Анатолий Аргунов - Студенты. Книга 1
— Да они небольшие были, — соврал Савва.
— Ладно, дело раскрыто. Ставим точку. Вот, распишись в протоколе. Налагаю на вас, товарищ Мартынов, административный штраф в размере десяти рублей, а за гусей вам придётся заплатить отдельно. Всё понял? — уточнил милиционер.
— Что ж тут непонятного… Куда штраф-то платить?
— Занесёте деньги в отделение милиции, там и квитанцию выпишу.
— Хорошо, — неопределённо ответил Савва и, развернувшись, зашагал к своей машине.
— Вот ведь, на ровном месте споткнулся! Ни за что ни про что — получай пилюлю за других. Ладно. Сказано — Бог шельму метит. Это про меня. Не надо было соглашаться на эту авантюру. Теперь вот отвечай за чужие грехи… Ах, жизнь моя, жестянка… — бурчал себе под нос раздосадованный Савва.
Вскоре командир отряда вместе с комсоргом провели общее собрание, где Савве объявили выговор и депремировали по итогам работы за месяц на десять процентов. Из этих денег выплатили компенсацию пострадавшим немцам за гусей в размере пятидесяти рублей. Мильтейн и Бобух отделались устным замечанием за участие в противоправном поступке их товарища. Но в коллективе, где все на виду, невозможно что-либо утаить. Ребята в отряде, конечно же, понимали, что произошло на самом деле, и кто как мог поддерживали Савву. Никогда Савва не чувствовал себя так погано. Ему казалось, что все осуждают, смеются за его спиной. Но вдруг он осознал, что ребята стали относиться к нему добрей, никаких злых шуток или зубоскальства, как это часто бывает в молодёжной среде, не было. Это его обнадеживало, и он искренне поверил, что мир не без добрых людей. Зато за Сашкой Бобухом закрепилась кличка Паниковский-второй, с намёком на гусокрада Паниковского из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова. Тот сильно обижался, но поделать ничего не мог. Так он и остался Паниковским-вторым до конца своей учёбы в институте.
Кстати, второго гуся, которого они тогда не съели, а привезли с собой, приготовили в столовой, и командир отряда вместе с комсоргом и ещё несколькими приближёнными бригадирами съели его с превеликим удовольствием. Валерка Мильтейн, который участвовал в этом мероприятии, сказал, что всё равно не тот вкус, как у гуся, приготовленного Сашкой Бобухом, с перьями и в глине. Но командиру с комсоргом гусятина всё равно понравилась и они распорядились, чтобы для отряда закупили целую партию гусиного мяса. Правда, цены кусались. Немецкие крестьяне продавали гусей не меньше, чем по двадцать пять — тридцать рублей за штуку, тогда как килограмм живого веса барана обходился в тридцать копеек. Фактически, живой баран весом пятьдесят килограммов стоил дешевле одного гуся.
Но баранина так всем опостылела, что студенты часто отказывались от еды. Ушлый Мильтейн тогда переходил на тушёнку или выискивал пару коров, которых забивали на мясо и готовили на обед. И тогда у отряда был маленький праздник живота. Гусятину же подали для всех к какому-то празднику: не то это был день Парижской коммуны, не то День рыбака. Как бы то ни было, всем пришлось по вкусу сочное гусиное мясо с отварной картошкой и свежей петрушкой. Так, с лёгкой руки Сашки Бобуха, студенты стали периодически получать диетическое меню, которым мог бы гордиться любой ресторан на Невском…
* * *Ещё одна сторона целинной студенческой жизни — это любовь. На целине влюблялись все, и даже в некрасивых. Девушек в институте было много, но если они попадали на целину, то женихи им были обеспечены. Среди институтских девчонок конкурс на право поехать в Казахстан достигал десяти человек на место. Так велика была цена любви на целине.
Савва Николаевич помнил очень отчетливо одну романтическую историю, которую наблюдал в свою первую поездку на целину.
Влюбился вечный баловень женского пола, красавец-мужчина Лёвка Ушаков. Лёвка легко и просто знакомился с девчонками и так же легко и просто расставался с ними. Многие из них плакали, устраивали истерики. Одна из его бывших пассий чуть не покончила с собой. Но Лёвка не менялся. Он придерживался, как он говорил, «революционной теории любви», провозглашённой Инессой Арман, знаменитой любовницей Владимира Ильича. Она ратовала за свободу любви и выдвинула лозунг: «Любовь — это стакан воды, из которого может напиться каждый». Правда, Ильич придерживался другой концепции и неоднократно отвечал на лозунг Арман своим тезисом: «А если стакан грязный?» Но Лёвке по душе пришлась теория Арман, и когда его упрекали в чрезмерной увлечённости женским полом, он всегда приводил слова своего идейного защитника — Инессы Арман.
На целину Лёвка поехал от скуки и досаждавших ему женщин. Он устал с ними спорить, доказывать, что разлюбил, что у него другой вектор увлечений и что он никому и никогда ничего не обещал, потому никому и ничего не должен. В конце концов, если какая-то из его пассий ложилась к нему в постель, то разве в этом его вина? Он же не заставлял: дело молодое, добровольное…
Так или иначе, Лёвка, балбес и повеса, влюбился в Нинку Балабанову. Никто не знал, чем же прельстила его Нинка, добродушная женщина лет тридцати с широким лицом и большим туловищем. До поступления в институт Нинка окончила медицинское училище и отработала восемь лет фельдшером на Севере. Коренная ленинградка. Нинка не производила впечатления на мужской пол своими женскими прелестями, и отношение её к мужскому полу было соответствующим. Резкая и решительная, она часто ставила мужчин в беспомощное положение, и потому ни наличие квартиры, ни прописка ни на йоту не прибавляли ей женихов. А тут такое дело! Лёвка втюхался в неё по самые уши! Отчего и почему, никто не знал. Не зря в народе сказано: «Любовь зла, полюбишь и козла…»
Всё началось с обычной травмы. Их студенты получали почти каждый день: кто ободрал кожу, кто прищемил палец, кто подвернул ногу или ударился обо что-нибудь. Это было обычным явлением на стройке. Но Лёвка умудрился, работая художником по оформлению витража в новой школе, упасть с лесов и подвернуть ногу. Нина Балабанова как опытный фельдшер со стажем подрабатывала на полставки отрядным врачом. И именно ей пришлось заниматься Лёвкой. Что она делала, как лечила — так и осталось тайной. Только Лёвка после этого не мог уже смотреть на разные женские наряды, кроме как на Нинкины широченные брюки из хлопчатобумажной ткани защитного цвета — униформу студенческих отрядов.
Первой заметила это и забеспокоилась Вика Раменская, отрядовская подружка Лёвки, студентка-красавица, которая училась на пятом курсе. Родом она была из Калининграда. Имела классические черты лица. Тёмно-каштановые волосы и очень выразительные глаза делали её весьма привлекательной. Вика влюбилась в Лёвку давно, года два назад. Они дружили, потом расходились, потом снова сближались. В отряд она поехала поваром исключительно из-за него, посчитав, что вдали от соблазнительных городских красавиц у неё не будет достойных соперниц и, может быть, Лёвка, перебесившись, останется с ней навсегда.
Сначала всё шло гладко по её сценарию. Лёвка вновь увлёкся Викой, у них было много романтических встреч под яркими южными звездами и безудержные постельные страсти. Но внезапно Лёвка ко всему охладел, ходил потухший и какой-то не такой, как раньше. Вика встревожилась.
— Ты что, заболел? Приходи вечером в мою палатку, я тебя полечу, — кокетливо шептала Вика на ухо Лёвке во время обеда.
Тот ничего не отвечал и лишь мотал головой.
— Нога болит, ходить не могу.
— Ну, тогда я сама к тебе приду, скажи только когда.
— Нет, не надо, — отбивался Лёвка, — я в палатке не один. Да и потом, нога так ноет, что ничего мне не в радость.
— Можно подумать, что у тебя и другое место отшибло при падении, — смеялась Вика.
— Может, и другое, — соглашался Лёвка.
Так в их отношениях появился холодок. Вика надула губки и перестала замечать Лёвку. Тем более что за ней всё настойчивее ухаживал командир отряда Василий.
По правде, и Лёвке было не до них. Он весь был поглощён Нинкой Балабановой. Чего он только не предпринимал! Посылал ей букеты цветов, купленные за большие деньги у местных садоводов-селекционеров, делал подарки, оказывал другие знаки внимания, на которые обычные женщины клевали безотказно. Но Нинка Балабанова молча, как ни в чём не бывало, относила цветы в столовую и ставила их в вазочки на столы. Туда же отправлялись коробки конфет или другие сласти. Ценные подарки она возвращала Лёвке через знакомых ребят. Мол, не подошло, размер не тот… Просила сказать спасибо и передать, что она не может принять такой дорогой подарок.
Дело дошло до того, что Лёвка стал пропускать работу под разными предлогами, чаще всего «из-за болезни», и пока в отряде никого не было, шёл в медпункт на приём к Нинке. Та его осматривала, давала советы, но все его попытки как-то сблизиться пресекала в самом зародыше.
