Рюрик Ивнев - У подножия Мтацминды
Гоги не удержался, чтобы не спросить его с усмешкой:
— У вас не заболела рука?
— Вы угадали, поэтому я хочу скрыться вот в этот подъезд. — Он указал на подъезд четырехэтажного дома в стиле модерн. — Во втором этаже этого дома меня ждут по весьма важному делу. Но я беру с вас слово, — обратился он к Смагину, — что вы вместе с Гоги пойдете со мной вечером посмотреть еще одного бакинского кита, четвертого по счету, о котором я забыл упомянуть утром. Это — знаменитое бакинское кабаре, где собирается цвет столичного общества, начиная с министров, кончая авантюристами. Я за вами зайду.
— Не знаю, стоит ли, — нерешительно ответил Смагин.
— Нет, нет, не вздумайте отказываться, этим вы нанесете мне смертельное оскорбление, ведь я там выступаю сегодня с новыми стихами.
— Ну, в таком случае, — с утрированной вежливостью произнес Гоги, — мы, конечно, будем там. Ведь правда, Александр Александрович?
— Придется пойти…
— Вы, вероятно, в эту минуту думаете: послушаю стихи и решу, выступать ли мне на поэзовечере вместе с этим неведомым поэтом… Не смейтесь, я знаю, что мои стихи не могут вам не понравиться. — И, тем же привычным движением приподняв свою серую фетровую шляпу, де Румье скрылся в подъезде.
Глава VII
Золотые рыбки плавали в небе,
Это были звезды, самые обыкновенные,
Но ни о свежем, ни о черством хлебе
Не думали эти странники вселенной.
А я жалею, что в рыбацкие сети
Не мог заманить этих рыбок сверкающих,
Потому что не знали они о поэте,
Быть может, с голода погибающем.
Нарочито не обращая внимания на дружные аплодисменты, де Румье сделал попытку спуститься с эстрады, но так как аплодисменты все еще продолжались, он вернулся, с достоинством раскланялся с публикой, разместившейся за маленькими столиками кабаре, и сошел вниз, уступая дорогу полной певице в сверкающем блестками белом атласном платье. Под аккомпанемент молодого человека во фраке с неимоверно пышной рыжей шевелюрой она запела фривольную песенку, сопровождая пение не менее фривольными жестами. В заключение, как бы отдавая дань времени и месту, пропела «Гимн Азербайджану», который заканчивался так:
А на Кавказе
В святом экстазе
Родился наш Азербайджан…
К удивлению Смагина, слова эти, вызвали бешеные аплодисменты. Особенно рьяно аплодировали за столиком, почти примыкавшим к эстраде. Как объяснил де Румье, там сидело несколько мусаватистов и два азербайджанских миллионера.
Затем на эстраду поднялся известный бакинцам комик с огромным, сделанным из подушек животом.
Его выступление затмило всех выступавших в этот вечер. Особенным успехом пользовался один из куплетов, который беснующаяся публика заставляла несколько раз повторять:
У меня чудесный план
Соблазнить мамзель Каплан,
Но мешает этот план
Мне исполнить чемодан.
И обводил руками свой огромный живот.
Кабаре было переполнено, столики тесно прижаты друг к другу. Художник, расписавший стены пестрыми фигурами каких–то фантастических существ, пытался подражать Судейкину, расписавшему лет шесть тому назад один из модных петербургских кабачков, но подражание было беспомощным.
Смагину стало невыносимо скучно. Он взглянул на Гоги. Тот понял его и шепнул де Румье:
— Юра, Александр Александрович устал, да и я чувствую себя неважно, нам, пожалуй, пора восвояси.
Де Румье сверкнул на него глазами.
— И ты, Брут!.. Юнец, ты еще не дорос до изысканных удовольствий. Неужели ты не чувствуешь, как здесь интересно? Мне кажется, что я нахожусь на корабле среди бушующих волн океана. Никто не знает, что с нами будет через час, но мы продолжаем веселиться. Посмотри на эту красавицу, словно сошедшую с полотен Рубенса. Я был влюблен в нее еще тогда, когда она была скромной продавщицей в газетном киоске. В ту пору она меня отвергла, но теперь, ставши содержанкой миллионера, скажу тебе по секрету, сама назначила мне свидание. Юнец! Я открываю тебе душу! Завтра решится моя судьба. Кто знает, быть может, она меня всегда любила, но не подавала вида, а теперь, получив столько бриллиантов, что на них можно купить целый корабль, увезет меня в Италию. Я давно мечтаю об этой стране… Дух захватывает при мысли, что на календаре уже отмечен тот день, в который…
Он не успел докончить фразы, как к нему подошел молодой азербайджанец в щегольском европейском костюме и мягко програссировал на правильном русском языке:
— Простите, господин де Румье, но наша дама просит еще раз прочесть ваше прекрасное стихотворение за нашим столиком, в интимном кругу ее друзей.
Де Румье встал со своего места. На щеках его вспыхнул румянец. Зеленовато–серые глаза покрылись влажной пеленой.
Гоги, воспользовавшись этим, тихонько толкнул Смагина, и они незаметно стали пробираться к выходу.
А де Румье, закатив глаза к потолку, читал, отчаянно скандируя:
Золотые рыбки плавали в небе,
Это были звезды, самые обыкновенные…
Глава VIII
Народу оказалось много, публика собралась интернациональная. Здесь можно было встретить и азербайджанцев, и армян, и русских. Кое–где виднелись и иностранцы. Один из министров, из тех, которые находились вчера в кабаре, сидел в первом ряду. Ледницкий поблескивал стеклами своих очков из второго, где рядом с ним восседала его претенциозно наряженная супруга. В пятом ряду в нарочито скромном костюме находилась дама сердца де Румье, которая, по словам самого поэта, первая заявила ему о своем желании послушать лекцию Смагина. Ее сопровождал молодой азербайджанец, который вчера отозвал де Румье и тем самым услужил Смагину и Гоги.
Де Румье шепнул Гоги, что «роковое свидание наедине» отложено на завтра.
Смагин видел только море голов и с первой же минуты выступления почувствовал теплую атмосферу доверия и симпатии, Гоги, сидевший в партере, радовался, что большинство собравшейся публики, особенно молодежь, выражало явное сочувствие Смагину. Они с вниманием слушали слова Смагина о высокой идейности большевиков, о мужестве писателей и художников, не покинувших в трудную минуту своей родины и плечом к плечу с большевиками строящих новый мир.
Единственным инцидентом был демонстративный уход из зала белогвардейского офицера после того, как Смагин назвал Красную Армию доблестной защитницей Советской России. Публика проводила его глубоким молчанием.
Гоги несколько раз бросал взгляд на бывшую продавщицу газет и журналов. Она слушала лекцию с таким вежливым равнодушием, с каким бы слушал какой–нибудь дикарь иностранца, говорящего на языке народа, о самом существовании которого он даже не подозревал. Очевидно, временная связь с печатным словом не повлияла на нее нисколько.
После окончания первой части лекции зал зааплодировал. Молодежь, сидевшая в последних рядах, подошла ближе к эстраде, шумно выражая свои симпатии лектору.
Во время перерыва за кулисы к Смагину нахлынуло много людей. Среди них были, конечно, и любопытствующие, без которых не обходится ни одна публичная лекция: эстетствующие молодые люди, наконец, люди, одержимые страстью перекинуться двумя–тремя словами а каждым, выставившим свою фамилию на афише.
Но большинство пришло не из праздного любопытства. Один старый преподаватель математики, русский, проживший всю свою жизнь в Баку, тронул Смагина своими простыми, бесхитростными словами:
— Спасибо вам за то, что вы меня, старика, омолодили. Здесь столько ерунды плетут про Советскую Россию, что просто уши вянут. А вот послушал вас — и у меня легче на душе стало.
Пожилой рабочий–азербайджанец крепко пожал ему руку и сказал:
— Приезжайте к нам на промысла. Нефтяники–то настоящие там, а не здесь.
К Смагину подошел Вершадский. Рабочий–азербайджанец укоризненно закачал головой:
— Николай Андреевич, зачем нас обходишь? Начал бы сразу с промыслов.
— Гасан, ты ничего не понимаешь в клубных делах. У нас так водится: первая лекция Должна быть в Центральном клубе нефтяников, а потом уже на промыслах. Не беспокойся. У меня уже договоренность есть. Объедем все промысла.
— Да ну вас с вашей клубной демократией, все по старинке работаете, Николай Андреевич! А надо по–новому — сначала к рабочим ехать, а уж потом в этот ваш центр хваленый. Ну ладно. К нам скорей везите товарища лектора! — И, обратись к Смагину, добавил: — Еще раз спасибо за правдивое слово.
Вершадский проговорил:
— У Ледницкого физиономия такая, как будто он лимон проглотил. Значит, все идет хорошо.
К Смагину подошел юный азербайджанский студент.
— Я хотел вас спросить. Вы видели Ленина? Смагин ответил, что видел и много раз слышал его речи. Тогда студент вынул из книги, которую держал в руке, аккуратно вырезанный газеты портрет и, конфузясь, спросил:
