потерян, но Ты меня нашел. А вот нас никто не нашел. Мы потерялись, как ягнята в пустоши. Вы можете остричь нас и спастись.
Глава третья
Ампутация
Одним теплым днем на исходе марта, когда кое-где уже зеленела трава, а снег съежился и посерел, в приюте объявился мистер Брейс – с сюрпризом. Его глаза навыкате так и сияли. Устроившись поудобнее в вестибюле, он объявил нам:
– Добрые вести. Малдуны выбраны для нашей Программы переселения на Запад.
И улыбнулся выжидательно.
Мы тупо смотрели на мистера Брейса. А он пустился рассказывать:
– Добропорядочные сельские семьи ждут не дождутся, когда заберут из города детей вроде вас и поселят у себя, в милых домиках с теплым очагом, с живописными просторами окрест. У вас, может, даже будет свой пони или собака. Ваш чудесный братец научится охотиться и рыбачить, а вы, юные леди, освоите искусство накрывать на стол и готовить сытные деревенские блюда.
Мистер Брейс обладал исключительным красноречием, так что пусть мы и лужайки нормальной никогда в жизни не видели, но скоро вовсю мечтали о пони.
– Сегодня триста двадцать семь сирот обрели пристанище на чудесных фермах Запада в новых семьях, в деревенской идиллии.
– Но нам не нужна новая мама, – возразила я. – У нас уже есть одна. Давайте заберем ее и вместе поедем в вашу деревню.
Глубоко посаженные глаза Брейса исполнились невыразимой грусти.
– Я должен сообщить вам нечто крайне важное. Вашей маме сделали очень серьезную операцию. Травмы ее были настолько тяжелы, что докторам пришлось удалить ей правую руку.
– Вы отрезали ей руку? – вскрикнула я.
Датч пискнула и в ужасе закрыла рот ладонью.
– Тихо, тихо. Если бы мы не отвезли ее тогда в «Бельвью», она бы наверняка умерла от гангрены.
– Нет!
Я разрыдалась, представив кровавую культю и валяющуюся в углу отрезанную кисть. Теплый изгиб ее локтя, веснушки на запястье, пальцы, которые врачевали мою боль – где они сейчас? У меня заныла рука – вся, до единой косточки.
– Вы отрезали ей руку! – заорала я. – Вы, ублюдок окаянный!
– Успокойся, дитя мое, – испуганно пробормотал мистер Бейтс. – Доктора спасли ей жизнь.
Сейчас, годы спустя, я признаю, что доктора спасли маму, но тогда я надрывалась:
– Вы нечестивый грешник!
– Надеюсь, я не из них, бедное мое дитя. Должен сказать тебе, мама ваша порадовалась, что вы трое отправляетесь в западные края, она дала согласие. Мама просила меня передать тебе, чтобы ты заботилась о братце и сестрице и не забывала молиться.
Я не заплакала и не успокоилась, я кричала и кричала, дабы он знал, сколь черна моя ненависть.
– Да будет тебе в утешение, что Господь был беден и прошел через ужасные унижения, – говорил мистер Бейтс. – Когда Его распяли, гвозди пронзили Его плоть. Но Он воскрес, дабы жить среди нас и спасти нас.
Услышав о гвоздях, Датч зарыдала еще громче, забралась преподобному на колени и обхватила за шею. Успокаивая ее, он не замечал ярости, исказившей мое лицо.
– Почему бы вам, шельмецам, не отправиться в деревню следующим же поездом? – вопросил преподобный. – Что скажете?
– О да, добрый господин! – воскликнула Датч. Не успела я и глазом моргнуть, а она уже предала меня. – Я жду не дождусь.
Ждать ей пришлось недолго. И трех недель не прошло, как за нами приехали. Мы сидели в столовой и ждали, когда подадут яблочный соус. Вошла миссис Риардон и двинулась вдоль столов, похлопывая то одного воспитанника по плечу, то другого.
ШЛЕП!
– Ты едешь в Иллинойс.
Подошла к Мэг:
– Иллинойс!
ШЛЕП! Досталось Бульдогу Чарли и парню рядом с ним. Дошла очередь и до меня:
– Иллинойс!
ШЛЕП!
– И твоя сестра тоже!
– Мы НЕ ПОЕДЕМ! – объявила я. – Мы не сироты.
– Не перечь!
– А как же наш брат? – спросила Датч.
– Он едет в Иллинойс, как и ты, – сказала миссис Огузок. Ее безбрежный зад шевелился, будто под юбкой обитало какое-то животное.
Я вскочила:
– Без мамы я никуда не поеду.
– Сядьте, мисс Малдун. Сию секунду.
Вот и все.
Позже во дворе только и разговоров было, что про Иллинойс. Особенно мальчики постарше ратовали за него.
– В Иллинойсе масла завались, кормят три раза, – уверял Бульдог Чарли. – Пастила на каждом шагу, бери за так.
Чарли был самый старший из нас, ему уже исполнилось шестнадцать. Он забрался на дождевую бочку и по-ораторски простер руку, его темные глаза так и сверкали. Сироты собрались вокруг, чтобы послушать. Когда он принялся нахваливать Запад, казалось, сам сладкоречивый мистер Брейс вложил ему слова в уста.
– Сироты! Конечно, все вы можете остаться здесь, шкодить и беззаконничать, но тогда вы так и останетесь нищими и будете жить на подачки благотворителей до конца своих дней, помяните мои слова. Но поезжайте на Запад, девочки и мальчики, и очень скоро вы заведете своих слуг, которые будут ублажать вас и кормить самой сладкой тыквой на свете. Не знаю, как вы, а я хочу стать КЕМ-ТО. А такому человеку уж точно не место в приюте. Так что едем в прерии ради счастливого будущего!
– Ура! – завопили воспитанники.
Накануне вечером воспитательницы выдали каждому из нас по томику Библии и по картонному чемодану. Мальчики получили штаны, а девочки – платья. Датч примерила новую юбку и вертелась в ней, пока у нее голова не закружилась, а я кусала от отчаяния пальцы.
