Юрий Никитин - Ингвар и Ольха
Волосы все так же свободно падали на спину, но теперь их перехватывали цветные ленты, украшенные перлами, речным жемчугом.
Древляне как один встали, склонились в поясном поклоне. Несколько воинов Ингвара тоже невольно поднялись, княгиня выглядела истинной повелительницей. Ингвар грохнул о стол кулаком так, что посуда подскочила. Русы поспешно сели.
Ольха бросила на него недобрый взгляд. К ней подскочил гридень, она бросила коротко несколько слов. Гридень поклонился, заспешил к Ингвару.
– Княгиня приглашает к ее столу. За обедом можно и поговорить о планах Олега.
– Князя Олега.
Гридень сказал нехотя:
– Князя Олега.
– Великого князя Олега, – сказал Ингвар с нажимом.
Его сердце колотилось, зашел далековато. Гридень заколебался, буркнул:
– Вашего великого князя Олега.
Ингвар сделал вид, что не заметил уточнения. Искушать судьбу чересчур глупо и опасно, и так видно, что войны здесь не желают. Он неспешно поднялся, расправил широкие плечи. Он чувствовал на себе взгляды всех в палате, как своих воинов, так и древлянских, и сам держался гордо и надменно, как должен вести себя посланец великого князя, заставившего платить ему дань самого императора Восточно-Римской империи. Да и приятно ощущать злые и завистливые взгляды мужичья, возомнившего себя воинами. На нем и доспехи булатные, табун коней купить можно, и одежка из незнаной здесь паволоки, и сам удался ростом и статью – пока не видит себе равных.
Ольха и ее братья сидели на резных стульях. Подлокотники и спинки были расписаны яркими цветами и диковинными птицами. По знаку княгини принесли еще один, с простой спинкой. Ингвар кивнул, принимая, он мог бы сесть и на лавке. Хорошо смеется тот, кто смеется позже других.
– Как я понимаю, – сказал он, злясь, что надсадил горло и вместо его сильного голоса, привыкшего повелевать, выходит шипенье, как у старой больной гадюки, придавленной сапогом, – это твои братья. Старшего зовут Мстишей…
– Мстиславом, – поправила она.
Ее голос был безукоризненно чист и светел. В нем звенел хрустальный ручеек, переливались колокольчики. Ингвар сел, откинувшись на спинку, рассматривал ее в упор. Ее признают княгиней, судя по всему, за серые глаза да белое личико с безукоризненными чертами. Тонкие приподнятые брови, что придают лицу удивленное и даже надменное выражение, можно и так это понять, тонкий нос с красиво вырезанными ноздрями, гордо приподнятые скулы, пухлые губы, странный подбородок… Да, странный, если не уродливый вовсе. Красивым у женщин считается крохотный подбородок, на щечках милые ямочки, но у этой зверюки подбородок вылеплен четко, даже чуть выдвигается, выказывая характер.
Ингвар поймал себя на том, что уставился на ее подбородок, совсем не женственный, не понимая, почему не может оторвать от него глаз. Кто-то кашлянул, он опомнился, растянул губы в надменной усмешке:
– Мстиславом? Пусть Мстиславом. А младший, если не изменяет память… а она не изменяет – веду обидам точный счет, и уж за мной не пропадет, – Твердята. Что за имя для такого милого нежного ребенка!
Мальчишка взглянул на него исподлобья. В глазах блеснули злые искорки. Он сказал звонким детским голоском:
– Скажи это еще раз и узнаешь, насколько я нежен!
Его детская ладошка упала на рукоять узенького кинжала, что висел справа на поясе. Ольха смотрела спокойно, даже горделиво. И ее бояре взирали как совы, надменно и сонно. Никто даже не пытался остановить ребенка.
Ингвар, чувствуя, как гнев бурлит уже близко к поверхности, выдавил кривую усмешку:
– Да, я вижу, насколько доблестны древляне. У них даже дети вынуждены браться за оружие.
Это было слабо скрытое оскорбление. Он кипел, глаза Ольхи опасно потемнели. В палате запахло грозой. Кто-то с грохотом отодвинул лавку, руки древлянских воевод и дружинников потянулись к ножам. В обеденную палату запрещалось входить с оружием, но без ножа кусок мяса не отрежешь, да и хлеб ломать руками – богов гневить.
– У нас даже стены могут быть оружием, – выдавила наконец Ольха. – Отведай нашей трапезы, воевода. Хлеб можешь не есть, соль я велела на ваш стол не подавать.
Ингвар наклонил голову. Он понял. Она не желала, чтобы рус был связан узами гостеприимства. Мол, ел ваш хлеб-соль, обязан быть другом. Они враги, непримиримые противники. И таковыми останутся. Похоже, в ней тоже поднимается ярость при одном только виде русов. И так же, как он жаждет сломать ей шею, так и она в сладких мечтах распинает его над костром или медленно сдирает кожу.
Перед ним поставили братину с хмельным медом. Ингвар поспешно зачерпнул, выпил полный ковш. Пить он не хотел, но эта болотная ведьма с серыми глазами заставляет чувствовать себя не в своей тарелке. Он даже тайком проверил, не расстегнулась ли ширинка, ведь мед развязывает не только языки, но и мышцы, стянутые в тугой узел.
Он знал, что, как бы его ни напоили, он не сболтнет лишнего. Ковшик меда показался крепким, даже слишком. Он не сразу понял, что здесь наверняка добавили какие-то травы. Проклятые колдуны, всех бы прибить клиньями к деревьям и оставить воронью!
Голова кружилась, он прилагал усилия, чтобы держаться ровно. Ольха следила за его лицом внимательно. На полных губах проскользнула усмешка. Голос был все так же чист и холоден:
– Надеюсь, наш мед пришелся по вкусу.
– Не только, – ответил Ингвар. – Искоростень так же хорош, как этот кабанчик.
Он оторвал жареную ногу, с наслаждением вонзил зубы. Во рту стало горячо, потек сладкий пахучий сок. Он обнаружил, что голоден до спазмов в желудке.
Ольха наблюдала, как он хищно хватает ломти мяса, запивает брагой, ест рыбу, едва выплевывая кости, половину кабанчика ухомякал он, а еще и съел почти всех раков на блюде, подливу вытер куском хлеба и съел тоже. Он не суеверен, она знала. Сегодня будет есть хлеб-соль, завтра скрестит мечи. А то и ударит в спину.
Руки его были сильные, жилистые. Пальцы длинные, гибкие, но в них чувствуется мощь. Да и как ест, как двигается, как смотрит – в нем живет хищный зверь, полный сил, стремительный, опасный, но в то же время коварный и хитрый.
Странно, ей нравилось, как он ел. Готовила она сама, хотя ей помогала дюжина женщин. Надо только не проговориться, а то вовсе запрезирает княгиню-стряпуху. Только-только начал уважать, посматривает зло, она замечает и моменты растерянности, а во всех племенах слышали, что Ингвара, воеводу Вещего Олега, невозможно припереть к стене!
– Я слышал, – сказал Ингвар с набитым ртом, – что ваш сосед, Великий Войт дулебов, объявил сбор местных вождей?
Ольха ответила с некоторой заминкой, которую он заметил:
– Не… знаю. У древлянских племен свои сборы.
– Как вы отличаете одно племя от другого? – удивился Ингвар. – Язык один, лапти на всех одинаковы. А верно говорят, что дулебы готовятся сбросить иго гнусных, мерзких, отвратительных пришельцев, которые огнем дышат, младенцев едят на завтрак, девственниц – на обед, а на ужин гложут спелых женщин? Я говорю о русах, если вы не догадались.
– А что тут догадываться? – удивилась она. – Хоть вы и попытались облагородить свое племя, умолчав о самых гнусных привычках, но все же понятно… А дулебы, думаю, освободятся. Там мужики, а не тряпки. Вы вскидываете брови? Что-то не так? Или в вашем племени нет мужиков, чтобы понять наших?
Он швырнул кость под стол, засмеялся грохочуще:
– Нет, конечно! Мужики – это здесь, у вас. У дулебов и вообще – славян.
– А у вас? – спросила она язвительно, но несколько сбитая с толку.
– У нас – мужчины. А быть мужчиной – это… словом, это не просто мужиком. С мужчин спрашивается больше.
Она выглядела озадаченной, глаза слегка округлились. Шум и возгласы прервали их разговор. В палату ворвались пестро одетые скоморохи, ряженые с бубнами и гудками. Баба в тулупе с мехом наверх взобралась на спину толстого мужика, орала благим матом. Видимо, это было для веселья, древляне смеялись и что-то орали одобряющее.
Перед Ольхой поставили расписное блюдо с крохотными комочками, покрытыми коричневой корочкой. Запах распространился такой, что даже Ингвар, который уже насытился, снова ощутил желание почувствовать во рту эти нежнейшие тушки дроздов, зажаренные прямо с косточками.
Нет, сказал он себе, ее убивать нельзя. Конечно, вовсе не из-за доброго сердца. Вместо убитой древляне тут же изберут другую. Точнее, другого. Поэтому пленный княжеский род нужно истреблять целиком. Всю родню со стороны отца и матери, даже троюродных братьев и племянников. Пока Ольха жива, в древлянской земле нового князя не изберут!
Он перевел сумрачный взор на младших братьев. Несмотря на свою детскую отвагу и задор, оба заерзали на своих чересчур широких стульях, опустили голову. Горящий мрачным огнем взор руса был полон жестокости и, хуже того, предвещал беду.
