А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 2)
– Садитесь, – сказала она сухо.
Рылеев сел на краешек стула. Екатерина взяла книгу Радищева и показала ему:
– Вы читали эту книгу?..
– Никак нет, ваше величество, – рявкнул он.
– Но вы её разрешили к напечатанию…
Обер-полицеймейстер взял книгу двумя пальцами, посмотрел на заголовок, перевернул, потом вздохнул:
– Нет, не читал. Помнится мне, коллежский советник Радищев испрашивал разрешение на напечатание некоего «Путешествия» по дворянским имениям и примечательным местам нашего отечества, а в сей книге автор не обозначен. Впрочем, я и ту не читал, полагая, что образованный дворянин не допустит к напечатанию чего-нибудь недозволенного.
Екатерина, продолжая на него внимательно смотреть, взяла табакерку, понюхала табаку, похлопала ладонью по книге:
– В сей книге имеется призыв к цареубийству и свержению монархии, подстрекание мужиков к восстанию против помещиков, отрицание заповедей и закона Божьего, и напечатана она с вашего собственного разрешения…
Обер-полицеймейстер даже забыл о присутствии императрицы. Сначала он слушал с открытым от удивления ртом, потом стал бледнеть и превратился в неподвижное изваяние.
Екатерине стало ясно: ещё минута – и его хватит удар. Она хотела что-то сказать, но в это время Рылеев свалился со стула и, ударяя лбом о пол, взвыл:
– Матушка государыня, прости и помилуй! Как перед Богом клянусь: подписал, не читая…
Императрица брезгливо поморщилась, подняла его за плечи и сказала:
– Идите, я вас прощаю!..
Когда Рылеев, шатаясь, вышел из кабинета и, погрузившись в карету, отбыл из дворца, Екатерина сказала Храповицкому:
– Обер-полицеймейстер Рылеев – первый дурак в империи. Я его простила. Передайте записку графу Безбородко, пускай он займётся этим делом… Да вот ещё что: прикажите проверить добровольческие дружинные полки – радищевский и тот, что был при дураке Рылееве. Всех мастеровых и крестьян, ушедших от помещиков, тотчас же из столицы отправить на прежние места.
Граф Безбородко, между прочими своими особенностями, обладал свойством – работать не спеша и всё успевать; Огромное количество дел великих и малых проходило через его руки. Множество бумаг составлял он сам, всё выходило легко, просто и стройно. Имея от природы большую долю юмора и здравого смысла, он никогда ничего не переоценивал, но и не преуменьшал. Записка императрицы, доставленная фельдъегерем, уже лежала в папке наверху большой пачки прочих бумаг в тот момент, когда канцлер, переваливаясь, выходил, плотно позавтракав, из столовой к себе в кабинет.
Безбородко уселся в глубокое кресло, подвинулся ближе к столу, насколько позволял ему это сделать его большой живот, взял папку и нашёл в ней записку императрицы. Он прочитал её и поморщил лоб: Радищев, Радищев… Канцлер помнил и знал всех чиновников присутственных мест. Ему тотчас же представился Радищев, свойства его характера и его служебные качества, связь его с Александром Романовичем Воронцовым и Дашковой и благоприятный отзыв о нём в своё время светлейшего.
Он взял лист бумаги со своим вензелем в углу и написал:
«Милостивый государь мой, князь Александр Романович, не соблаговолите ли Вы опросить служащего в Вашем ведомстве коллежского советника Радищева об обстоятельствах написания и напечатания им книги „Путешествие из Петербурга в Москву“ и о том во всех подробностях поставить меня в известность».
Затем он взял другой лист бумаги и начал писать письмо В. С. Попову – начальнику канцелярии светлейшего:
«Здесь ныне производится примечания достойное разбирательство. Таможенный советник Радищев, несмотря на то, что у него дел было и так много, которые он, правду сказать, правил изрядно и бескорыстно, вздумал лишние часы посвятить на мудрствования: заразившись, как видно, Францией, выпустил книгу „Путешествие из Петербурга в Москву“, наполненную защитою крестьян, зарезавших помещиков, проповедью равенства и почти бунта против помещиков, неуважения к начальникам, внёс вообще много язвительного и, наконец, неистовым образом впутал оду, где излился на царей и хвалил Кромвеля. Всего смешнее, что шалун Никита Рылеев цензуровал сию книгу, не прочитав, а удовольствуясь титулом, надписал своё благословение. С свободой типографий да с глупостью полиции и не усмотришь, как нашалят. Книга сия начала входить в моду у многой швали».
Безбородко закончил письмо, велел правителю канцелярии своей Дмитрию Прокофьевичу Трощинскому отправить написанное и принялся читать следующие бумаги.
Из Польши приезжали Потоцкий и гетман Ржевусский, из Франции – бежавший граф д'Артуа. В Польше русская партия начала терять своё влияние – вводить или не вводить туда войска?
Безбородко почесал затылок под париком. В это время секретарь принёс новую записку от императрицы. Канцлер прочитал её, покачал головой и написал Воронцову:
«Милостивый государь, Александр Романович, с Радищевым разговор прошу не начинать, поскольку дело пошло в формальном порядке».
Императрица передумала. Дело Радищева перешло в тайную экспедицию Сената, к тайному советнику Степану Ивановичу Шешковскому. Тайная канцелярия была уничтожена указом Петра Третьего, но при Екатерине она возродилась под новым названием при Сенате, хотя фактически ему не была подчинена и вела розыски по прямым указаниям императрицы.
Степан Иванович Шешковский, семидесятилетний старец, пользовался такой репутацией, что при одном упоминании о нём люди бледнели. В присутственных местах никто не решался с ним разговаривать. Один светлейший, встречая его, позволял себе говорить:
– Ну что, каково кнутобойничаешь?
Радищев при передаче первых экземпляров «Путешествия» взял с купца Зотова слово, что тот никому не скажет, откуда он их получил. Но, как только Зотова посадили в тюрьму, было ясно, что со дня на день Александр Николаевич должен ждать и своего ареста. Поэтому он сжёг все остальные экземпляры книги, все черновики и заметки.
Всё же, когда за ним пришли и Радищев, уже едучи в карете, узнал от драгунского офицера, что его везут прямо к Шешковскому в Петропавловскую крепость, это было для него неожиданностью.
В сводчатой камере крепостного равелина Радищев увидел сидящего перед ним лысого человека, без парика, с восковым лицом и ничего не выражавшими мутными, как будто рыбьими, глазами. Он был одет в тёмно-коричневый камзол и опирался подбородком на руки, положенные на высокую трость с круглым набалдашником из слоновой кости. На столе стоял подсвечник с горящей свечой и лежали бумаги и книги. Это был Шешковский. Он пожевал губами и сказал, глядя куда-то в угол, скрипучим, безразличным голосом:
– Господин Радищев, вам будут предъявлены двадцать девять вопросных пунктов, на кои вы должны будете отвечать. Меня же, по слабости моей к пиитам, более стихотворство интересует.
Он взял со стола «Путешествие», нашёл в нём оду «Вольность» и прочёл из неё отрывок, держа далеко от глаз книгу:
Но дале чем источник власти,
Слабее членов тем союз,
Между собой все чужды части,
Всяк тяжесть ощущает уз…
– Это выходит, что империя Российская по причине великого пространства должна распасться вследствие единодержавия и все части её чувствуют на себе великую тяжесть сего правления? А?
Радищев молчал. Шешковский пожевал губами:
– Далее сие распадение очень хорошо описано вами, господин коллежский советник:
В тебе, когда союз прервётся,
Стончает мненья крепка власть,
Когда закона твердь шатнётся,
Блюсти всяк будет свою часть…
…………..………………………
Из недр развалины огромной,
Среди огней, кровавых рек,
Средь глада, зверства, язвы тёмной,
Что лютый дух властей возжег, —
Возникнут малые светила,
Незыблемы свои кормила
Украсят дружества венцом,
На пользу всех ладью направят
И волка хищного задавят,
Что чтил слепец своим отцом.
Это кто же, собственно, волк? Может быть, здесь опечатка, а следует читать, «волчицу»? Тут же у вас описано нынешнее состояние Российской империи:
Покоя рабского под сенью
Плодов златых не возрастёт;
Где всё ума претит стремленью,
Великость там не прозябёт.
Там нивы запустеют тучны,
Коса и серп там несподручны,
В сохе уснёт ленивый вол,
Блестящий меч померкнет славы,
Минервин храм стал обветшалый,
Коварства сеть простёрлась в дол.
Радищев пошевелился, посмотрел на колеблющееся пламя свечи, на лысый череп Шешковского, тихо спросил:
