Александр Спешилов - Бурлаки
— Что с ними? — вырвалось у меня.
— Убили…
Я уже не слышал конца рассказа: как Бычкову удалось выбраться на улицу и каким образом он оказался в комендатуре. Не помня себя, я рванулся к выходу.
— Сашка! Куда? — пытался остановить меня Андрей Иванович. Я оттолкнул его, схватил винтовку и выбежал на улицу.
Часовой на краю села потребовал пропуск. Я оттолкнул его и побежал по дороге в Никольское, в логово мятежного полка. Видимо, узнав меня, часовой не стрелял.
Около села было болото, заросшее чахлым лесом, называли его Подзеленькино. Этим урочищем старые люди пугали ребят. Там, дескать, всякая нечисть водится. Жители бросали в болотину дохлых кошек, закапывали самоубийц в старое время.
Пытаясь пройти в село задворками, я попал в Подзеленькино. Снег кругом был примят. В одном месте из-под сугроба высовывалась человеческая нога без валенка. Я прибавил шагу. Выбежав на открытое место, увидел кучи трупов. Как шальной, ходил среди них. Увидел Фину. Она лежала рядом с Варварой Игнатьевной…
Без шапки, — я уже не помнил, где ее потерял, — по насту через огороды я побежал в село.
На улице не было ни души. Жители попрятались по домам от своих «избавителей». Но вдали послышался топот. Патруль. Ехали пятеро, впереди офицер в серой папахе. Я припал к куче снега у ворот дома, дрожащими пальцами взвел курок и выстрелил. Передового сразу же сбил, остальные повернули обратно. Я выпустил по ним всю обойму патронов… В это время меня чем-то тяжелым ударило по голове, и я упал. Помню только, что надо мной склонилась бородатая физиономия и кто-то сказал: «Знаю его — из чрезвычайки… Строгановский».
Я попытался было встать, но тут на меня навалилось человек пять солдат, меня избили и связали. Не помню уже, как я очутился в каком-то сарае.
Придя в себя и оглядевшись, я заметил, что в углу есть еще кто-то, кроме меня. Окликнул. Ко мне подполз пожилой крестьянин — вся борода в сосульках.
— Развяжи! — попросил я.
— Все равно смерть! — пробормотал мужик и стал распутывать узлы у меня на руках. А ноги я уже развязал сам.
— Спасибо, товарищ, — сказал я. — Ты кто? Откуда?
— Из Чермоза я. Дежурил в исполкоме. Сюда барахло волостное привез, а они всех убили. Когда стали стрелять, я со страху под розвальни залез и живой пока остался. Не знаю, за какие грехи меня заарестовали. Я не по своей воле ехал. И лошадь у меня сдохла на моих глазах… Убили лошадь. А за что? Она — тварь бессловесная… — И у мужика голос сорвался.
Мороз все крепчал. Хотя у меня болела спина и ныли руки, я всеми силами старался как можно больше двигаться, чтобы окончательно не замерзнуть. А крестьянин снова закутался в армяк, забрался в свой угол и замер там.
— Замерзнешь! — сказал я. — Шевелиться надо.
— А мне все равно, — ответил он. — Уснуть бы совсем до смерти. Живой останусь, так куда мне без лошади? Все равно подыхать.
Вечером нас вывели из сарая и, погоняя прикладами, повели к мосту через Обву.
Здесь уже мерзло на ветру человек тридцать таких же, как мы.
Вокруг стояли кавалеристы десятого полка. На пригорке у пулемета копошились пулеметчики. На сером в яблоках коне разъезжал офицер в башлыке, играя плетеным кожаным кнутом.
Под мостом чернела во всю ширину реки прорубь.
«Уж не топить ли собираются», — подумал я. Но подумал как-то безразлично, как будто самого меня все эти приготовления не касались. Мысли о собственной смерти не было. Я не представлял себе, что вот живу — и вдруг меня не будет. Я был твердо уверен, что враг ничего не сможет сделать со мной и я еще отплачу ему за все. Такое настроение придало силы, я упорно думал, как бы выручить попавших в беду людей. Все они стояли, опустив головы, покорные судьбе. У одного побелели уши, можно было бы снегом оттереть, а он и рукой не пошевелил. Тот, что сидел со мной в сарае, что-то шептал себе под нос. Может, молитву, может, прощался со своей семьей.
Солнце было уже на закате. Мост, наша группа обреченных окрасились в красный цвет. На церкви монотонно стонал колокол…
«Что же бы такое сделать? Что сделать?» Я с такой силой сжал кулаки, что ладоням стало больно…
Послышалась команда:
— Становись в одну шеренгу, такие-растакие! Пошевеливайся!
Люди топтались на месте. Кавалеристы пустили в ход приклады винтовок и кулаки.
Я встал первым, ко мне молча подтянулись остальные.
— Налево! Шагом марш!.. Стой! — И мы оказались на мосту, а я у самого края его, где на дороге была большая выбоина.
— Раздевайсь! — приказали нам. Пришлось стаскивать с себя верхнюю одежду, валенки. Некоторые делали это быстро, а многие медленно, дрожащими руками и, казалось, неумело… Я тоже сбросил полушубок.
— Штаны скидывай! — кричали нам солдаты. — Пойдешь к рыбам, штаны не понадобятся.
Наискосок моста уже построился взвод с винтовками, к пулемету прильнул наводчик. Перед моими глазами чернел кружок пулеметного ствола. «Нажмет, — думаю, — наводчик рукоятку, и из этого кружка полетят прямо в мою голову пули… Если стоять спокойно, обязательно убьют. Но ведь можно…»
К мосту подъехал офицер, сказал своим:
— Скоро стемнеет. Кончайте эту волынку. Одежду можно и с мертвецов стянуть.
Когда раздалась команда: «Взво-од!», я помедлил секунду и, крикнув: «Ложись, товарищи!», прыгнул в выбоину в конце моста. Офицер крикнул: «Пли!» — и раздался залп.
Пули просвистели высоко над моей головой.
Я метнулся на обочину дороги в кустарник. А рядом был лес.
Я успел заметить, как несколько человек упало с моста в прорубь. Те, что остались живы после первого залпа, бросились врассыпную от моста. Раздались крики, беспорядочная стрельба.
Закатилось солнце. Сгустились сумерки.
Проваливаясь до колен в снегу, выбирая твердый наст, я шел и прятался за деревьями, хотя по мне не стреляли и никто за мной не гнался.
Когда мы стояли на мосту, я поморозил уши и лицо, а сейчас, когда бежал по лесу, так разогрелся, что от меня шел пар. Но все сильнее и сильнее сказывались вчерашние побои. У меня подкосились ноги, и я опустился в снег у большой пихты.
Вдруг сверкнула молния, другая, раздался грохот, и через лес с характерным клокотанием понеслись снаряды.
Я вышел на дорогу. На выручку мне ехал Панин с товарищами.
Начался орудийный обстрел Ивановского. Запылали крестьянские избы, раздались вопли женщин, стоны раненых. По дороге мчались к нам эскадроны мятежного полка.
Мы вместе с Ивановнами на восемнадцати подводах — было нас около сорока человек — отступили на север в приуральскую тайгу.
Глава II
ПАРТИЗАНСКИЙ ОТРЯД
Еду, еду, еду, братцы, еду,
Покидаю край родной…
И так было тошно, а тут еще кто-то из товарищей пел эту грустную солдатскую песню.
Я ехал вместе с Андреем Ивановичем. В наших санях стоял прикрученный веревками ящик с гранатами. «Стоит только, — думал я, — снять кольцо со своей гранаты — все будет кончено…»
Дорогу перебежал заяц.
— Нет! Будем жить, — вслух проговорил я. — А бандитам — смерть.
Панин строго посмотрел на меня и сказал:
— Смерть буржуям — это правильно. А хорохоришься ты зря. Всем тяжело, Сашка. Много еще прольется крови за Советскую власть. Сиди и молчи. Я тебе говорю!
Нудно скрипели полозья саней. В вершинах деревьев шумел ветер. Иногда хлопья снега с них падали прямо нам на головы.
Ехали до позднего вечера не останавливаясь. Не попалось нам ни единого хуторка, ни лесной избушки. Только заваленная снегом дорога говорила о том, что в этой тайге, кроме зверя, иногда бывает и человек и что где-то впереди должна быть деревня.
Наконец замелькали огоньки. Лес расступился. Перед нами оказалось небольшое северное село Успенское соседнего уезда.
Здесь еще не знали о восстании кавалерийского полка, к эвакуации не готовились. Но мы были вынуждены прекратить это мирное житье.
Чтобы враги не застали нас врасплох, пришлось вокруг села спешно рыть окопы с ходами сообщений, в лесу устраивать завалы — рубить и валить поперек дорог деревья. Сил своих, конечно, не хватало, мобилизовали население.
Работали всю ночь, а утром мы, ивановцы и местные коммунисты собрались в школе, чтобы обсудить, что делать дальше. Ведь война не минет ни этот северный край, ни село Успенское.
На собрании выступил Ефимов.
— Из-за восстания десятого полка в Никольском мы отрезаны от железной дороги, от наших войск. Нам остается одно — организовать партизанский отряд и всеми способами тревожить противника, покоя ему не давать, бить в хвост и гриву. Нас сейчас уже больше пятидесяти человек. Почти целая рота… Не в лесах же нам скрываться от войны, товарищи, когда нашу рабоче-крестьянскую родину топчут враги.
