Валентин Рыбин - Семь песков Хорезма
Сердар понял, что забрался в логово святых дервишей, обкуренных терьяком, и поспешил удалиться.
— Спасибо, Гафар-ака, еще встретимся! — сказал он ва прощание и зашагал прочь,
Он вернулся на подворье Сергея совершенно сбитый в толку, не зная, с чего начать устройство сына в медресе. Сыновья проснулись, пили чай, Сергей собрался на службу: был в зеленом шелковом халате и желтых «ромовых сапогах, под халатом, за кушаком, пистолет.
— Небось, на базаре уже побывал? — спросил он торопливо.
Рузмамед рассказал о своих утренних злоключениях. Пушкарь от души рассмеялся:
— Кость бы им всем в горло! Им руку в пасть не клади — вторую откусят, тогда пропал... Ну да ладно, положись на меня. Пошли, Аманнияз, представлю тебя ханской знати...
Солнце поднялось над Хивой, и его теплые лучи согревали купола мечетей и минаретов, сверкали на политой ночью брусчатке ханского дворца. По негласному порядку, который определился с восшествием на трон Рахимкули-хана, дворцовая знать каждое утро собиралась во дворе возле канцелярии хана. И в этот день там уже толпились сановники. Томительное ожидание Рахимкули-хана заставляло дворцовую знать топтаться у порога его величества иногда целыми часами. Вельможи привыкли к этому, и именно в это время решались в ханстве все самые важные вопросы. Каждый сановник приносил с собой какую-нибудь новость, не говоря уже о многочисленных слухах, которыми полнилась Хива. Слух о том, что к топчи-бию пожаловали три туркмена с Ашака, тоже не прошел мимо внимания знати, и сейчас, увидев Сергея с туркменом, сановники насторожились:
— Говорят, Сергей-джан, ты долго жил у туркмен, когда бежал от Аллакули-хана, а теперь оплачиваешь добро добром, — ехидно заметил Ниязбаши-бий.
Сергей, приложив руку к сердцу, поздоровался. То же сделал и Аманнияз, чувствуя себя в этом благородном обществе букашкой. Он пытался держаться гордо и достойно, но у него это плохо получалось. Хорошо что Сергей в свойственном ему духе сразу приступил к делу!
— Ниязбаши-бий, как самочувствие?.. Как семья? Все ли живы-здоровы?
— Все в воле Аллаха, топчи... Не жалуюсь... Слава всевышнему...
— Ниязбаши, я привел в твое доблестное войско пополнение. Этот юноша — смелый джигит из знатного рода. Зовут его Аманнияз. Подойди ближе, Аман,— Сергей подтолкнул в спину джигита.
Аманнияз стесненно поклонился. Ниязбаши одобрительно кивнул, но тут произошло небольшое замешательство — все посторонились, и к сановникам приблизились Юсуф-мехтер и Кутбеддин-ходжа. Всемогущие старики всегда держались вместе, поддерживая друг друга в государственных делах. Юсуф-мехтер сразу же обратил внимание на юношу, Сергей попытался ему объяснить, зачем привел его, но мехтер не дослушал:
— Нужны ли лишние слова, топчи-бий, когда армия нашего повелителя Рахимкули-хана так нуждается в молодых и смелых джигитах?! Ты бы мог и не показывать его нам... Я думаю, Ниязбаши-бий уважит твою просьбу... Определи этого парня, Ниязбаши, в свою охранную сотню. Проверишь в деле... — Юсуф-мехтер, считая, что с этим делом покончено, тут же продолжил! — Мне сегодня утром стало известно, что у тебя остановился и другой юноша, который стремится попасть к Илли-алла? Сергей-джан, это сделать сложнее. Что-то я не видел в медресе Ширгази ни одного туркмена. Да и способны ли они на большие умственные старания? Иное дело — их твердые руки и храбрость. В наши боевые сотни туркмен мы берем с удовольствием, платим хорошие деньги и освобождаем от хараджа. Что касается учебы и науки... — Юсуф-мехтер развел руками, усмехнулся, вызвав недобрый смех у сановников.
Сергей удивленно воскликнул:
— Мехтер-ага, да ты что! Спроси своего сына Якуба, и он тебе скажет, что великий поэт Махтумкули был туркменом, и этот поэт учился в медресе Ширгази! Разве не так, Якуб-джан?
— Отец, топчи-бий говорит правду, — подтвердил Якуб. — Мы все в восторге от дестанов великого Махтумкули Фраги...
— Атамурад тоже будь здоров! — похвалил юношу Сергей. — Вчера, например, такую мудрую речь попер против меня, я даже диву дался.
— Что же мудрого ты услышал, Сергей? — Юсуф-мехтер усмехнулся.
— А вот послушай. Я ему говорю: плохо вы живете потому, что у вас нет своего государя, А он мне отвечает: «Как из дерева нельзя слепить тамдыр, так из туркмена нельзя сделать падишаха».
Сановники удивленно переглянулись и одобрительно засмеялись.
— Да, умно замечено, — согласился Юсуф-мехтер.— Я ни от кого не слышал такой поговорки... Видно, этот юноша умен. Туркмен не может стать государем, но государь туркменам и не нужен. Зачем туркменам падишах, когда есть хан Хорезма? Разве он плохо забоится о туркменах? В последние три года мы переселили на наши арыки больше пятисот туркменских семей. Теперь люди пустыни, не державшие в руках лопаты, умело возделывают поля и выращивают фрукты... Сергей-топчи, я сегодня сам поговорю с ахуном об этом парне.
— Спасибо, Юсуф-ака, век не забуду вашей поддержки. Я в неоплатном долгу...
Через несколько дней Рузмамед отнес в дом Илли-алла четыреста золотых тилля, отдал кошель имаму, точнее, оставил на дастархане. Илли-алла сделал вид, что не заметил подарка. Когда Рузмамед напомнил имаму о золотых тилля, тот небрежно махнул рукавом:
— Ах, это необязательно было делать. Раз принесли и оставили, то пойдет в богоугодное дело... В следующий раз, когда приедете с деньгами, вы можете отдать их старшему мударису. Желаю вам здоровья и вечных благ, а вашему сыну — знаний и мудрости.
Рузмамед не нашелся, что ответить. Святой ахун сразил его своей благодарностью. «Оказывается, придется платить еще старшему мударису! Где же я возьму золотые тилля, если эти собрал с горем пополам!»
В медресе Атамурад пошел один, без отца: Рузмамед не отважился без подарка. Сергей, кляня святых обирал, дал Атамураду три золотых персидских тумена,
— Отдашь мударису, кость бы ему в горло! А в общем-то удивляться нечему. Хива есть Хива, это не Ашак с крутыми обрывами.
На другой день Рузмамед отправился домой; выехал рано утром, распрощавшись с Сергеем и его домочад цами. Аманнияз, одетый в синюю куртку, красные шаровары и косматую шапку, вышел с подворья вместе с отцом. Рузмамед проводил его до ворот ичанкале, ска зал на прощанье:
— Ладно, сын, поеду. В Ашаке меня заждались. Служи хорошо, честь туркмена не позорь, но и гордость свою не теряй...
Проезжая мимо медресе Ширгази, Рузмамед тяжело вздохнул: «Надо ли было отдавать сюда Атамурада? Выйдет ли из него ученый мулла или получится крупный негодяй, подобно Илли-алла? Сложен мир... Чем изощреннее ум человека, тем выше его святость, тем бессовестнее его поступки. Видит Аллах, что это так!». Рузмамед в сердцах сплюнул, стегнул камчой коня а приспустил поводья.
Часть третья
I
Минуло десять лет, Немало утекло мутной амударьинской воды в синие воды Арала. Многих унесло время из мира живых в царство мертвых. Умерли Юсуф-мехтер и Кутбеддин-ходжа, умер Рахимкули-хан, оставив трон младшему брату Мадэмину. Капризный и злой юнец за эти годы превратился в воинственного полководца, который без войны жить не мог в регулярно совершал походы.
Летом 1853 года он возвращался с Мургаба, где усмирял непокорных сарыков. Войско, растянувшись на несколько фарсахов, двигалось по левому пологому берегу реки. Облака пыли висели в знойном неподвижном воздухе, в пыльной завесе едва был различим противоположный берег Амударьи. Террасами он спускался к воде, где в камышах и тугайных зарослях шумели стаи птиц,
У развалин Эшек-рабата, близ Пйтняка, Мадэмин-хан объявил привал. Слуги раскинули шатер в тени развесистых талов, огородили его от речного гнуса и полчища мух шелковыми занавесями, Крутоплечие нукеры из охранной сотни образовали вокруг шатра живой заслон, предупредительно выставив длинные, зловеще поблескивающие пики. К откосу, на котором стоял шатер, причалили каюки с вооруженной стражей, чтобы предупредить возможность нападения с противоположного берега. По сведениям лазутчиков, эмир Насрулла находился со своей армией под Кокандом, но непредсказуемы козни сатаны — сегодня он там, завтра — здесь. Прежде чем войти в шатер, Мадэмин, окруженный свитой сановников, некоторое время смотрел с откоса в длинную зрительную трубу. На той стороне, у переправы, толпились хивинцы. Паруса на судах были опущены. Хан успокоился, отдал трубу чернобородому, благообразному Якуб-мехтеру и неспеша направился к шатру.
Он устал от этого долгого изнурительного похода. У него болела голова и разламывалась поясница. Сердце источало злость на вся и всех, но причиной были непокорные сарыки. За восемь лет своего владычества Мадэмин совершил в те края пять походов, чтобы подчинить разбойные племена, но тщетно. При появлении хивинского хана южные туркмены склоняли перед ним головы и клялись исправно выплачивать дань. Стоило же Мадэмину возвратиться в Хиву, как на Мургабе вновь воцарялись беспорядки. Караваны, отправляющиеся в Герат и Мешхед, грабили, людей угоняли в неволю. И самое главное, отчего Мадэмин приходил в бешенство, туркмены продавали в Хиву его же ранее захваченных соплеменников.
