Уго Фонте - Дегустатор
— Он по-прежнему обращается со мной как с ученицей! Вечно улыбается, когда я что-то говорю, а вчера погладил меня по головке! Если это повторится, я скажу Федерико.
Она стала вспыльчивой и с еще большим жаром окунулась в суматоху приготовлений к свадьбе.
Я обсуждал с Луиджи меню, поскольку теперь, когда у меня будет мой собственный дегустатор, я хотел отведать все блюда, о которых раньше только мечтал: перепелов, колбасы разных сортов, телятину в чесночном соусе и десерт в форме замка Фицци, приготовленный из марципана, сахара и разных фруктов.
Федерико во время еды приказывал Септивию читать вслух отрывки из книги, которую Верана подарил ему во Флоренции, чтобы научить нас всех хорошим манерам. Септивий прочел абзац, где говорилось, что пукать, конечно же, неучтиво, однако сдерживать газы вредно для желудка.
— Что же нам делать? — спросил Федерико, громко пукнув и таким образом заглушив следующее предложение Септивия.
— Замаскировать сие действие кашлем, — повторил Септивий.
По мере приближения свадьбы Федерико начал вставать ни свет ни заря и проверять, как продвигается работа над фресками и заменой мраморных плит. Кроме того, он осматривал костюмы для маскарада и расспрашивал, какой десерт собирается Томмазо подать на банкетах.
Я молил Бога, чтобы Томмазо смирился со свадьбой, но в глазах у него появилось загнанное выражение, и он опять принялся грызть ногти. Когда я пытался с ним заговорить, он отворачивался. Томмазо ненавидел меня и Федерико одинаково сильно, однако пока он не трогал Миранду, меня это не волновало.
В разгар приготовлений я узнал, что мой отец умирает. Герцог Федерико дал мне разрешение навестить его, и как-то утром после завтрака я поехал к отцу. Как же у меня полегчало на душе, когда я оставил позади город с его суетой и поскакал по лугу с высокой травой, пахнущему цветами, деревьями и весенней свежестью!
В детстве отцовский дом казался мне высоким, как башня, но с каждым моим визитом он становился все меньше. Теперь это была лишь корявая выпуклость на фоне пейзажа, которая скоро сравняется с землей. Отец, всегда такой высокий и гордый, лежал на гнилой соломе — слепой, почти недвижный, скрюченный от боли и покрытый язвами. Его сотрясал душераздирающий кашель, над ним витал запах Смерти.
Вся моя злость испарилась, и я встал у кровати на колени, взяв его руку в свою.
— Папа! — прошептал я, желая всей душой хотя бы на миг избавить его от страданий.
Рот у него дрогнул. Я склонился над ним. В ноздри мне ударило зловонное дыхание.
— Как там Витторе? — шепнул он.
Витторе! Боже милостивый! Неужели нельзя хоть раз подумать о ком-то другом?!. Но разве он мог? Когда у нас погибла целая отара из-за того, что Витторе совершенно не заботился об овцах, отец свалил вину на соседа. Когда Витторе обвинили в изнасиловании, отец сказал, что девчонка врет, потому что он отказался на ней жениться. Когда Витторе стал разбойником и начал промышлять на большой дороге, отец рассказывал всем, будто он работает курьером. Когда он бежал в Испанию, отец заявил, что Витторе присвоили чин генерала. Мой отец трудился под проливными дождями и палящим солнцем, отбиваясь от тучи москитов, невзирая на усталость и болезни. Его грабили соседи и обманывали те, кому он служил. Витторе отлынивал от работы, врал, занимался грабежом, насиловал — и отец любил его за это. Что я мог ему сказать?
— Он процветает, — ответил я.
Отец приподнял голову и, раскрыв тонкие губы и обнажив два жалких черных корня в бледно-розовом рту, прохрипел:
— Я знал. Знал!
И вновь умолк.
— Он каждый день спрашивает о Витторе, — сказали мне соседи.
Они принесли мне чашку minestra и хлеб. Глядя, как я ем, они ощупывали мою одежду, особенно новую шляпу с пером. Им хотелось узнать о моей жизни во дворце.
— Там действительно такие красивые женщины, как все говорят? — спросил один. — У тебя есть своя собственная кровать? Сколько человек спит в одной комнате?
— Я не хочу, чтобы моя одежда ввела вас в заблуждение. Я живу не лучше, чем все вы.
— Мало того, что он как сыр в масле катается, — заметил один из крестьян, обращаясь к другому, — так он еще и врет!
Тогда я сказал им, что постели во дворце прохладные летом и теплые зимой.
— Мы едим сколько хотим. Мало того — мы пьем вино за каждым обедом! — похвастался я.
— Я же вам говорил! — воскликнул недоверчивый сосед.
Я сказал, что Федерико дарит любимым слугам драгоценности на Пасху, а работа у меня — не бей лежачего. Потом похвалился, что Федерико часто спрашивает мое мнение по разным вопросам, и придумал несколько баек про принцев из Индии и странных африканских животных.
— У нас есть единорог, и он одновременно мужского и женского пола.
Когда принесли minestra, мускулы у меня на шее напряглись, а горло сжалось, как всегда во время еды. Но меня так увлекли собственные небылицы, что только после того как я съел половину похлебки из зерна, брокколи, фенхеля и базилика — тот самый супчик, которым мама кормила меня в детстве и благодаря которому я заработал постоянную ноющую боль в желудке, — я вздохнул с облегчением. Осознав, что этот вздох вырвался из моего собственного горла, я разразился слезами. Крестьяне смущенно смотрели на меня, а женщина, сварившая суп, заявила, что готовила его с любовью, и, если я плачу, это не ее вина.
Отец закашлялся. Я повернулся к нему. Щеки у меня были залиты слезами воспоминаний, сердце переполнено прощением.
— Babbo! — прорыдал я, подумав, что нам еще не поздно стать друзьями, как это положено родственникам.
Он не смотрел на меня. Он смотрел мимо пустых гнезд, прилепившихся к стропилам на потолке, мимо трещин в крыше — на небесный рай.
С тех пор как герцог объявил о свадьбе, у меня появилось желание привезти отца во дворец, чтобы он увидел, как Витторе ожидает казни, в то время как я выдаю дочку замуж. Однако Господь не исполнил мою мечту. Отец отвел от меня глаза и закрыл их навсегда.
Я рыдал, роя ему могилу. Несмотря на теплую погоду, меня трясло от холода так, словно душа моя уже оказалась во льдах, уготовленных для предателей. Отец мой умер, и я одержал победу над Витторе, но победы мои были ничтожны — а сам я еще ничтожнее, поскольку считал их победами. Сколько часов, недель, месяцев и лет я прожил в ненависти и таким образом потерял их зазря?
Бросив последнюю горсть земли на тело отца, я поскакал обратно, рыдая, пока у меня не осталось больше слез. И только тогда я увидел, сколь велика безграничная милость Господня. Наконец-то я понял, зачем он дал мне Елену и тут же отнял ее. Не встреться я с Еленой, слова моей матери «Не рой другому яму — сам в нее попадешь!», — оказались бы пророческими. Но теперь камень упал с моей души. Поскольку моя злоба на отца и брата иссякла до дна, я очистился. Отныне меня будет вдохновлять не ненависть, а любовь — моя любовь к Елене. Она — источник моего вдохновения, такой, каким Беатриче была для Данте. Я буду жить так, чтобы стать достойным ее. По лицу моему потекли слезы радости, я спешился и упал на колени в душистую траву, благодаря Бога за то, что он указал мне путь.
Вернувшись, я пошел в комнату Миранды, намереваясь рассказать ей о смерти моего отца и о чуде, случившемся со мной. Там сидели ее подружки, что-то с жаром обсуждая. Одна из девушек, задыхаясь от волнения, сообщила мне: днем приехали актеры из Падуи, и Федерико сказал их главному, что Миранда будет петь вместе с ними.
— Невеста? — рассмеялся тот. — Такого отродясь не бывало! Люди будут судачить на всех углах!
— Я именно этого и хочу! — заявил Федерико, ткнув его жирным пальцем в грудь.
Миранда сидела на кровати в окружении весело щебетавших подружек и тоже смеялась, но, судя по тому, как она покусывала нижнюю губку, я видел, что она напугана. До сих пор, зачарованная подарками и вниманием, Миранда воспринимала все происходящее как игру, которую она сможет прекратить, когда захочет. Даже после того как объявили о свадьбе, она была польщена тем, что станет принцессой. Герцог относился к ней с нежностью, и Миранде в голову не приходило, что он может измениться. Но я лично не был в этом так уверен.
Внезапно я вспомнил, что именно хотел рассказать о ней герцогу. Миранда выросла без матери. И хотя она часто смеялась, но часто пугалась тоже. Она, безусловно, была мудра не по годам и все-таки оставалась ребенком. Мне хотелось пресечь глупые смешки, окружавшие ее. Мне хотелось взять мою дочурку на руки, как в детстве, и рассказать ей о маме. Мне хотелось повернуть время вспять — в ту пору, когда у нее впервые начались месячные. Когда ладошки у нее были такие же пухлые, как щеки. Когда она пела песни солнцу и играла с козами. Когда я носил ее на плечах и будил по утрам. Когда она была не больше буханки хлеба и запросто помещалась в моих ладонях. Мне хотелось подойти к кровати, обнять ее и сказать, что я всегда буду заботиться о ней… Однако путь к ней преграждали наши амбиции, и я не смог сквозь них пробиться.
