Николай Алексеев-Кунгурцев - Татарский отпрыск
— Значит, она приняла наш закон?
— Нет… Разве ей позволили бы?
— Так как же? Нешто можно православному на басурманке жениться? Полно! Этого не бывает! Ты, чай, Андрей, просто не хочешь сказать правды и морочишь меня.
— Я тебе сказал истинную правду!
— Да ты где же живешь с нею?
— Там и живу, в Крыму.
— В Крыму? С татарами? Да ведь они убить тебя могут!
— Не убьют!
— Сюда-то ты как попал?
— Пришел с ханом.
Марья Васильевна пристально посмотрела на него.
— Андрей! Что ты говоришь: неправду или…
— Ну, что ж или…? Договаривай! — проговорил князь, начинавший испытывать раздражение.
— Али ты татарин, — медленно проговорила Марья Васильевна.
— Да! Ты сказала верно! — тихо ответил князь. Марья Васильевна остановилась как вкопанная.
— Андрей! — с укоризной и грустью произнесла она. — Ты отступил от нашей веры, ты стал врагом своей родины?
Князь, не отвечая, низко склонил голову.
— Отступник и изменник! — проговорила она, с презрением глядя на бледного как полотно князя.
— Мария! Тебе ли бросать в меня камень? Из-за тебя я погиб… О, Боже! Если б я меньше тебя любил, нешто бы я решился на это? Слушай и суди! Я в Крыму, когда бился с татарами, когда проводил бессонные, тяжелые ночи в татарской неволе, думал лишь о тебе да о том счастье, какое выпадет мне на долю, когда я свижусь с тобой. И вот я дождался конца похода! Как я был рад этому! Сколько коней я переморил, чтоб поскорей добраться до Москвы! Приехал и что же? В Москве я не нашел моей любы желанной! Боярышни Темкиной не было, была лишь княгиня Ногтева! Повернулось в груди моей сердце! Не взвидел я света, чуть руки на себя не наложил! Грызла меня тоска, и ничем не мог смирить я ее! Опостылела мне родина и вера отцов. Куда деться? Чем заглушить тоску? Что мне делать на родине? А там, в Крыму, знаю, ждет, изнывает по мне девица красная. Нет счастья здесь мне, никому я не нужен, никто меня не любит, так прости же, прощай, родимый край. Так и покинул я Москву и обратился в татарского мурзу. А думаешь, легко мне было? Не мучила совесть? О, не дай тебе Бог никогда пережить того, что я пережил. После привык и к новой родине, и к новой вере и преданным даже стал ей. Мало-помалу все позабылось: нашел я утеху в жене, в деточках милых… Настоящего счастья не бывало, а все же лучше, чем прежде. А теперь увидел тебя, и нахлынуло на меня былое! Опять тоска щемит сердце и совесть проснулась. Эх! Да что говорить!
Ничего не ответила отступнику Марья Васильевна на его пылкую речь. Да и что могла она ему ответить? Вероотступничество и измену родине, казалось ей, ничем нельзя оправдать.
Мурза Алей глянул ей прямо в очи: его встретил суровый и холодный взор молодой женщины. Он отвернулся и быстро зашагал, опережая боярыню.
Весь остаток пути они прошли молча. Вот уже горящие московские улицы остались далеко позади, перед ними тянулись чуть дымившиеся, догорая, развалины предместий.
Прошли их, и на путников повеяло прохладой. Они вздохнули с облегчением.
«Однако как же быть с боярыней? — задал себе вопрос князь. — Куда доставить ее?»
В это время навстречу им попалась ватага, татар, со смехом тянувшая под руки отчаянно отбивавшегося от них какого-то человека.
— А! Мурза Алей-Бахмет! — приветствовали князя татары. — Уже воротился из города? И с добычей, кажись? Ишь, какую красотку добыл, хоть самому хану в гарем!
— Это не пленница! Ее пальцем никто тронуть не смей! — сурово произнес мурза.
Услышав это, татары почтительно заговорили, что они не хотели оскорблять ханым, а что только подумали: не пленница ли.
— Кого это вы тащите? — спросил князь. На лицах татар появилась улыбка.
— Мы здесь его нашли, недалеко, — отвечали они. — В луже он сидел, от пожара спасался. Трус, видно, страшный, да забавный такой… И по-нашему кое-что маракует.
Между тем пленник во время этой речи внимательно вглядывался в боярыню.
Внезапно он вырвался из рук державших его татар и подбежал к Марье Васильевне.
— Матушка-боярыня! Не выдай басурманам на пагубу холопа своего верного, — завопил он.
— Боже мой! Да это никак ты, Миколка-выкрест! — воскликнула Марья Васильевна.
— Я и есть, боярыня! Я и есть! Изловили меня, окаянные! Теперь пропала моя головушка, как пить дать, коли ты меня, матушка-боярыня, не выручишь! продолжал вопить Миколка.
— Что, это твой человек? — спросил мурза Алей боярыню.
— Да, мой… При муже он был, — ответила она и обратилась к Миколке с вопросом: — Где же муж? Не погиб ли, Боже упаси! — спросила она с тревогой.
— Не! Боярин в Кремле, вместе с князем Воротынским, — успокоил боярыню Миколка.
— В Кремле? — вмешался в разговор князь. — Так, пожалуй, к нему боярыню доставить можно?
— Никак эфтаго нельзя сделать, — решительно произнес Миколка. — Потому что те, кто заперлись в нем, к себе никого не впущают, потому, как навалит народа тьма-тьмущая, так тогда никому не спастись — ни им, ни тем.
— Так как же быть? Куда же доставить боярыню? — недоумевал мурза.
— Мне бы лучше всего в вотчину мою попасть, — сказала Марья Васильевна.
— А где твоя вотчина?
— Недалече от Серпухова. Десятка верст от него нет.
— Ладно… Устрою. Слушай ты, как тебя, Миколка, что ль? — обратился он к пленнику.
— Да, меня Миколаем звать, — ответил тот.
— Так вот что… Я тебя освобожу из полона. Миколка радостно вскрикнул.
— Да подожди радоваться, наперед дослушай… Я тебя освобожу с тем, чтобы ты доставил Марью Васильевну с детками целой и невредимой… А коли что случится с нею, узнаю, нарочно из Крыма приду тебя наказать. Слышишь? — добавил князь грозно.
— Слышу! — печально ответил Миколка, для которого перспектива пути по заполненной татарами стране далеко не казалась привлекательной.
— А чтоб безопаснее всем вам, было, дам в охрану воинов своих отряд, которые проводят вас до вотчины. Уж ты прости, боярыня, что не провожаю сам: к хану нужно, — сказал Алей-Бахмет Марье Васильевне, по-видимому, спокойно, между тем как сердце его болезненно сжималось.
— Я уж и так тебе должна спасибо сказать большое: без тебя бы ни мне, ни детушкам не увидеть света белого! — ответила Марья Васильевна, сердце которой, несмотря на ее чувства, возбужденные его исповедью, было все-таки полно благодарности к князю.
— Есть за что благодарить! — ответил мурза и отвернулся, скрывая смущение, как, будто для того, чтобы отдать приказание татарам привести лошадей для Марьи Васильевны с детьми и для Миколки, а также вытребовать отряд воинов для охраны.
Пока исполнялось это приказание, Бахметов, или мурза Бахмет, стоял против боярыни, не сводя с нее глаз. Он словно хотел укрепить в своей памяти дорогие черты некогда любимой женщины.
Марья Васильевна, напротив, смотрела в сторону: татарский наряд ее прежнего милого напоминал ей об его отступничестве, и в ее душе снова поднималось отвращение к вероотступнику, пересиливая чувство благодарности и заглушая прежнюю привязанность.
Наконец она подняла на бывшего князя свои очи, и столько, грусти прочла она в его глазах, что ей стало его жаль, а совесть в глубине души шепнула ей, что сама боярыня, хотя против своей воли, но виновата в его измене родине и вероотступничестве.
— Что же ты скажешь мне, Марья, на прощанье? — тихо промолвил Бахметов.
— Что сказать тебе? Мне жаль тебя! — ответила она с чувством.
— Да! Жалей обо мне, милая, и молись за мою грешную душу! Если б ты знала, как тяжко мне, Марья! — воскликнул князь.
Между тем привели коней, и приехал небольшой отряд для охраны.
Бывший князь сам посадил Марью Васильевну на седло. С нею же сел и Вася, уже значительно оправившийся и теперь восхищавшийся, что ему придется править конем.
Настя была сдана на попечение Миколки.
— Ну, с Богом, — произнес князь дрогнувшим голосом, когда все были готовы к пути.
— Прощай, Андрей Михайлович! Спасибо тебе за твое добро! — сказала Марья Васильевна, протягивая ему руку.
— Прощай, дорогая! Прощай навеки! — грустно воскликнул князь.
— Кто знает? Все в руках Божьих! Прощай же и будь счастлив!
— Мне ли быть счастливым?
— Дети мои будут молиться за тебя, и Бог тебе поможет! Отряд тронулся.
Застучали копыта коней, поднялось облако пыли, и скоро всадники уже далеко скакали от смотревшего вслед им князя. Крупные слезы сверкнули в глазах отступника. Он не смахнул их и дал им волю скатиться на свой расшитый золотом татарский наряд.
VIII. Поиски
Давлет-Гирей недолго оставался под Москвою. Услышав весть, будто из Ливонии идет русское войско на помощь, хотя запоздалую, столице, хан немедленно двинулся в обратный путь: мщение его было удовлетворено, добычу он еще сберег на южных окраинах, а теперь ничто не может мешать потребовать от Иоанна и отказа от Казани и Астраханского царства, и обильной дани. Таким образом, не было причин хану медлить, и он поспешно отступил от Москвы и пошел обратно к Крыму.
