Владислав Глинка - История унтера Иванова
Сосед по строю Павел Панюта толкнул стременем стремя Иванова — смотри, мол! Мимо фланга конногвардейцев неловко, не в ногу ступая, четыре бородача в мещанском платье проносили безжизненно обвисшего на их руках генерала в залитом кровью мундире. В нем Иванов едва узнал графа Милорадовича. Голова с белым, как воск, горбоносым лицом и завитыми волосами бессильно заваливалась назад, и ее поддерживал шедший сзади носильщиков адъютант. Он нес под мышкой шляпу и шпагу генерала. Белые суконные рейтузы адъютанта были запятнаны кровью.
— Вот судьба, — вполголоса сказал корнет Лужин. — В стольких сражениях жив оставался, а тут от своих…
— Тс-с-с! — шикнул со своего места ротмистр Пилар.
Иванов подивился, что никто из начальства не приказал нескольким кирасирам спешиться и помочь нести генерала. Но справа раздался скок коня и высокий голос Орлова:
— Конногвардейцы, смирно! Палаши вон!
Дружно лязгнула сталь клинков о железные ножны. Еще команда — и справа рядами эскадроны тронулись через площадь. Первый дивизион пошел налево и вдоль здания Сената. Второй и третий потянулись вдоль Адмиралтейского бульвара. Дойти до самой набережной оказалось невозможно, здесь громоздилась гора крупной гальки, выгруженной с барок для постройки Исаакия и еще не перевезенной за забор. Ротмистр Пилар остановил эскадрон и скомандовал поворот на месте, лицом к площади. Теперь фронт четырех эскадронов обратился к восставшим. После перестроения вахмистру и унтеру следовало снова выехать на правый фланг. Но расстояние между крайним конногвардейцем и камнями оказалось столь малым, что выдвинуться вперед мог один Жученков, а Иванов остался за ним. Между плечами вахмистра и Панюты он опять увидел каре Московского полка и окружавший его народ, но теперь сзади серело здание Сената, на крышу которого взобрались какие-то люди.
Стоять на фланге эскадрона было неспокойно. Почти непрерывно мастеровые, разносчики и мальчишки пробирались к восставшим или обратно от них к Адмиралтейскому бульвару. Кто посмелее, проталкивался между лошадьми, другие лезли через гальку, осыпая ее под копыта коней. Подростки гоготали и свистели. Лошади шарахались, толкали соседних. Приходилось непрерывно держать их на тугом поводу, успокаивать.
— А пожалуй, первому дивизиону похуже нас приходится, — обернулся к вахмистру стоявший впереди его Лужин.
Иванов поглядел, куда смотрит корнет. По ту сторону площади, перед Сенатом, маячили конногвардейские каски — два эскадрона стояли там лицом к восставшим.
— А откуль на крышу дрова сдымают? — спросил подросток в латаном кафтане, пробиравшийся к площади рядом с конем Иванова.
— На сенатском дворе поленья складены, — отозвался другой, шедший сзади.
Иванов посмотрел на крышу Сената. Там приподнялся человек и метнул вниз что-то, верно, полено.
— Важно шваркнул! — одобрил первый подросток. — А за забором, где церкву строят, мужики собравшись. Чуть нового царя камнем не долбанули.
— Какой он царь? Константин наш царь ноне, — возразил второй. — Побегем, посмотрим самозванного, пока не пришибли.
Становилось холодно. С Васильевского острова дул резкий ветер. Мерзли ступни в стременах, не обернутых сукном, — в этом году еще не бывало морозов. Мерзли колени в суконных рейтузах, мерзли пальцы, державшие рукоять палаша. Все тело постепенно стыло в неподвижности.
Из-под ног нескольких подростков градом покатились камни. Подъехал ротмистр Пилар и спросил, что за шум, потом сказал что-то по-французски Лужину.
— Конечно, для атаки вовсе разгону нет, — отозвался тот по-русски. — Сколько тут сажень, господин ротмистр?
— Не больше полусотни, — сказал Пилар. — И притом начинается гололед, а мы на летних подковах… Но я надеюсь, что дело не к атаке идет, а чтобы окружить бунтовщиков, силу им показать. Вон наши эскадроны к мосту пошли, а Галерную пехота закрыла.
Иванов, поднявшись на стременах, опять посмотрел на ту сторону площади. Конногвардейские каски, теперь видные сбоку, двигались направо. «Хоть не будут их поленьями бить», — подумал он.
Вдруг закричали «ура», народ шарахнулся от каре восставших к Неве и на конногвардейцев. Со стороны Адмиралтейской площади к Московскому полку бежал строй солдат тоже с красными лацканами на мундирах, но с синими воротниками — лейб-гренадеры.
— Qui prendra le dessus[50] — сказал вполголоса Лужин.
Гренадеры быстро образовали новое каре вокруг московцев. Впереди, оттесняя толпу, рассыпались стрелки с ружьями «на руку».
— Еще меньше места стало для разгона, — сказал Лужин. — Теперь уж вовсе атаковать невозможно.
— Ne parle pas dans le front![51] — цыкнул Пилар, отъезжая к середине эскадрона.
— Слушаюсь, господин барон! — отозвался Лужин и совсем тихо обратился к Жученкову: — Гляди, вахмистр, кто жалует!
К каре мятежников медленно шли три священнослужителя в парчовых одеждах. Впереди два митрополита в сверкающих золотом и камнями митрах опирались на посохи. Сопровождавший их дьякон с непокрытой головой нес Евангелие в золоченом переплете. Стрелки, разомкнув цепь, пропустили их к каре. Один из митрополитов выступил вперед и заговорил. Второй только согласно кивал. Солдаты что-то отвечали. Потом сквозь строй к митрополиту вышел офицер, за ним протиснулся штатский барин, который вдруг замахал руками, закричал, криво разевая рот.
«Вильгельм Карлыч!»— про себя ахнул Иванов.
Да, это был Кюхельбекер в распахнутой шинели, в сбитой назад шляпе. А вот рядом с ним появился еще знакомый, адъютант Бестужев. Как всегда щеголем — шляпа с белым султаном, мундир туго перетянут серебряным поясом, белые рейтузы без складочки, сверкающие сапожки ниже колен.
Все по очереди говорили что-то митрополиту. Укоризненно покачав головой, он повернул обратно, за ним остальные.
Только отошли, как со стороны Галерной загрохотали барабаны, засвистели флейты. На площадь взвод за взводом, рота за ротой вступали солдаты в целиком черных мундирах и поворачивали к восставшим. Толпа встретила их радостными криками. Прокатилось «ура» московцев и лейб-гренадер. Пришедшие встали отдельно, не дойдя до прежнего строя.
«Гвардейский флотский экипаж, — узнал форму Иванов и подумал: — А к ним идут да идут… Ох, совсем колено зашлось!..»
— Конногвардейцы, вольно! — раздался басовый приказ командира дивизиона полковника Захаржевского. Сообразил, бывалый служака, что замерзли люди, дает погреться.
И сразу по строю пошел шорох, кряканье, начали растирать руки, колени. Выпрастывали ноги из стремян и шевелили подъемами, подсовывали снятую перчатку под кирасу у плеча, — от желез застывало предплечье у тех, кто в спешке не поддел овчинные безрукавки.
К Лужину подъехал штаб-ротмистр Бреверн — тоже, видимо, решил погреться движением.
— Что-то начальства у них не видать, — сказал он. — Всё обер-офицеры да штатские…
Иванов переложил рукоять палаша в левую руку, двигал пальцами правой и думал: «Верно. Где же полковники ихние да генералы, про которых Балашов старику болтал?»
— А вот и командир корпуса жалует, — сказал Бреверн.
На рослом рыжем коне к строю восставших подъехал генерал Воинов, которого кирасиры знали по смотрам и парадам. Осадив коня перед фронтом, он стал выкрикивать что-то, вскидывая правую руку в белой перчатке, как бы рубя ею воздух. Из каре кричали что-то в ответ, и снова вперед выступил тот молодой офицер, которого Иванов не видывал у князя, а за ним опять боком вылез Кюхельбекер, который, вдруг вытащив из-под шинели пистолет, стал целиться в генерала. Но офицер, положив руку на ствол, дернул его вниз, а командир корпуса крикнул что-то бранное и поскакал от каре.
С Невы дул холодный ветер, мел снежок по площади. Часы на церковных колокольнях отзвонили полдень. Толпа на бульваре за конногвардейцами все росла. Мальчишки шмыгали под самыми мордами лошадей, кривлялись, казали языки. Взрослые в полный голос сочувствовали восставшим. Пожилой мастеровой, подойдя вплотную к Иванову и подняв лицо с курчавой бородкой, спрашивал:
— Неужто своих рубить станешь?
Иванов молчал.
— За правду ведь пошли, — продолжал мастеровой. — Вам бы всем к им пристать, то и народ разом подымется. А с народом да с солдатами разве кто сладит?..
Иванов не знал, что отвечать, — ведь и он думал то же самое. Но тут, видно сочтя, что мастеровой обращался к нему, Жученков попятил коня на говорившего и, обернувшись в седле, рявкнул:
— Уйди, зуда! Разом полиции сдам! Ты наших делов не знаешь.
Вдруг где-то слева, на средине дивизиона, густой бас Захаржевского скомандовал:
— Кирасиры, смирно! Палаши к бою!
И, дав не более минуты на выполнение команды, другой, более высокий голос, уже самого генерала Орлова, выкрикнул:
